«Пантелеймония» приоткрыла глаза, на секунду они приобрели бессмысленное выражение, но потом прояснились.
— Ой, кажется, я потеряла сознание! — она отчаянно схватилась руками за голову. — Где я? Кто вы? Объясните мне все немедленно, иначе я вызову милицию!
— Валяй, зови! — откликнулся Леха, от души расчесывая грудь. — Только как бы тебя туда же и не забрали бы! В вытрезвитель! Скажи еще спасибо, что мы сами туда не позвонили. Пить меньше надо, Степанида Семеновна!
— Пить? Да как вы смеете! — взвизгнула соседка. — Я вообще не пью алкоголь! И откуда, откуда здесь такой ужасный запах? — она села на диван и зажала нос.
Запах, вполне возможно, она учуяла свой, хотя не исключено, что ей больше всего не нравился тот, что исходил от Лехи, который энергично чесал разнообразные части тела.
— А вас действительно Степанидой Семеновной зовут? — осторожно спросила Варвара. — Почему же вы мне представились тогда в лифте Пантелеймонией?
— Кем? Когда? Кто надел на меня сапоги-чулки? Какой ужас! Оу-у-у! — последний звук она издала такой пронзительный и тонкий, что у Варвары в ушах колокольчики зазвенели. — Кто? А кто вы? Я вас узнала! Мы знакомы! А где мы? А сколько времени? Мне пора домой!
— Я провожу! — вскочил на ноги Леха и помог Степаниде Семеновне подняться с дивана. Поддерживая за локоток, он повел ее к двери, шепнув на ходу: — Варька, клопов вытрави!
Хлопнула дверь.
— Выпроводили, наконец-то! — раздался в шкафу злобный шепот, и с грохотом на пол оттуда выпал голый пластмассовый пупс.
Совещание
Странная компания неожиданно появилась с краю поля, неподалеку от ям, но внимания на нее никто не обратил. Подумаешь, возникли какие-то фигуры из воздуха с хлопком — кое-кто из могильщиков оглянулся, но тут же продолжил заниматься своим делом — это все же кладбище, а не Красная площадь, здесь не запрещено появляться из воздуха. А ведь могли бы не игнорировать это зрелище — всех семерых Богов одновременно мало кто видел, даже картин таких нет. Впрочем, все они, кроме одного, были в аватарах и внешне ничем не отличались от обычных людей.
Хрупкая черноволосая Танька приблизилась к группе с другого конца кладбища, словно говоря всем своим видом: «Наконец-то, я уже тут целую вечность торчу!» — и возмущенно воскликнула:
— И по какому поводу у нас тут безотлагательное совещание?
— По такому, чтобы мнением б-большинства доказать, что т-ты не прав! — ответил Бог Филимон.
— Я предпочла бы, чтобы ко мне обращались в женском роде! — возмутилась Танька и посмотрела на пятерых из присутствующих высокомерно. Это было не так уж и трудно — никакого величия те не демонстрировали, не говоря уж о шестом, явившемся в бестелесной форме.
— Аватара, молчи, мы с Богом разговариваем, — сказала пышная дама в нелепой шляпе, похожей на цветочный горшок. — Много ты ей воли дал! Да еще имени твоего называть нельзя, чушь какая!
Бестелесные существа не имеют человеческих имен, у них нет обыкновения общаться, произнося слова вслух. Имена нужны только в том случае, когда Бог создает религию. Бог, воплотившийся в Таньку, не формировал религий, не рассказывал историй, у него не было стереотипов, это был единственный Бог, применявший индивидуальный подход. Главное, что его воодушевляло, — свобода, а имена его интересовали мало, не придумывал он себе имен.
Однако другие шестеро его все же именовали, предостерегая свои народы от дурного влияния. Большинство имен забыли потом, но одно к нему прицепилось и, в общем-то, не раздражало его. Только со временем брутяне испортили репутацию этого слова, и он решил, что, чем мучиться из-за этого, лучше запретить его произносить применительно к нему… Так-то слово и слово, не хуже любого другого…
А у всех остальных Богов имена были, хотя их крайне мало кто знал. Иногда они выдумывали себе новые, и вовсе не просто так: это был магический ритуал. Шестерых звали: Амвросий, Пантелеймон, Евстахий, Лукьян, Филимон и Мистер Джон. Последний на «Джона» без «Мистера» не откликался категорически.
