* * *

Ни работа с фотографами, ни прислуживание студийным боссам не помогло ей сохранить за собой комнату в Стьюдио-клаб — спустя некоторое время после расторжения договора с Зануком ей пришлось искать новое место жительства. Она сняла комнату у одной семьи в Бербанке (северо-восточный пригород Лос-Анджелеса), неподалеку от павильонов компании «Уорнер Бразерз». Естественно, не один Шенк стремился «помочь» красивой девушке, не имеющей возможности платить за квартиру. По-видимому, ее характер, вид, манера поведения таили в себе некую страдательность — не только играную, но и природную. Податливость. Беспомощность. Детскость. Впоследствии Джошуа Логэн (режиссер, снявший ее в фильме «Автобусная остановка») описывал ее как «лучащуюся и бесконечно желанную. Полная наивных представлений о себе и трогательная, она напоминала, скорее, испуганное животное — молодого олешка или курочку». Отсюда нетрудно понять, что в охотниках воспользоваться этими «удобными» свойствами характера Мэрилин недостатка не было. Светская хроника Голливуда донесла до нас всевозможные происшествия 1947 года, в которые была втянута Мэрилин. Упомяну о «ценителе» женской красоты, назвавшемся «искателем талантов» для компании «Сэмюэл Голдуин пикчерз», а оказавшемся обычным насильником; о некоем «кинематографисте», который заманил ее к себе «на обед» (видимо, в духе Шенка); о полицейском, который предпочел свободные от дежурства часы посвятить преследованию красивой девушки и даже вторжению в квартиру, где она снимала комнату. Столкновения с жизнью не проходили бесследно, и страдательность, заложенная от природы, причиняла страдания, податливость оборачивалась уступчивостью и сговорчивостью на что угодно, беспомощность становилась провоцирующей, детскость вызывала нездоровые чувства. Обычная девушка преображалась в прикасаемую, прикосновенную, притягивающую, преследуемую…

Разумеется, не все действовали так грубо, как упомянутые персонажи голливудской хроники. Например, актер Джон Каррол. С ним Мэрилин познакомилась то ли в Санта-Моника, в доме ее благодетеля из «Фокса» Бена Лайона (по мнению Гайлса), то ли в Швабс Драгстор, представлявшем собой нечто среднее между аптекой, магазином, гостиницей и кафе (по мнению Сандры Шиви). В общем, наверное, не имеет никакого значения, где именно это произошло и при каких обстоятельствах посредственный актер мюзиклов, похожий на Кларка Гэйбла, а стало быть, и на мифического отца Нормы Джин, обратил внимание на очаровательно сложенную девушку с золотистыми волосами. Однако любопытно все же, что какой бы факт в жизни Мэрилин ни взять, он тут же как бы размывается, затуманивается, растворяется во всевозможных версиях и вариантах, словно его изображение то и дело двоится. Встречались не встречались, в том месте или в другом, в то время или в иное — из этих взаимоисключающих обстоятельств связана вся жизненная цепь Мэрилин. Где бы они ни встретились, это произошло после того, как на нее набросился полицейский, скучавший в часы своего досуга. В чем биографы единодушны, так это в том, что, узнав об этом покушении, Каррол сказал своей жене (кстати, работавшей в той же должности на «МГМ», что и Бен Лайон на «Фоксе»): «Мы должны помочь этой бедной девушке».

Далее события развивались вполне тривиально. Женатый на женщине с состоянием (и судя по всему, твердой и решительной), по натуре безвольный байбак, Каррол решил создать для себя своего рода нирвану и по сходной цене на женины деньги приобрести и любовницу. (Кстати, этот тип людей, не столь уж и редок.) Супруги приютили Мэрилин у себя, в роскошной квартире в западном Голливуде (между Ла Сьенега-авеню и Фаунтин-авеню), в доме, известном под названием «Эль Паласьо» (Дворец), а также заключили с ней 4 декабря 1947 года персональный контракт на ведение ее дел. То есть Каррол с женой брали на себя обязанности агентов (импресарио) Мэрилин в поисках ролей на голливудских студиях. Более того, по контракту они должны были оплачивать ее наряды, услуги гримеров, парикмахеров и педагогов по актерскому мастерству. И чем же все это обеспечивалось со стороны Мэрилин? Да ничем. Никаких ролей супруги для Мэрилин не нашли и найти не могли. Поэтому даже те «лирические» проценты, что оговаривались в контракте, попросту висели в воздухе. Спрашивается, кому же из участников контракт был выгоден? Уж, конечно, не жене Каррола (ее звали Лусил Раймэн). Ей он лишь стоил денег, и, надо полагать, немалых, а взамен она не получала ничего. Мэрилин обретала прямую выгоду: практически бесплатно ей предоставили прекрасное жилье; все необходимое для студийной жизни оплачивалось в счет гипотетических доходов от гипотетических ролей. Плюс она была рядом с человеком, напоминавшим Кларка Гэйбла и привлекавшим ее якобы потому, что на Гэйбла походил ее отец (которого, как мы знаем, она никогда не видела). Ну и наконец — Каррол, который теперь, благодаря контракту, имел любовницу «на законных основаниях». Понятно, что долго эта идиллия продолжаться не могла (так не бывает), и спустя три месяца «Коламбиа» с подачи Джо Шенка выкупила у Карролов опцион Мэрилин. И все закончилось, причем, если верить Карролу, так же примитивно, как и началось: «Связь у нас была. Чего уж там… Да и что вы хотите, когда люди все время вместе? Что тут поделаешь? Нас застукала Лусил, и я перепутался, подумал, что она может и судебный процесс затеять, и до развода довести, а то еще за решетку упечет…»

