В окно был виден и кусок втиснутой в гранит городской реки. И на реку с восемнадцати этажей высоты тоже было хорошо глядеть и думать, что вода, загнанная в тесное ложе из камня, все равно несет к тебе издалека первозданную силу и чистоту родивших ее лесов, полей, родников и мшистых ложбинок, несет дуновение живей природы, угнетенной в городе асфальтом, камнем, кирпичом и бетоном.
Вечерело. За окном неспешно вызревали сумерки и тихо, по-кошачьи, подступала медленная летняя ночь. Густела в подворотнях и под горбатыми мостами, наливала сутемью узкие проулки, скверы и парки. Пепельно-серебристый свет летнего вечера ложился тихо и мягко, а высокие плоские облака, розовеющие в закатных лучах, казались роскошными перьями, потерянными сказочными птицами.
— Да нет, ничего я, Надюша, не темню. Просто есть не телефонные вопросы, — ответила Нателла не в меру любопытствующей подруге.
Разговор уже длился добрый час, и конца ему пока не виделось. Телефон хозяйка квартиры всегда использовала на полную мощность. По складу характера ей требовался максимум человеческого общения. Одиночество она переносило плохо, сразу же начинала ощущать собственную неуверенность и какую-то непонятную беспомощность в самых простых и элементарных действиях.
Уже многое было сказано, но еще больше осталось за пределами дружественного телефонного общения. И не потому, что Нателла боялась доверить собственные тайны телефонным проводам. За свое существование терпеливые провода наслушались столько женских тайн, что будь они чувствующими, принимай эти тайны близко к своей электрической душе, у них то и дело вдрызг разлетались бы самые надежные предохранители и с надрывными стонами лопались бы прочнейшие стальные жилы кабелей. На этом фоне разговор Нателлы Липченко с близкой подружкой был просто лепетом пятиклассника, признающегося в уничтожении на страницах дневника двойки по русскому языку или арифметике.
Липченко была уверена в скромности автоматической телефонной связи. Если телефонная автоматика и услышит ненароком что-нибудь лишнее, то, славу богу, не растрезвонит сотне людей. А близкие подруги, случается, поступают наоборот: услышат мало, а наговорят столько, что диву даешься. Особенно если их доверительно предупредить, что говорится, мол, все это по строгому секрету.
Нет, красивым женщинам и близким подругам секреты доверять категорически нельзя. Если уж тебя секрет распирает и требует немедленного выхода, много проще и безопаснее открыть его попутчику в трамвае или соседу по очереди в молочном отделе гастронома.
— Уж не получила ли ты, Нателлочка, в Заборске предложение руки и сердца? — настойчиво пробивался в трубке голосок подруги, учуявшей, что рассказывается явно не все.
Нателла снова уклонилась от ответа и переменила тему задушевного телефонного общения.
— Я же туда в командировку ездила, Надюша… В служебную командировку. Ездила под надзором собственного шефа и в компании с таким типчиком, как Шевлягин, который умеет говорить женщинам только одни неприятные слова…
Заборская командировка, в отличие от других тусклых служебных вояжей, была нашпигована на сей раз новостями, как деликатесная колбаса натуральным мясом. Однако новости различались между собой по содержанию, значению и важности. То, что относилось к производственной деятельности славного ОКБ, к спорам с Шевлягиным и прочим повседневным аспектам человеческого общения, Нателла готова была выкладывать подруге хоть до утренней зари.
Но было в заборской командировке и такое, о чем Липченко умолчала бы и положив на плаху свою белокурую голову.
— Чем я вечерами занималась?.. И делом, и в ресторане ужинала. Да, в компании. А потом? Представь себе, что потом я поехала на завод. Честное пионерское, Надюшка… Ну почему обязательно дуреха? Может быть, как раз и наоборот.
Отделавшись в тот вечер от оскорбленного в лучших чувствах Золотухина, Нателла и Андрей Алексеевич вышли из ресторана и на первом же повороте уткнулись в щит с выцветшей надписью, крупными буквами возвещавшей, что по вечерам в местном парке проводятся танцы под инструментальный оркестр.
