— Давайте сфотографируемся, — предложила она американским гостям, передавая свой фотоаппарат Андреасу. — Предлагаю возле колодца.

Когда они встали перед колодцем, Ева одной рукой обняла Дженни за талию, а другую положила Бобби на плечо. Даниэль, выпятив грудь, изобразил радостную улыбку.

— Ну как, готовы? — спросил Андреас, глядя одним глазом в видоискатель. — А теперь все сказали…

В этот момент Вольф, подойдя сзади, выхватил фотоаппарат из рук Андреаса.

— Как насчет настоящей немецкой фотографии? А ну-ка все сделали: «Хайль Гитлер!»

Дженни и Бобби после секундного колебания, хихикая, послушно вскинули правую руку.

— Хайль Гитлер!

Вольф нажал кнопку фотоаппарата.

В последовавшие месяцы «чудо Гитлера» шагало по Германии семимильными шагами. Впрочем, несмотря на вдохновляющие речи Фюрера и всю заботу «Гитлерюгенда» и «Союза немецких девушек» о молодежи в долине Мозеля, танцевальный клуб Анны Келлер, организованный в бывшей винодельне Бибера, продолжал расти.

— Давай, Андреас, давай! — смеялась Анна, глядя, как Андреас и Линди танцуют под звуки ансамбля «Chick Webb», играющего «Got the Jitters».

Ева хлопала в ладоши.

— Давай, Линди!

Пары кружились и вертелись по комнате, то резко приближаясь друг к другу, то отдаляясь. Их ноги выписывали на земляном полу замысловатые па, дергаясь, словно прикрепленные к ниточкам обезумевшего кукловода.

Двадцать две пары состязались в субботнем танцевальном марафоне. Ту из них, которая продержится на площадке дольше всех, ожидал приз в виде новой пластинки немецкого джазового ансамбля Штефана Вайнтрауба «Syncopators». Ева тоже понемногу пробовала свои силы в танцах. Особенно ей нравилась композиция Бена Поллака «If I could be with you». Конечно же, это была медленная песня, позволявшая танцевать без риска, что край юбки взлетит выше колен. Во всех остальных случаях Ева довольствовалась шумным подбадриванием Андреаса, юлой носившегося по танцплощадке в своих мешковатых брюках с подвернутыми штанинами и двубортной спортивной куртке.

Андреас и Линди танцевали линди-хоп, хотя были не меньшими специалистами и в бальбоа. Эта пара смотрелась очень гармонично, что не особо нравилось Гюнтеру. Он уже был помолвлен с Линди, и весной они должны были пожениться. Обычно Гюнтер был благодушен, но в тот вечер он с угрюмым видом сидел в углу с бутылкой шнапса в руках. Как и у Андреаса, и других парней, ему на глаза свисал длинный локон волос.

По правилам марафона каждый час допускался только один пятиминутный перерыв, поэтому, когда ведущий, наконец-то, поднял с пластинки иглу граммофона, по залу пронесся вздох облегчения.

— Круто! Я просто в отпаде от этого музона, — сказал запыхавшийся Андреас.

— Мы это заметили, — рассмеялась Ева.

Линди потянулась за высокой кружкой с пивом.

— Он в натуре улетный спец по свингу, — хихикнула она.

Ева рассмеялась. Этот странный жаргон всегда смешил ее.

— Да, я просто… Как это… A! Тащусь.

Линди и Андреас расхохотались.

— А я во всем этом… Того… Не жарю… — вмешался в разговор Гюнтер. — Или как там правильно? — быстро добавил он, озадаченно почесывая затылок, поскольку по удивленным лицам друзей понял, что сболтнул что-то не то. Его большие уши стали багровыми, как розы.

— Кстати, — сказала Ева, — вы видели, как Анна накрасила ногти?

— Ага. На одной руке — красным, а на другой — желтым, — сказал Андреас. — А косметикой намазалась — просто завал!

В этот момент к ним подошла Анна.

— Что, меня обсуждаете, да?

— Не дрейфь, детка, — ответил Андреас, отбросив с потного лба волосы. — Ты выглядишь просто отпадно.

Анна, засмеявшись, взяла его за руку.

— Не заговаривай зубы, редиска.

Еве не понравилось, как Анна взяла Андреаса за руку. Отведя взгляд в сторону, она посмотрела на фигуры, смутно вырисовывающиеся в тусклом свете лампочек сквозь пелену дыма. Разодетые девушки кокетливо нависали над ссутулившимися за столами парнями. Почти вся молодежь в зале или курила, или пила пиво.

