— Красивое русское имя, какого черта тебе не нравится? Да, впрочем, неважно, вернемся к медиумам.

— Давай. Ларик, ты медиум моего умершего брата, и я позвала тебя сюда сегодня, чтобы поговорить с ним еще раз. Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы он снова пришел?

«Совсем рехнулась!» — подумал Ларик и, на мгновение разозлившись, кинул палочки-чопстик на стол. Но одного взгляда на Таньку хватило, чтобы перестать злиться. Он сделал глубокий вдох, приблизился к ее лицу и накрыл ее тонкую кисть своей широкой ладонью.

— Бедная девочка. Я понимаю, сколько всего тебе пришлось пережить и как ты любишь братишку. Но рано или поздно придется смириться с тем, что он умер. Увы, мертвые не возвращаются. Человек состоит из тела и разума, а душа — это красивая выдумка, нет никаких душ. Разум умирает вместе с телом, он не возрождается к иной жизни и не ищет контакта с живущими…

— Неправда! — сверкнула глазами Танька. — Я с ним сама разговаривала. Олежка в тебе был в тот вечер, и раньше к тебе приходил, ты только вспомни! С какой стати, думаешь, ты по-русски заговорил без акцента, вот скажи-ка хоть что-нибудь сам, без него, сейчас!

— Um-m… Privet! Ya piany vdryzg!

Танька смотрела в ответ выжидательно и с явным укором — его попытка все обернуть в шутку получилась не очень красивой. Но ведь она и впрямь ждала, что тут призрак появится, черт возьми.

— Души не умирают, — произнесла она медленно — заметный русский акцент не исчез, значит, злилась не слишком. — И то, что ты медиум, прямое тому подтверждение, как бы осознанно ты это ни отрицал. Но если не веришь, вспомни хотя бы свидетельства очевидцев, переживших клиническую смерть.

Слава богу, разговор вроде бы начал принимать привычный оборот, без переходов на личности: вечно они с Танькой обо всем спорили, когда работали рядом два года назад. И кстати, ни разу не ссорились. Значит, не так уж она и расстроилась, треплется как всегда. Что ж, с большим удовольствием он поддержит дискуссию. Ларик взял в руки палочки, предвкушая отличный ланч.

— Между прочим, никаких достоверных фактов того, что происходит с душой в момент клинической смерти, не существует. Просто в человеческом теле сохраняются импульсы и блуждают в мозгу, химические вещества выделяются, вот людям и мерещатся глупости всякие.

— Какой ты материалист, однако, — Танька скривила губы, отчего все лицо ее стало асимметричным, но, черт возьми, более привлекательным. — В реинкарнацию тоже не веришь, значит.

— У-у… ду-у-уши! Призраки! Медиумы! Реинкарнация! Чушь! — Ларик сделал паузу, чтобы прожевать креветку, Танька смотрела на него с кривоватой ухмылкой и тоже молчала.

— Я не материалист, раз уж пришлось к слову. Материалистами называют людей, которые материальных благ жаждут, а я просто верю в науку. На самом деле я — рационалист и агностик. Человеческий разум сильнее любой магии. Все, что кажется нам таинственным, на самом деле таковым не является — законы физики, естествознание могут объяснить все.

— И как они объясняют переселение душ?

«Дались тебе эти души», — хмыкнул Ларик, набив рот лапшой и, прожевав, вслух добавил:

— Да никак, черт возьми. Ни один разумный человек не верит в реинкарнацию и прочую мистику, которой не существует. А все, что очевидцы клинической смерти описывают, или сеансы медиумов — это игры разума. Других свидетельств существования души нет. Людям просто мерещится, то ли с дури, то ли спьяну, а иногда от лекарств. Вот тебе дать галлюциноген какой-нибудь — и вообразишь запросто, что ты дракон, например…

— Хотела бы я такой себя вообразить, — она развела руки в стороны, словно демонстрируя, как летает дракон. — Выходит, по-твоему, если один человек видит то, чего другие не видят, значит, это галлюники у него?

— Безусловно. Если все, кроме одного, не видят чего-либо, значит, этого объективно не существует! Вот ты видишь тут каких-нибудь призраков?

— Не вижу, — строго взглянула она на него. Черт, задел за живое.

