Однако в таких превращениях есть серьезный риск: человек запросто может с ума сойти, например, застряв в драконьем теле; или превратится в дракона мысленно, а в теле останется человеческом — еще неизвестно, что хуже. В общем, превращаться в драконов дома Бог никому бы не посоветовал, но его советы и без того были не нужны: для таких превращений Магии на Земле не хватало. Даже в квартире Варвары она убывала стремительно и больше не генерировалась ее творчеством или эмоциями; и, чтобы вновь стать драконом, Бог рассчитывал лишь на аномалии поля, старания Нелиды да свое Всемогущество (вернее, на то, что от него оставалось).

Нелида нервничала: в прошлый раз больших усилий не требовалось — достаточно было сказать гоп — и дракон не только прыгал, а послушно взлетал ввысь. А тут она стояла, зажмурившись, уже двадцать минут и шевелила плечами.

— Как там, крылья еще не проклюнулись?

— Глубже, глубже дыши! Голову вверх! Руки в локтях согни, пальцы растопырь! И не разговаривай!

Вася смотрел на происходящее придирчиво и с нетерпением, как заказчик на товар, уже оплаченный и обмену не подлежащий.

Постепенно Нелида теряла свои очертания, но ее размеры гному были пока непонятны. Одежда на ней не рвалась, а меняла фактуру, преобразуясь в красно-зеленую чешую. Между пальцами рук и ног выросли перепонки. Лицо размылось, голов неожиданно стало две, но похожих, как лица у близнецов, лишь выражения разные. Одна голова была явно мужской, другая — молоденькой девушки, хотя никаких признаков пола и возраста вроде адамова яблока или чуть более розовых губ, у них не отмечалось. Черный гребень, похожий на Нелидину челку, спадал на один из двух лбов, а второе лицо улыбнулось:

— Ну как?

Улыбка дракона — зрелище незабываемое, ибо каждая голова обладает необыкновенно зубастой пастью.

— Неплохо, — одобрил Вася и вскарабкался по крылу на драконий хребет. Вся гномья армия могла бы там уместиться. Это надо же, как из тоненькой девушки получился такой зубастый и двухголовый змей величиной с «боинг». Гном скомандовал: — Гоп, Горыныч!

Змей взлетел, но не как самолет, а прямо с места, взмахнув роскошными крыльями.

«Жаль, что таким красавцем меня Варвара не видит», — подумала, отрываясь от поля, одна из змеиных голов.

***

Варваре по-прежнему нездоровилось. Уже несколько дней она провела дома, страдая от головных болей. Давление и в самом деле прыгало, сказка больше не сочинялась, с Танькой — не говорилось. Стоило только то сообщение про «свидание» вспомнить, как начинали душить слезы и не хватало ни сил, ни желания делать хоть что-нибудь, кроме как лежать на диване, зарывшись лицом в подушку. Никого больше в квартире сегодня не было: Нелида и Вася отправились на парад, а Гришу увел к себе Ося. Уже секунд тридцать звонил телефон, но отвечать не хотелось. Включился автоответчик.

— Варвара, привет, это Ди, — послышался нервный голос.

Она сняла трубку:

— Слушаю.

На другом конце провода раздались всхлипы:

— А у меня беда: Ося пропал.

Диван взвизгнул пружинами, когда Варвара резко подпрыгнула:

— Как пропал, один?

— Нет, вместе с Гришей.

— Лечу!

«На метле?» — не успела пошутить Ди. — Варвара уже бросила трубку. Выбежала из квартиры. Первой мыслью было быстрее поймать такси.

Пробраться на машине в центр города, где жила Ди, и в обычный-то день в Москве дело нешуточное, ну а уж если какие-то массовые мероприятия проходят, можно весь день просидеть в пробке. Но по городу Варвара обычно ездила на метро и таких жутких пробок вовсе не ожидала, хотя о причине «мероприятия» знала лучше, чем кто-либо еще.

— Высадите меня здесь, пожалуйста, — обратилась она к таксисту возле Пушкинской площади, — я попробую добраться другим способом.

Автомобили выстраивались вдоль дороги, телеоператоры тянули провода, размахивали камерами. Им приходилось снимать в буквальном смысле «с нуля» — колонна гномов с высоты человеческого роста выглядела нелепо, как стая мигрирующих жуков, лиц не было видно. Над площадью мат стоял перемат.

