При императоре Траяне в 115—117 гг. начинается обширное восстание евреев в Египте и Киренаике, на Кипре и в Месопотамии. Особенно разрослось восстание в Киренаике, где оно приняло размеры настоящей войны между евреями и неевреями. Во главе повстанцев стоял Андреас, или Лукуас. Кассий Дион приписывает еврейским повстанцам страшные зверства. Тут наверняка не обошлось без некоторого преувеличения, но само это преувеличение свидетельствует о большом кровопролитном восстании. Сравнительно недавно найдено новое убедительное доказательство того, что восстание действительно имело место. Итальянцы, управляющие теперь Киренаикой (Ливия) , нашли в 1916 г. при прокладке новой улицы две римские надписи, относящиеся к 118—119 гг., то есть ко времени императора Траяна, одна из которых гласит: "Исправлена дорога (улица), которая была разрушена и приведена в негодность во время иудейского восстания". Согласно другой, Траян "приказал городу киренейцев отремонтировать баню с галереями и залами для игры в шары и со всем, что прилегает к ним — все, что было разрушено и сожжено во время иудейского восстания". Это является веским подтверждением правдивости рассказов Кассия Диона и Евсевия о еврейском восстании во время Траяна, даже если, описывая жесто

кости, Дион допускает известную гиперболизацию.

В конце правления Траяна беспорядки отмечались также на Кипре, в Месопотамии и в Палестине. Это и была упоминаемая в мидраше Седер Олам-рабба и Мишне "война Китуса" (имя Квиетус было немного искажено под влиянием более извесной "войны Титуса", т. е. Тита). В этой войне крупным еврейским общинам диаспоры — в Египте, Киренаике, на Кипре, в Месопотамии, а также и евреям Палестины был нанесен тяжелый урон.

И вот, не прошло 15 лет, как вспыхнуло новое восстание — самое большое и последнее из вооруженных восстаний в Пал естине — восстание Бар-Кохбы.

Чем объяснить, что несмотря на то, что все эти частые восстания заканчивались полным поражением, ни одно из них не предотвратило последующих восстаний, близких к ним по времени и по месту? Еврейские ученые и политики того времени противились восстаниям и были явно правы. Они предсказывали поражение восстаний, и поражением они действительно завершались. Каждое восстание заканчивалось убийством десятков тысяч евреев, массовым выселением из страны, продажей в рабство и унижением. Почему же, несмотря на все это, восстания не прекращались на протяжении десятков лет?

Для того, чтобы дать удовлетворительный ответ на этот вопрос, рассмотрю лишь один исторический факт — участь самаритян. Они, как и евреи, жили в Палестине и, как и евреи, страдали под властью римлян. Однако, в отличие от евреев, они не восставали против Рима. Поэтому они не были изгнаны из своей страны и рассеяны среди народов. Лишь под властью Византии самаритяне часто бунтовали и много страдали. Но и тогда их не изгнали из своей родины, и им не пришлось скитаться по всему миру. Но разве мы, евреи, хотели бы разделить их участь? Совершенно ясно, что если наш народ до сего дня остался живым, сильным и великим народом, а от самаритян осталась горсточка в несколько сот человек, живущих вокруг своей горы Гризим, так это не только потому, что евреев всегда было больше, чем самаритян (в период Второго храма самаритян было всего раза в три меньше, чем евреев Палестины) . Есть гораздо более важная причина. Самаритяне утратили свое положение среди наций потому, что не осознали всей важности полной национальной жизни. Шиллер где-то сказал: ”Жизнь — это не главная ценность в жизни”. В жизни есть нечто важнее жизни — свобода, независимость, собственное достоинство. Так оно в личной жизни, так и в жизни нации. Жить в подчинении и унижении означает не только невольное примирение с горькой судьбой. Такое существование вносит элемент разложения и приниженности во все аспекты жизни — физический, материальный и духовный! А если человек живет до глубокой старости без малейшего полета мысли или фантазии, не испытывая богатых и разнообразных ощущений, лишенный величия духа и высокого образа мыслей вольного человека, если дни его, не наполненные важными событиями, страстями и самопожертвованием, борьбой с препятствиями и противниками, победами над собой и над другими, не оставят никакого следа, — чего стоит такая скучная и монотонная жизнь?*

Точно так же и в национальной жизни. Когда нация покорена крупным и сильным завоевателем и безропотно подчиняется ему, молча несет иго, — что она собой представляет и для чего существует? Она живет вне истории и исчезает, не оставив следа в памяти человечества. Талантливая и стремящаяся к высоким целям нация не может так существовать, независимо от того, хороши ли, дурны ли последствия ее непокорности!

