Паланчане, питавшиеся тяжелой, пряной едой и пившие много вина, были людьми довольно инициативными. Они бы в два счета забыли о сдержанности, если бы не сила привычки, одерживаемая авторитетом священников и врачей, которым приходилось прибегать даже к коварству (они предостерегали от излишнего перенапряжения, ссылаясь на угрозу размягчения костей, мозга, наступление импотенции, неестественных склонностей и нечистых мыслей у детей слишком рьяно сожительствующих родителей, на грех, а то даже на грыжу и паралич).

Паланчанин вопреки всему все же любил хвастать подвигами этого рода, правда лишь в своем кругу, и, конечно, в чисто мужском или чисто женском обществе. Он любил обмениваться информацией о технике любовных игр. Любил прихвастнуть и предать гласности свой опыт, считая это веселым дружеским развлечением. В сильном половом чувстве, в состязании, в еде и питье он видел здоровое и бодрое отношение к жизни.

Как и всюду, в этом городе людей волновал вид наготы, но больше всего их фантазию возбуждала атмосфера интимности.

Все скабрезные истории происходили либо в кукурузе, либо в густой высокой траве, в густом кустарнике, а сентиментальные — под расцветшими липами, каштанами, сиренью и акациями, тогда как грубые, как правило, совершались в ванной или в бочке с водой. Именно тут теряли доброе имя все служанки, по большей части неуклюжие и здоровенные деревенские молодки, всякий раз застигнутые врасплох, но под конец очарованные утонченным коварством хозяина, опытного, зрелого мужчины. Рассказ о женском теле, которое окунули в воду, прохладную (летом) или теплую (зимой), был способен моментально нарушить их в остальном общепризнанную флегматичность.

Речанова уже давно знала этот субботний обычай и особую атмосферу этого дня. В зимние месяцы, когда старые члены семьи пораньше расходились по своим комнатушкам, служанки получали выходной, а детей отправляли в кроватки, менее обеспеченные супруги купались в чане, а более состоятельные — в ванне. Они тщательно мыли друг друга с головы до пят. Летом мужчины отправлялись на недалекий бальнеологический курорт, а чаще — в укромные и тихие уголки реки. Одни притворялись, что идут, как обычно, загорать, купаться, ловить рыбу, другие без стеснения демонстрировали полотенца, туалетное мыло высшего качества, принадлежности для бритья, шампуни, всевозможные мази, кремы и всякие бутылочки с дразнящими запахами. Так каждую субботу к реке направлялись вереницы мужчин: пешком, на велосипедах, лошадях или машинах. Если их собиралась компания, то после небольшой заминки застенчивость исчезала, все входили в воду, постепенно переставая думать о своей наготе, начинали барахтаться, веселиться, ерничать.

Женщины приводили себя в порядок дома, до обеда или после него отправляясь в парикмахерскую.

Речанова приурочила свой визит к Воленту сознательно и с умыслом на субботу. Теперь она лежала в ванне, и теплая вода приподнимала ее большое, зарозовевшееся тело; с некоторой досадой отметив, что опять пополнела, Эва ритмично поднимала тяжелые, полные ноги, делала глубокие вдохи и выдохи, поднималась на руках, и кружение воды, быстро стекавшей по узкой, глубокой ложбинке между грудями на широкий живот, ее успокаивало.

Все, что она предпринимала, она делала вполне сознательно, в том числе сегодняшнее посещение Волента. Она всегда мечтала о такой жизни, какую вела сейчас. Она создала ее своей фантазией, шестым чувством хищника, разгадав подноготную лучших дам города. С детства при встрече с дамами она исподтишка изучала их, с завистью, ох с какой завистью! При всяком удобном случае она стремилась попасть в Быстрицу. В Паланке ей удалось приблизиться к заветной жизни горожанок. Теперь она овсобождалась от запретов, считая это своей личной победой, торжеством своей воли, разума, сообразительности и даже таланта, освобождалась от ограничений, запретов, связывающей робости, и делала это легко и быстро, действительно талантливо. Свою нынешнюю жизнь она почитала счастьем и позволяла себе все, о чем мечтала и чего желала, без ограничений и до конца. Это пьянило, дурманило, и уже не было силы, которая могла бы заставить ее вернуться вспять. Она уже и представить себе не могла такого, чтобы возвратиться в старый дом, на кухню, к простым платьям или, упаси боже, к деревенской одежде, к скромному столу, тяжелому быту, к простым знакомым. Теперь она познала и чужих мужчин, испытала наслаждение, и одно воспоминание об интимной близости с мужчиной было для нее блаженством и праздником. Она просто не понимала, как могла прожить столько лет, не зная этого.

