«Женившись на Мэрилин 14 января 1954 года в присутствии судьи Чарлза Пири в городской мэрии Сан-Франциско, Ди Маджо вместе с Мэрилин и в сопровождении репортеров отправился в мотель «Пасо Роблес» [в Калифорнии], где новобрачные и провели первую брачную ночь. Хотя любовниками они были уже много месяцев и репортеры это прекрасно знали, кто-то тем не менее спросил дежурного по этажу, который их регистрировал, возможно заплатив ему за информацию. Да, сказал дежурный, Ди Маджо затребовал номер с двуспальной кроватью. И что дальше? Он хотел также знать, есть ли в номере телевизор. Так родилась еще одна непристойная шутка: кто во время брачной ночи с Мэрилин Монро захочет смотреть телевизор? Ответ: Джозеф Пол Ди Маджо, почти идеальный рыцарь. (Позднее она вполне серьезно и даже сердито жаловалась, что он слишком много времени проводит у телевизора и недостаточно удовлетворяет ее сексуальные потребности.) Непомятой роза не досталась никому» («Джо и Мэрилин» Р. Кана).
Лично меня в этом водопаде ценнейших сведений больше всего привлекла загадочная фраза о непомятой розе. Так может писать только знаток секретнейших документов, от которого ничто не укроется. Впрочем, откровенностью сегодня вряд ли кого удивишь… А вот еще одна книга:
«Лето. Воздух неподвижен. Она прислонилась к дереву; я вижу ее со спины, но она обо мне не подозревает. Ссутулилась, словно от усталости, овладевшей всем телом. Бедром прижалась к стволу, одна нога слегка согнута в колене. В позе — глубокое внутреннее одиночество. Лица я не вижу — оно обращено в поле, но знаю, что глаза ее мечтательно устремлены в пространство. Набросав эти ее очертания, живописец мог бы уже на их основе создать целостный характер. На мгновение она предается мечтам. Пока не повернется, я буду нем. Вот она поворачивается, и очарование исчезает. Смеясь мы входим в дом…» («Мэрилин: незаконченная история» Н. Ростена).
Спору нет, на редкость интимно. И тело, и бедро, и нога, согнутая в колене. Что ж, автор имеет право — сам все видел. Отмечу и тонкое замечание о живописце, и доскональное знание психологии — лица не видит, но, что на нем, знает. Смущает одно: что же это за красивая женщина, на которую можно смотреть только со спины? Стоит ей повернуться к автору лицом — и очарованию конец!
Еще текст (на этот раз из журнальной статьи):
«Мэрилин. Никто не спрашивает, кто это такая. От близорукой, говорящей с придыханием Лорелеи Ли («Джентльмены предпочитают блондинок») до экранного стереотипа разведенной женщины из «Неприкаянных» — Мэрилин Монро везде представала как архетип блондинки, как легенда, наполнявшая вне съемок и собственную ее жизнь. Поклонники следили за ее браками (с великим бейсболистом Джо Ди Маджо, с драматургом Артуром Миллером), умилялись ее желанию иметь ребенка, столь противоречащему ее «звездному» статусу, подчеркивали ее старания стать серьезной актрисой. И все это время под действием пилюль и выпивки она неумолимо скатывалась к той жаркой августовской ночи 1962 года, когда, вцепившись в телефон, она умерла в постели от чрезмерной дозы барбитуратов».
Что здесь привлекает, так это темп. Емкость. Экономность текста. Несколько строк — и никаких вопросов. «Звездный» статус, архетип со стереотипом, два замужества, желание иметь ребенка, пилюли, выпивка, смерть… Но писать в таком темпе — боюсь, не выдержу.