Конечно, маленькая Иудея могла бы смириться со своей участью, покориться Риму и отдаться занятию Торой. Но тогда бы римляне усилили гнет и душили бы ее еще с большей жестокостью. Сильная и властная нация (особенно ее низшее чиновничество), имеющая дело со слабым и покорным народом, попирает его как мусор. А безмолвствовать, отойти от дел государства и погрузиться в изучение мудрости, в науку,— какая же это наука, если она порождена угнетением, и что это за мудрость, если она порождение не вольного и безмятежного духа, а ума, страдающего в жестоких условиях неволи? Закон Торы — это гений и краса нации. Там же, где они исчезают, исчезают и Закон, и его изучение, а наука и мудрость, лишенные полета, высоты, свободы, тоже немногого стоят.

Не знаю, осознавали ли это ясно зелоты и повстанцы Иудеи со времен Маттитьяху Хасмонея до Бар-Кохбы, но я уверен, что здоровый национальный инстинкт подсказывал им такую мысль: если суждено жить в покорности и терпеливо переносить гонения Гессия Флора или тирана Руфа, жизнь вообще не имеет смысла. Или свободная нация в свободной стране, или — смерть, но не позорная, а достойная нации, вольной хотя бы своим духом и в своих творениях!

Нация, стоящая перед такой дилеммой, не умирает. В ней пробуждаются огромные затаенные силы, не растрачиваемые полностью в великой освободительной войне. И тогда даже если в войне она терпит неудачу, то это неудача — временная и ее поражение — не окончательное. Это скорее несчастье, чем поражение, несчастье, постепенно теряющее остроту благодаря проявлению усиленной деятельности в иных сферах и в новых местах. Народ живет воспоминаниями о своем геройстве и благоговением перед своими героями. Одно это поднимает его дух, придает ему новые силы, продлевает его жизнь и укрепляет его национальную стойкость.

Было ли в нашей истории большее несчастье, чем разрушение Второго храма и последующее изгнание из страны? Но вот Иосиф Флавий, несмотря на свой переход в лагерь врага, не смог не завершить единственную в своем роде эпопею Иудейской войны против римлян непревзойденным описанием падения Масады. Возможно, что человеческая история не знает такого величественно-страшного завершения столь грандиозной эпопеи. Держится одна-единственная крепость во всей стране — далекая и одинокая Масада. Она не сдается, хотя не имеет ни малейшей надежды отстоять себя. Провианта осажденным хватит ненадолго, запас воды тоже невелик, воинов мало. Враг уже соорудил насыпь высотой в сто локтей и на ней площадку в пятьдесят локтей. Нет надежды на успех, и нет выхода, кроме сдачи или бегства, то есть позора... Но Элазар бен Яир, командир Масады, находит другой выход: "Пусть женщины умрут необесчещенными и дети - не познавшими рабства". Вторая речь Элазара — одна из наиболее замечательных по содержанию и убедительности. Жить рабами — что это за жизнь? Кому нужна такая жизнь? И осажденные погибают все до единого... Назавтра являются римляне, и им не с кем воевать... Кто же победил? Победили Элазар и его товарищи, а не римляне. Он и его сподвижники оказались сильнее мощного противника. Для них жизнь не была "главной ценностью в жизни", и потому они живут по сей день в памяти народа, в памяти человечества.

Такой поступок, такая жизнь не могли не послужить примером. Вот почему не прекращались бунты и после падения Масады. Народ чувствовал, что падение Иерусалима и Храма было большим несчастьем, огромным несчастьем, но не было поражением. И еще кое-что чувствовал народ: не стоит жить низкой рабской жизнью. Поэтому, когда усилился римский гнет, когда еврейская национальная честь, национальная жизнь, национальная религия и Тора продолжали попираться тяжелым сапогом грубого и жестокого римского солдата, народ видел единственный выход — восстать во что бы то ни стало!