— Ну ладно, — ответил Бог Танькиным ртом. — Говорить буду я. Так зачем вы меня сюда вызвали? Что, не могли в кафе побеседовать или... — он скосил зеленый глаз на Филимона и подмигнул, — на скамеечке в парке?
— Для наглядности. Посмотрите, как они тут постоянно мрут, да еще и делают все, чтобы затруднить реинкарнацию, — проворчал величественного вида старик. — Перерождаются те, кому удалось оторваться, в кошках, собаках, крысах… А ведь как измучились-то, отрываясь, тоже мне, благая участь.
Этот Бог, прежде чем в старике воплощаться, простенько и без затей выбрал себе имя Амвросий. Прост он был только в этом, а в создании своего народа пошел крайне сложным путем. Решив, что его призвание — руководить, а не руки марать, он сразу создал себе подчиненных. Они были богоподобны, но без Всеведения и Всемогущества, так себе существа — с многочеговедением и многочегоможеством, материальные в весьма незначительной степени. Вот они уже и создавали ему народ, в процесс он не вникал даже, интересуясь лишь конечным результатом. В мелочи жизни народа не вмешивался, но иногда устраивал представления и сюрпризы — приятные и неприятные.
— Ты посмотри, посмотри, — заголосила дама в шляпе, уставившись на Таньку в упор. — Что ты спасти хочешь? От чего? Для чего? Им Конец Света НЕОБХОДИМ, это ведь ужас, что делают. Мало того, что равновесие нарушают, страдают избытком Здравого Смысла, сосредоточились на материальном, гасят Магию на корню. Так еще и души мертвых не отпускают, делают все, чтобы их удержать, жертвы приносят в виде цветов, поминки устраивают, на кладбище ходят, зовут покойников обратно. Тут же полная безнадега.
— Да, странная у них привязанность к уже использованным физическим телам, — согласился Амвросий. — Им давно всем сообщили, что бессмертна — душа, а они так и носятся с этими телами, ни Магии, ни Здравого Смысла, глупость одна, притом вредная. И уж вы-то, коллега, это знаете достоверно. Чем вас Конец Света не устраивает? Ни одна заслуживающая внимания душа не пропадет, а так — пропадают.
— Да ему-то что беспокоиться о пропажах? У него всего четыре подотчетных души тут осталось, тоже мне, Бог… — саркастично вставил тип с внешностью настолько непримечательной, что мог бы секретным агентом работать, посторонним бросались в глаза лишь недостатки его прически. Его имя значило «свет». Достаточно долго его многочисленный народ поклонялся солнцу, хотя сам Лукьян большое значение придавал жизни загробной. Именно он предложил остальным устроить собрание на кладбище.
— Я решение уже принял. И у меня есть свои причины для этого, — ответил Бог, имени которого не называли.
— Но почему? — вмешался Пантелеймон. В отсутствии аватары он общался с компанией без речевого аппарата: его мысли поступали прямо в сознание каждого из присутствующих. — Неужели тебе хочется жить тут? По какой глупейшей причине можно хотеть жить в физическом теле среди людей, которые откровенно вымирают и губят собственные души? Да еще нас обрекать на то же самое?
Пантелеймон к созданию человека на заре веков подошел самым что ни на есть гедонистическим образом. Он создал сам себе материальное тело, разделился пополам и сто лет с упоением занимался процессом размножения. От его пятисот детей произошел народ, весьма многочисленный. Потом ему это шумное семейство надоело, и он продолжил нематериальное существование. Но потомков не бросил, заботился о детях: на тех, кто вел себя неправильно, нехорошо, насылал всяческие болезни, а «правильным» продлевал жизнь. Если бы не приближающийся Конец Света, то кое-какие из своих принципов он после чрезмерного потребления пива мог бы уже пересмотреть.
Танька передернула плечами, вся эта компания ей не нравилась, слова вылетали какие-то не свои, будто внутри нее кто-то оправдывался. Она уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь резкое, но голос в голове твердо произнес: «Молчи, а то будет хуже. Их шестеро, и они намного сильнее нас с тобой».