Достойное рассуждение достойного человека! Но меня, естественно, интересует не Каррол (с ним-то все понятно), а Мэрилин. Удивительнее всего то, что она всерьез была убеждена, что ради нее Каррол бросит жену и женится на ней! «Лусил, — сказала она как-то Раймэн, — мне надо кое-что вам сказать. Вы ведь не любите Джона? Если бы вы любили его, вы бы не проводили столько времени на работе. Вот я его, по-моему, люблю… Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились…» Этот наивный, по-детски не рассуждающий эгоцентризм, чувственный эгоизм (в общем-то, не столь уж и редкий у актеров) остался у Мэрилин на всю жизнь и в конечном итоге сыграл роковую роль. Ибо придет день, когда еще один Джон завладеет ее мыслями, и мысли эти примут еще раз то же направление, и она решит, что ей ничто не сможет помешать стать на этот раз первой дамой государства, и самое интересное, что, несмотря на прошедшие к тому времени полтора десятилетия, она сохранит тот же наивный взгляд на вещи, тот же по-актерски непосредственный чувственный и нравственный эгоизм. Но это будет позже…

А сейчас я опять беру в руки фотографии Мэрилин, сделанные в те годы студийными профессионалами. Мне очень хочется посмотреть на девушку, которая своим стеклянно хрупким, затухающим, точно испаряющимся голоском говорит жене мужчины, в которого влюблена (по крайней мере, она так думает): «Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились…» Конечно, это не жизненные фотографии, а специальные, сделанные с позирующей фотомодели, и все же! Вот она в клетчатой рубашке смотрит на нас с веселым удивлением, взгляд ее еще не затуманен внутренней тревогой, как в годы, когда ею интересовались братья Кеннеди, ее ничто не гложет, не сжигает пламя поглощающей страсти, она еще не теряет голову под нахлынувшим чувством и — главное — пока не пользуется «лошадиными» дозами снотворного. На фотографии 1947 года она — здесь и теперь, она живет моментом, и, глядя на эту фотографию, я охотно представляю ее себе сидящей где-нибудь в кафе — в той же Швабс Драгстор на Бульваре Заходящего солнца, актерском кафе, где, очень возможно, она и встретила своего первого из Джонов — Каррола.

А вот другая фотография: Мэрилин демонстрирует модную прическу — «последний писк» 1947 года. Смотрит Мэрилин, как обычно, прямо в объектив, эта фотография представляла бы немалый физиономический интерес, ибо почти нет изображений, где бы лицо Мэрилин не обрамлялось золотистым облаком волос. Здесь у нее высокая прическа, волосы подобраны вверх и открывают уши и шею. Но голова ее слегка наклонена вперед, а взгляд направлен вниз — фотограф хочет показать этим, что не Мэрилин он здесь снимает, а новую, моднейшую прическу. Но удается это ему только частично. Не зря биографы и те из фотографов, кто работал с Мэрилин постоянно, утверждают, что настоящей манекенщицей она никогда не была. Причина все та же — она не умела играть. Манекенщица должна играть свое платье, образ, который платье придает человеку. Мэрилин могла быть только собой. Такова она и на этой фотографии. Да, она должна здесь позировать, и она пытается это делать, но на самом деле только ждет, когда снимок будет произведен и она сможет изменить эту совершенно несвойственную ей позу. Она ведь непременно должна смотреть в объектив, и неустойчивость взгляда, который она вынуждена направить в сторону от камеры, придает этой статичной фотографии внутреннюю динамику. Фотография насыщена тем же невыполненным, несовершенным движением, которым наполнялась и жизнь Мэрилин в годы поисков пути на экран, в голливудские салоны и особняки.