Речан тихо вошел в ворота, словно боясь, что на дворе застанет кого-то врасплох, но сенбернар сразу заметил его и помчался с веселым лаем ему навстречу. Когда уходила женщина, он не лаял: то ли потому, что сидел запертый в конюшне, то ли причислял ее к своим.
Волент стоял у забора бойни в одних трусах и немилосердно поливал себя из шланга холодной водой, словно тушил пожар. И оттого, что он так упорно стоял под струей ледяной воды, Речану подумалось, что сегодня он наверняка будет злым. Под ледяным душем на утреннем холоде может стоять лишь человек, который чему-то сопротивляется изо всех сил, и ему приходится для этого так напрягаться и превозмогать себя, что пощады от него не жди. На этом принципе построена военная муштра.
Волент сердито бросил шланг и побежал в зал выключить воду, потом помчался в кухню, пригласив мастера на кофе.
Пьянствовать Ланчарич не перестал. Напивался, как это бывает с людьми, которые слишком часто имеют дело с мясом, кровью, убийством, но удовольствия от этого совсем не получал. Алкоголь делал свое дело, вызывая более сильные реакции, чем это бывало раньше. Он с большим трудом овладевал собой, без причины хохотал, но чаще всего впадал в тоску. И не скрывал от мастера, что не может забыть, каким посмешищем он стал на суде. Это было для него большим унижением. Да к тому же и тюрьма… Но о подлинной причине своих терзаний — о том, что его вынудили играть жалкую роль перед судьей, которого он жестоко ревновал к женщине, которую любил, — Волент не признавался даже самому себе. Как ему не хватало Эвы, как он ждал ее возвращения! Уже через несколько недель после ее отъезда он ни в чем ее не винил. Этого Речан, конечно, не подозревал, потому что Волент ни разу не заговорил с ним о его жене.
Воленту во что бы то ни стало нужно было взять реванш и восстановить свою репутацию в Паланке.
Речан выпил черный кофе, приласкал собаку и начал рассказывать, что вчера слышал по радио о процессе в Нюрнберге, где Трибунал народов готовился вынести приговор главарям Третьего рейха. Приказчик слушал молча, потягивая кофе из жестяной кружки, щурил глаза, красные от недосыпа и дыма, и только покорно, но безучастно кивал мастеру после каждого слова. От его былой самоуверенности не осталось следа.
— Ну ладно, пойду открывать… — сказал Речан. — Ученик, когда придет, пусть приберется и вымоет пол… Подготовьте бойню и инструменты, после обеда возьмемся за дело. А если у тебя останется время, поучи немного мальчика. Я не стану выкладывать на прилавок все, у меня рука растянута… оставлю в холодильнике ту большую ляжку. Загляните ко мне около восьми, если будет много народу, приволочешь ее, хорошо? Людям всегда по душе, когда подносят новое мясо, тогда они знают, что мы выдаем им все, что у нас есть. Идет?
Волент кивнул и сказал грубым, прокуренным голосом:
— Конечно, мештерко, все будет сделано, как вы сказали.
Около восьми в магазин заглянул ученик Цыги, с важным видом покрутился в дверях, рассмотрел людей, явно показывая, что он считает их про себя и делит между ними мясо, которое еще оставалось на крюках за спиной мастера, и исчез. Вскоре Речан услышал в коридоре за стеной грохот, ему даже показалось, что Волент дернул ручку металлической двери, через которую входили из дома в лавку, потом Волент словно бы вышел из коридора, и все затихло. Речан уже собрался сам идти за мясом в холодильник, как вдруг на улице раздался смех, а потом истошный крик. Речан узнал голос своего соседа, дамского парикмахера Имриха Шютё. Они уже давно не жили в согласии. Из-за Волента. С тех пор как работы у того стало не слишком много, он иной раз со скуки подставлял к забору сада лестницу и заглядывал с соседский сад. Ожидая парикмахера, клиентки Шютё коротали время, прогуливаясь среди клумб или сидя в беседке. В летнюю жару в чисто дамском обществе им хотелось немного обнажиться, поэтому подглядыванье Волента не слишком им нравилось. Они жаловались парикмахеру, и он уже не раз приходил к мяснику с претензией.