А почему бы, собственно говоря, окончив служебные дела, не махнуть на вечерние танцы тридцатидвухлетнему холостому начальнику ОКБ и привлекательной, полной молодых сил и задора незамужней руководительнице группы смазки и гидравлики.
Мысль была так неожиданна и подкатила так синхронно, что начальник и подчиненная остановились, словно наткнувшись на невидимый шлагбаум, и уставились друг на друга.
Но судьба не дозволила им свершить столь легкомысленный поступок и уронить непродуманными действиями высокий столичный авторитет. А такое могло случиться потому, что гости не были знакомы с тонкостями заборского этикета. Не знали, что по неписаным, но строгим правилам на деревянный, истоптанный юными ногами круг посреди городского парка вечерами могли появляться лишь лица обоего пола в возрасте от шестнадцати до двадцати двух лет с незаконченным средним или таким же высшим образованием.
Перст судьбы, сохранивший авторитет, явился со скрипом тормозов в виде директора завода Кичигина, предложившего подвезти до гостиницы.
— А мы на танцы хотим идти! — весело отказала Нателла Липченко.
Кичигин ужаснулся непростительной затее гостей в представил, какие завтра пойдут веселые разговоры по всему Заборску и как в омуте этих разговоров навсегда канет на дно фамилия начальника ОКБ Готовцева. Это могло случиться. Оглядев попутчицу Андрея, Кичигин подумал, что такие вот, стройные и белокурые, с пушистыми соболиными бровями, угробили многие мужские авторитеты, но сейчас он этого не позволит. По доброте души и по служебной надобности Кичигин не допустит такую дискриминацию представителей уважаемого столичного бюро.
— А мне так нужно с вами посоветоваться, Андрей Алексеевич, — сказал директор заборского завода, приглашающе распахивая дверцы машины. — Может, уделите часок. Я как раз на завод еду. Потолковали бы там на месте. Товарища Липченко по пути в гостиницу завезем… На танцы вы и в Москве можете прогуляться.
— В Москве нам, товарищ Кичигин, не то что на танцы, в Большой театр сходить труднее, чем добраться к Северному полюсу, — с неудовольствием возразила Нателла, не желавшая, чтобы посторонние влезали к ним в компанию. — Лучше уж в Заборске потвистуем… Как, Андрей Алексеевич?
— Хозяева просят… И так мы им пилюлю подкатили…
— Ладно. На завод так на завод. Только я тоже с вами поеду, — решительно заявила Нателла.
Кичигин неодобрительно зыркнул на Липченко, которой тащиться на завод не было никакой надобности, и толку в мужском разговоре от нее тоже ожидать не приходилось. Но выхода не было, и Кичигин довольно складно выразил удовлетворение, что такая интересная женщина согласилась составить им компанию.
В любезность директора Нателла не поверила ни на грош, и ехать на завод ей тоже не хотелось, но женское самолюбие не могло допустить, чтобы сначала Золотухин, а потом Кичигин лишили ее общества шефа в вечернее внеслужебное время. Глупо было упускать не столь уж частую возможность личного контакта с молодым начальником, который был симпатичен Нателле с первого же дня появления в ОКБ. Не только одной ей. Это уточнение Нателла тоже никогда не забывала. К намеченной цели она умела идти, и чем больше на пути вставляли палки в колеса, тем больше ей хотелось достигнуть желаемого.
Расклешив модную польскую юбку, Нателла столь грациозно впорхнула в директорскую «Волгу», что Кичигин с невольной грустью подумал о быстротекущем времени, которое с крокодильской жадностью поглощали заводские заботы, не оставляя и единого часа на то, что в обыденности зовется туманно и просто — личной жизнью.
Ночной завод удивил малолюдностью и размеренной машинной жизнью. В зеленовато-холодном свете ламп станки казались незнакомыми существами, монотонно выполняющими назначенную им работу. Едва различимые в тусклом свете решетчатые переплеты крыши, казалось, сливались с облачным, без единой звездочки небом, и цех представлялся странным механическим табором, расположившимся посреди земного пространства.