Русский мат — это древнее колдовство, чародейские заклинания, так что помогает он в трудных случаях не просто так, а магическим путем, причем действительно помогает, если произносить его с достаточным чувством.

Но матерились не только телевизионщики: первыми начали гномы. Сначала они лишь кривлялись под безобидное гиканье, а потом часть людей (причем не только блондинки), что приняла гномов за игрушки, стала хватать их, да не без разбору, а тех, что посимпатичнее.

— Девушки! Господа! Товарищи! — послышался в стороне зычный голос. — Ну что вы, в детстве в куклы не наигрались, что ли?

В центр толпы протискивался солидного вида господин в деловом костюме, в протянутой правой руке сжимал квадратик удостоверения с печатью и фотографией.

— Я из московской мэрии, — старался он выкрикивать громче, но никто перед ним не расступался. — Сейчас здесь наведут порядок, пожалуйста, положите игрушки и расходитесь отсюда! Товарищи, господа! Девушки, расходитесь!

Расходиться никто и не думал. Господин из мэрии осмотрелся по сторонам, наклонился и подхватил за пояс одну из «кукол».

— Пошел на хунь, мэр! — пропищала «кукла», покрутив пальцем у виска.

— Ой, бл… — заорал «мэр», конец его фразы утонул в многоголосых воплях.

«В толпе раздавались агрессивные реплики», — так потом написали в газетах.

Господин из мэрии крестился левой рукой, повторяя вместо молитвы: «Чур, меня! Чур, меня, чур…» — и дул на распухший и посиневший палец на правой. Гномы больно кусали всех, кто смел их хватать; всунув язык меж губами, фыркали и плевались, выкрикивали нецензурные оскорбления; отдельным гражданам демонстрировали свой средний палец, а кому-то и задницу, предварительно сняв штаны[161]. Что оставалось зрителям, осознавшим, что перед ними совсем даже не игрушки и не какие-то там цветы?

Господин из мэрии выкинул удостоверение, расслабил галстук, ботинки скинул и сел на газон, крича:

— Да здравствуют гномы! Свободу нашим меньшим братьям! Товарищи гномы! Давайте выпьем на брудершафт!

Люди пьющие (не только те, что из мэрии), то есть всякий, кто потреблял алкоголь — как в больших, так и в малых дозах, — решили, возможно, что допились уже до белой горячки и теперь видят перед собой ярких, пляшущих, мелких чертей. Кто водой обливался, пытаясь избавиться от «наваждения», кто ногами дерзко свой «глюк» топтал и топтал и топтал… Кто-то внушал себе, что на асфальте «нет чертей, это всё померещилось», и продвигался вперед, растопырив руки и зажмурив глаза.

— А я знал, что вы существуете! — «мэр» на газоне игриво махал в воздухе укушенным пальцем, а затем запел: — Харя кришне, харя Гриша...

Люди верующие падали ниц или, отмахиваясь от «бесов» одной рукой, другой с пылом крестили воздух. По бордюру босыми ногами вышагивал панк с ирокезом, размахивая штанами, словно хоругвью, и распевая громко: «Боже, Царя храни!» Шокированные и завороженные происходившим у них под ногами, все они не заметили, как над площадью пролетела ведьма с развевающимися волосами, но одетая и без метлы.

***

— Это безумие! — плакала Ди. — В моей жизни и без того уже столько странностей произошло, но такое! — показывая рукой на зеркало, она ловила свое отражение, невольно сравнивая его с Варвариным. Варвара казалась ей чуть более симпатичной, чем в тот самый первый раз, когда они познакомились. Она похудела, в чем-то похорошела, пожалуй, но красавицей не назовешь все равно; вот сама Ди — другое дело: даже морщины на лбу, которые вдруг появились от беспокойства за сына, не портили ее безупречную внешность.

Зеркал в квартире имелось великое множество: для Ди они создавали простор — она не любила тесноты и ограничений. Будь ее воля, купила бы дом просторнее, чем эта скромная четырехкомнатная, хоть и называющаяся «квартирой улучшенной планировки». Зеркала расширяли возможности, преломляли пространство, и в них отражались двери, окна, мебель и прочие зеркала. Если солнечный луч залетал в комнаты, он разгуливал по квартире, пока не угасал, утомившись.