Она только что решила единственную проблему сегодняшнего вечера: как одеться? Выбрала скромный наряд и решила, что парикмахер не нужен. В конце концов, она идет прибрать к рукам своего собственного приказчика! Практичное дело, решила она, требует практичной одежды, а то еще Волент возомнит о себе.

До сегодняшнего дня она особенно не задумывалась о предстоящем грехопадении, отгоняла мысли о нем. Но теперь сознание, что идет она всего-навсего к приказчику, взволновало ее. Она задумалась о соотношении подчиненности, зависимости и превосходства, поняла особую аморальность и смак этого адюльтера. Ею овладело любопытство.

Волент тем временем возвращался с реки, где в обществе таких же, как он, мужчин, искупался, а потом побрился и постригся у парикмахера. Этот парикмахер каждую субботу подрабатывал на речке, стриг и брил под ивами, и клиентов у него было хоть отбавляй.

Как только Волент узнал, что Эва субботним вечером (в субботу, в субботу! — повторял он исступленно) придет к нему, он не терял времени зря. Чтобы от ожидания не потерять голову, он прибегнул к проверенному способу здешних мужчин, о котором узнал еще мальчишкой: начал умеренно, но систематически пить, чтобы поддерживать в себе хорошее настроение, ничего не пугаться и ни о чем не думать, для того чтобы в критический момент не растеряться и не сплоховать. После нескольких дней такого питья с ним уже ничего подобного не могло приключиться, наоборот, считалось, что эта процедура делает из мужчины — во всяком случае, так утверждали в городе — просто неутомимого любовника. Он в этих делах был не новичок, а теперь, попивая вино, внушал себе, что будет при свидании нежным, ненасытным, гениально изобретательным и оригинальным. Одни нервные центры алкоголь у него притупил, другие, напротив, оживил.

Он шел домой, самоуверенный, как петух, глубоко убежденный, что сегодня вечером он получит Эву навсегда. В полупьяной голове у него роились банальные и затасканные, но испытанные слова. Его мужская сила извергнется сегодня вечером, подобно вулкану, и, поддерживаемая неукротимой волей, не истощится до самого утра, кичился он сам перед собой. У него, как у всякого метиса и южанина, от природы был на это талант, развитию которого способствовала пища, ремесло, характер и все тяжелое, темное и таинственное, что скрывалось в его натуре, сам Паланк со всеми проявлениями своей жизни послевоенного времени, в которой было и то, что после всякого мора и опустошения толкает даже святую невинность помышлять о грехе.

Он прибавил шагу. Дома его ждала работа: нужно богато накрыть стол, заставить его фруктами — в первую очередь нарезанными дынями и арбузами, блюдами салатов, всевозможного мяса, кувшинами вина, бутылками крепких напитков, соками и апельсинами из ЮНРРА, орешками, сладостями, пирожными и, конечно, цветами, цветами. Чтоб стол был как на старинных картинах, роскошный и изобильный, какой здесь и полагалось делать ради такого случая.

Речанова ничего этого не предполагала. Как только в сумерках она вошла в дом и увидела возле богато заставленного стола своего будущего любовника, пристально и нетерпеливо смотрящего на зажженную свечу, ее охватила дрожь. Когда он увидел, что она открывает дверь, его как током ударило, он вскочил, чтобы зажечь люстру, но, словно сраженный, бросился на колени и так и двинулся к ней, сгорая желанием прижаться к ее жаркой и теплой плоти. Она следила за ним с нескрываемым возбужденьем, а сама быстро и ловко отстегивала подвязки, чтобы он, боже упаси, не порвал дорогих шелковых чулок…