Парень за граммофоном приготовился поставить очередную пластинку.

— Внимание, внимание! — крикнул он. Обернувшись, все засмеялись, увидев, что он приклеил себе бутафорские усы Гитлера. — Всем строиться! — взвизгнул парень, пародируя голос Фюрера.

Хихикая и толкаясь, пары выстроились в ряд. Парни, развеселившись, принялись насмешливо выкрикивать: «Хайль Гитлер!» Сложив руки на груди, ведущий обвел пьяную аудиторию деланно яростным взглядом.

— Все это — музыка евреев и негров! Вы согласны сжечь эти пластинки, чтобы спасти родину?

— Нет! — в один голос ответила смеющаяся молодежь.

— Хм… Ну хорошо. Тогда продолжаем. Врубаю музон!

Под одобрительный гул голосов ведущий опустил иглу на пластинку с записью Жозефины Бейкер, и Андреас под руку с Линди ринулся на танцплощадку. Ева была рада, что этот девятнадцатилетний трудяга, наконец-то, нашел для себя отдушину. Единственное, что ее беспокоило, — это то, что завсегдатаями подобных танцевальных вечеров были пьяные неряшливые парни с сутулыми плечами и фривольные, несдержанные девицы. Пожалуй, национал-социалисты вовремя взялись за спасение Германии.

Ева посмотрела на Линди, которая в ответ на какое-то замечание Андреаса шумно расхохоталась. Она была рада за подругу. Несмотря на некоторую развязность и неумеренность в ее поведении, Ева считала, что Линди достаточно настрадалась для того, чтобы иметь право чуть ли не на любое сумасбродство. Гюнтер, конечно же, ходил за ней просто безмолвной тенью. Он был уверен, что гедонизм[1] — не для таких парней с фермы, как он. В отличие от него, Анна в последнее время сильно изменилась. Стремительно взлетев по карьерной лестнице, ее отец занял пост в правительстве, над которым эти развязные любители свинга тайно насмехались. После этого Анна стала вести себя очень вызывающе, чего Ева за ней раньше никогда не замечала.

Танцы продолжались до рассвета Андреас и Линди, сойдя с дистанции задолго до конца марафона, устроились на ночлег вместе с Евой и Гюнтером у теплой печи винодельни. Когда в комнату заглянули первые лучи солнца, Андреас, проснувшись, потер свои налитые кровью глаза.

— Пьяные идиоты, — проворчал он, увидев, как компания из Коберна, спотыкаясь, направляется к выходу. — Ты только посмотри на них!

Ева, зевнув, повернулась к Андреасу.

— Как ты?

— Не очень.

— Ну да, можно было и не спрашивать, — Ева, встав, принялась разглаживать мятую юбку.

— Тебе от отца влетит?

— Наверное. Его беспокоит, что я пошла по пути своей матери. Она была членом «Вандерфогель».

— Да… Странные были ребята. Бродили с гитарами по лесам, ночевали в палатках… неженатые!

— Странные? Да ты вокруг оглянись!

В этот момент, взглянув в окно, Андреас заметил, что парни из Коберна собираются сесть в свою машину.

— О нет! Лучше им этого не делать!

Он поспешил к выходу. Схватив свое пальто, Ева вышла вслед за Андреасом в морозное январское утро. Из-за опустившегося накануне тумана земля покрылась ледяной коркой. Внизу, в деревне, звонили церковные колокола.

— Фриц, ты куда за руль лезешь? — окликнул пьяного парня Андреас. — Ты же на ногах еле стоишь, а на дорогах гололед.

— А? — оглянулся Фриц Хубер. Он был настолько пьян, что не мог ровно стоять. Один из его товарищей, наклонившись через крыло машины, блевал.

После нескольких минут споров Андреасу удалось уговорить парней из Коберна доверить ему руль дорогого «Мерседеса» 1929 года выпуска. Это была машина отца Хубера, и, садясь за руль, Андреас заметно нервничал. Раньше ему доводилось водить только ржавые грузовики, а тут — сразу такая машина в гололед, да еще и набитая восемью пьяными парнями.

Взглянув на дорогу через узкую очищенную от льда полоску на лобовом стекле, Андреас включил передачу. Блестящий «Мерседес» резво покатил по спускающейся в деревню дороге.