Речан вытер руки о фартук и собрался выйти посмотреть, что там случилось. Покупатели тоже выбежали из лавки, и все просто лопались от смеха. Однако не успел Речан выйти, как в лавку торопливо протиснулся Волент с говяжьей ляжкой на плече. Казалось, он спасается от преследования. Речан поскорее вышел на крыльцо, словно испугался, что в дверях на него налетит преследователь Волента. Если бы не сознание собственного достоинства, он, выходя, прикрыл бы лицо ладонями.
Перед входом в парикмахерскую стоял господин Шютё, размахивал руками и кричал. Заметив мясника, он подпрыгнул и подбежал к нему с таким злобным видом, что, наверное, никто не сомневался, что он сейчас набросится на соседа. Речан тоже еще никогда не видел его таким взбешенным, поэтому предусмотрительно остановился и немного расставил ноги, готовясь к отпору. Парикмахер подбежал к нему вплотную и заорал, что этого он Ланчаричу ни за что не спустит! Он его уничтожит! Подумать только, этот нахал своими вульгарными выходками пугает клиенток и компрометирует его самого. Он этого так не оставит, нет, если Речан не может справиться со своим приказчиком, то закон и жандармы сделают это за него, если тому мало одной отсидки, ему будет обеспечена другая.
Речан молча слушал угрозы черноволосого толстячка парикмахера с холеной белой кожей и в белом халатике с оттопыренными карманами и предпочитал не возражать — в конце концов, он даже не знал, что произошло. Он не осмеливался спрашивать его об этом, считая, что вызовет новый взрыв негодования. Парикмахер все не мог успокоиться, размахивал у Речана перед носом коротенькими ручками, распространяя запахи духов и кремов, вертел головой, топал ногами, скалил длинные зубы и настолько не мог справиться с напором слов, что просто давился ими. Временами он задыхался, делал движение ножкой, словно уже готовился к отступлению, и беспомощно прикладывал руку к своим вытаращенным черным глазам, так что мяснику было искренне его жаль. Они слезились, были печальными и, несмотря на всю злость, умными и человечными.
Волент вел себя по отношению к парикмахеру нагло, он невзлюбил этого обычно кроткого, всегда педантично одетого человека. Сегодня, как оказалось, Волент не мог попасть из коридора в лавку. Металлическую дверь заело. Иногда с ней такое случалось, но обычно достаточно было дать ей пинка — и все в порядке, но сегодня ему этого делать не захотелось. Волент не стал стучать, чтобы Речан открыл ему. Да он и с дверью-то устроил инсценировку. Просто ему вдруг загорелось чего-то натворить, обратить на себя внимание, устроить какой-то спектакль. Он всегда был немножко актером, и, если видел много народа, ему хотелось показать себя. Вот и теперь у него мелькнула, как ему казалось, блестящая идея. Он поднял говяжью ляжку на плечо и вышел на улицу. Запер ворота и, потоптавшись, спутал направление (он сделал это по всем правилам, будто случайно) — ввалился с говяжьей ляжкой в парикмахерскую, вызвав там настоящий ужас. Повертевшись всласть среди пришедших в панику дам, он покинул салон. Женщины долго не могли опомниться, высыпали вслед за парикмахером на улицу все, кроме двух, которые сушили волосы под колпаками. Одна из них, правда, тоже вскочила, но провода не отпустили ее далеко, она зашипела от боли и плюхнулась обратно в кресло.
Этот хулиган совершенно нарушил жизнь салона. Он его осквернил! Махал кусищем сырого мяса среди цветов и ароматов. Орал, топал сапожищами. Неслыханно! Он разрушил всю утонченность связей между ним (Шютё был, как он утверждал, потомком некоего француза, который забрел сюда лет сто тому назад) и его клиентками, лучшими дамами города, чувствительными и нежными душами, которые в жизни своей никогда не видели так близко от себя сырого мяса. Они сидели там, убаюканные чуткими пальцами парикмахера, тихо лелея свои утонченные мечты, приятно усыпляемые атмосферой этого салона красоты, красоты, и только красоты, да, и, наверное, любовались через окно витрины утренним солнышком — вдруг вбегает этот хам, негодяй, мужик, пропахший кровью, коровами и свиньями, луком, чесноком… и… и втаскивает на плече кровавую кость, огромную говяжью ляжку! Возмущенные такой мерзостью, дамы тоже кричали на мясника. Этого, дескать, так не оставят их супруги, отцы, друзья дома, нет, ни за что не оставят!