Надо сказать, что количество книг и очерков жизни Мэрилин действительно велико, но, как видим, написаны они весьма специфически. Повторяю, подавляющее большинство авторов не воспринимают ее всерьез, в том числе и те, кто пишет о ней доброжелательно (между прочим, таких не столь уж и много). В ее популярности очевиден аромат скандала вокруг нравственных принципов. При этом двусмысленность — далеко не самое худшее, что ищут (и, конечно же, находят) в ее интервью и выступлениях авторы многих биографий, ибо откуда же еще взяты все эти впечатляющие подробности? Важное обстоятельство, особенно когда речь заходит о читателях, на которых все это рассчитано. Если для зарубежного читателя, испокон веку живущего среди моря журналов и газет самого разного уровня, бульварный стиль (а как еще определить тексты, которые я только что процитировал?) вполне привычен как часть повседневной жизни, то нашего читателя даже сегодня бульварщина обязывает. Коль скоро о человеке принято говорить и писать именно в такой манере, значит, он таков и есть. Другими словами, по старой российской традиции мы сначала смотрим на репутацию, а уж потом на человека. Надо ли доказывать, что это — извращенная логика? Кроме того, по-русски бульварщина и двусмысленности звучат и вовсе ужасающе. Но если всерьез писать о Мэрилин невозможно, а не всерьез — вульгарно, то как же тогда писать о ней? И — главное — что писать? Вот, право, задача…
Кстати, если бульварную манеру газетного очеркиста и репортера еще как-то можно объяснить (скажем, сжатыми сроками подготовки номера, заботами о подписчиках, даже построчными гонорарами), то развязный тон и фактовая вседозволенность иных книжных изданий порой просто поражают. Кем бы ни была героиня книги — актрисой ли, манекенщицей, фотомоделью или еще кем, — только от автора зависит, показать ли ее человеком, вещью, куклой или андрогеном. Почему аббат Прево или Стефан Цвейг могли писать о своих героинях тактично, с уважением и сочувствием? Более того, отсутствие художественности — тоже предмет самого серьезного интереса. Между тем пишущие об актерах даже и не вспоминают о художественности в актерской работе, просто подразумевая ее, а напрасно: скольких актеров это заставило бы критически отнестись к себе. А так — попробуй отдели художественность от нехудожественности! Куда легче даются жизненные и съемочные подробности. Но что с ними делать — вот вопрос. Положим, в жизни профессиональных актрис, вроде Бет Дэйвис или Элизабет Тэйлор, биографические подробности самого тонкого свойства нужны и полезны как материал для будущих ролей, как топливо, как заготовка для тигля, где выплавляется художественный образ. Но что делать, когда речь идет о жизни Мэрилин, ведь она сама по себе образ. Образ времени, среды, общества, их законченный и воплощенный характер. Увидеть его — вот проблема.
Поэтому для пишущего о Мэрилин история ее жизни может быть и увлекательнейшей темой, а может не представлять вообще никакого интереса. Все зависит от того, как посмотреть. Смотрят, понятно, по-разному.
Будь Мэрилин и посейчас жива (а кто решится представить ее себе шестидесятисемилетней?), кому какое было бы дело до того, что ее мать, а еще раньше ее бабка кончили свои дни в сумасшедшем доме? Что с того, что ее дядя, как говорят, застрелился, и тоже на почве душевной неуравновешенности, а кто подлинный отец Мэрилин, до сих пор неизвестно? Когда в середине пятидесятых годов последний из кандидатов в отцы раздумывал над тем, встречаться ли ему со «звездой», которую ему прочат в дочки, даже для купавшегося в сплетнях Голливуда это обстоятельство не представило ни малейшего интереса.
Но Мэрилин умерла, причем при загадочных обстоятельствах, и, как увидим, никто особенно и не способствовал разгадке ребуса, предложенного в первых числах августа 1962 года. Более того, все, кто, имея к тогдашним событиям хоть какое-то отношение, дожил до сего дня, при малейшей попытке что-либо выяснить оказывал прямо-таки бешеное, отчаянное, упорнейшее сопротивление. А это само по себе вызывает — не может не вызвать — вполне законное любопытство, причем уже не столько собственно к загадке смерти, сколько ко всей жизненной истории Мэрилин.
Однако же, если это любопытство и законно, то все же не перелюбопытствовать бы! Ведь если перед расследованием всего, что кажется — с той или иной степенью вероятности — преступлением, небезуспешно водружаются серьезные, иногда непреодолимые препятствия, то что может помешать расследованию биографии? Вот когда практически все может быть пущено в дело: и душевная болезнь матери и бабушки, и самоубийство дяди, и материнское легкомыслие, и отсутствие достоверного отца, и многое-многое другое. Все это относится к той сфере пикантных данных, которые принято называть анкетными, но кто же в анкетах пишет правду? При этом уже вполне естественно и закономерно на авансцене появляется особый тип исследователя — исследившего, испачкавшего этими самыми анкетными данными не одну человеческую жизнь и потому, наверное, называемого американцами mackraker, то есть «разгребателем грязи». С усердием квалифицированного кадровика этот «искусствовед в штатском» перелопачивает горы бумаг, в том числе (и с особым пристрастием) сугубо интимных, выслушивает, вынюхивает, выцеживает, вытрясает, выжимает, вытаскивает, выгребает тонны слухов, талоны сплетен, литры жалоб, кубометры историй, анекдотов и неизмеримую массу прочих в высшей степени авторитетных и достойных внимания источников информации, после чего, приправив все найденное желчью, сарказмом и торжеством посвященного, выставляет это пряное и воздушное блюдо перед жаждущим новостей читателем. Таковы уж правила игры современных легендописателей. В отличие от легенды народной легенде официальной непременно потребны анкетная документация и охочий до новостей читатель.