— Я тоже не вижу, Танька, прости, но если мы спросим об этом присутствующих, девяносто девять процентов, а может быть, сто скажут «нет». Вот тебе объективность. Нету призраков, так же как нету бога, дьявола или, к примеру, живых гномов. Ну, если не считать лилипутов, — он снова попытался обернуть все в шутку, но она не улыбалась.

— Кстати, о гномах, — продолжила Танька на полном серьезе. — Я видела одного, выглядел как живой, хоть и был, конечно, керамической статуэткой. Но ведь в глазах ребенка он может быть живым существом. И неизвестно, кто из нас больше прав — я или тот ребенок, который не отягощен Здравым Смыслом и потому видит мир таким, как он есть.

Про детей Ларик знал все — сам был отцом двух маленьких девочек, так что аргумент она привела неубедительный.

— Детский разум устроен иначе. Играя, они видят то, чего нет.

— А взрослые не видят то, что есть. Сплошь и рядом.

— Если ты о концентрации внимания, то это тема отдельного разговора.

— Я не об этом. Представь ради аргумента, что большинство людей воспринимают краски не в полном спектре, а как дальтоники, и только редкие индивидуумы обладают нормальным зрением. Или радиоволны, к примеру, — мы их не видим вообще. Какие-то звуки собаки или дельфины слышат, а люди — нет.

— Все, о чем ты говоришь, можно измерить приборами. Радиоволны ловит радиоприемник. А душу кто-нибудь приборами измерял? Ловил? Душеприемником, ха-ха!

— Мы с тобой, может, и не ловили. Но это вовсе не значит, что кто-то другой не ловил. Инопланетяне, допустим. Да, кстати, точно — инопланетяне ловили души, — сказала Танька с таким видом, будто выудила из глубин памяти общеизвестный факт.

Ларику оставалось только глаза закатить.

— Инопланетяне еще теперь! Ку-ку, Танька! Нет никаких инопланетян, кто их видел? Одни безумцы. И ты, Брут.

— Брут… — повторила она, потерла виски, словно еще что-то несуразное припоминала. — Инопланетяне с планеты Брут, ты про них тоже слышал?

Он вздохнул, отодвинул тарелку, снова взял Танькину руку в свою.

— По-моему, тебе надо отдохнуть. Как следует. Расслабиться, сходить в сауну, полежать, массажик там… А? Может, еще раз попробуем? Я в форме сегодня…

***

Мир побледнел.

— Что это случилось с драконом? — в ужасе спросил один из гномов.

Все уставились на огромного зверя. Он по-прежнему оставался змеем, но головы плакали, как два крокодила, пополняя водоем. Дракон больше не выглядел прекрасным магическим существом, которым любой гном мог гордиться с чувством владельца дорогого ретроавтомобиля. Странным образом красно-зеленый двуглавый змей сделался вдруг безобразным, кошмарным монстром, чудищем, на лбах которого не хватало цифры 666.

— А что случилось с миром? — спросил гном Вася.

Вместо ответа он услышал тяжелый всплеск, будто в озеро драконьих слез свалилось с неба что-то громадное, и тотчас раздался отчаянный крик: «Помоги-и-ите! Спаси-и-ите! Я не умею пла-авать!»

Вася узнал голос. Это был Еремеич, который после парада напился раньше всех, а потом исчез; гномы думали — спать пошел, как же он вдруг с неба свалился? Еле двигая ногами, Вася подошел ближе: у воды на коленях согнулась большая фигура, тряся за плечи вторую, что головой лежала на берегу, а ногами в озере, посреди которого беспомощно барахтался Еремеич. В первой фигуре Вася успел распознать свою хозяйку — и страдальчески протянул руки в сторону тонущего соплеменника.

— Варвара, спаси его!

Она распрямилась, шагнула в сторону Еремеича — вода была ей по пояс. Протянула руку и, дернув утопающего за шевелюру, броском отправила его на берег. Еремеич, ступив на твердую почву, закрыл рот ладонями, будто сдерживал рвотный спазм, и помчался в кусты, но на полдороге замер — одной ногой в воздухе, носком другой — на земле, его подвижное тело застыло керамической болванкой.

«Ой, что ж это делается? — хотел выкрикнуть Вася, но осилил лишь «Ой».

Никто ему не ответил — два Бога и каланча в драконе уже в шесть ручьев лили слезы, Варвара трясла бездыханную женщину, а гномы словно играли в игру со словами «море волнуется — три, морская фигура, замри!»