— Вот так всегда. Подпишешь, а потом себе самому свою доброту и расхлебывать, — вздохнул главный механик и подписал акт.

Подошла очередь Готовцева поставить подпись.

— Прошу, коллега, — сказал Золотухин, подвинув к Андрею Алексеевичу нарядные папки с переплетенными экземплярами акта. — Удостоверьте. Столице, так сказать, почет и уважение.

Готовцев уставился на ухоженную бородку Золотухина и неожиданно подумал, что он, наверное, тратит кучу времени, чтобы из рудиментарного волосяного покрова устроить такое парикмахерское великолепие.

— Слушай, Вениамин Сергеевич, а как ты сам оцениваешь полуавтоматы?

Золотухин растерялся. Чтобы скрыть замешательство, он принялся вместо ответа оглаживать ухоженную бороду. Андрей Алексеевич сообразил, что лопатка волос, кроме эстетического, имеет и сугубо практическое значение. Безбородый человек может в минуту растерянности лишь стиснуть кулаком нижнюю челюсть, голую как детское колено, а владелец бороды начнет неторопливо оглаживать волосяное украшение, пока не одолеет замешательство и не придумает нужного ответа.

— Четыре года назад проектировали. Конечно, сейчас кое-что можно дать в лучшем варианте.

— Меня интересует оценка технического уровня в целом.

— В целом она, товарищ Готовцев, точно соответствует техническим условиям договора и заданной проектной мощности. На сей предмет имеются согласованные и подписанные сторонами документы.

— А если без документа оценить?.. Молчите? Я скажу. Состарились ваши станочки. Прошедший день они представляют, а не светлое будущее.

— Все выполнено в точном согласовании с проектом.

— Значит, проект был ни к черту. Потому я такую ахинею не буду подписывать. Совесть не позволяет мне вводить ее в эксплуатацию. Элементарная человеческая и инженерная совесть.

Подписать акт приемки все-таки пришлось. От бюрократического «бульдозера» и строптивому Готовцеву нельзя было ухорониться. Но к подписи он присоединил такое «особое мнение», что, прочитав его, Золотухин позеленел от злости и выразил такой энергичный протест, что его ухоженная борода превратилась в растрепанную мочалку.

— Шиш мы теперь получим от Габриеляна, — сказал Павел Станиславович и аккуратно поправил уголок цветастого шелкового платка, выглядывающего из нагрудного кармана. — Шиш с маслом, а не проектную документацию по смазке и гидравлике. Теперь он начнет волокитить, начнет запрашивать дополнительные технические характеристики, потребует и пятое, и десятое, вроде исчерпывающего перечня взаимозаменяемости смазочных масел, как отечественного, так и зарубежного производства. Где мы такой исчерпывающий перечень возьмем?.. Сейчас грамотные пошли, резину при надобности умеют тянуть. Прямо никто не откажет, а незаметно накинет на тебя хитрую удавку, и сам ты будешь на ней петлю затягивать.

— Ух, как страшно!.. Страшнее кошки зверя нет, — не очень вежливо перебил главного инженера Шевлягин. — Свет, что ли, у нас клином сошелся на Габриеляне? Самим надо и смазку, и гидравлику проектировать. Что у нас, головы дурее? Хотите знать…

— Хочу знать, — скрипуче и раздраженно откликнулся Веретенников. — Хочу знать, кто у нас за смазку и гидравлику может взяться?

Вопрос не удивил, хотя в структуре ОКБ была организационно обособленная производственная ячейка, возглавляемая энергичным и знающим инженером Липченко, ведению которой подлежала проектная документация по смазке и гидравлике.

Но еще лучше собравшиеся в кабинете знали, что в служебные обязанности группы входит лишь приемка и проверка документации на смазку и гидравлику, поступающей по кооперации, что за пять лет работы ни деловая Нателла Константиновна, ни ее активные подчиненные не выдали и простенького эскиза по этим проектным узлам. Руководитель группы чем-то походила на театрального критика, который не сыграл ни одной роли и не поставил ни одного спектакля, зато отлично умеет примечать все ошибки в игре артистов и режиссуре постановок и дает категорические советы по их исправлению. Советы эти порой бывают и толковые, слушают их со вниманием, однако никому не приходит в голову предложить критику самому сыграть Отелло или Настасью Филипповну, а тем более поставить балет «Спартак».

Благородный Шевлягин тоже не решился на утонченную месть упрямой оппонентке во всегдашних спорах и не назвал фамилию Липченко.

Удар он принял на себя.

— Наше бюро может, Павел Станиславович.

— Может, — с явным сарказмом повторяя Веретенников. — Может такое наконструировать же смазке и гидравлике, что потом ни одного изготовителя не уговоришь, любой заказчик удерет… Вы же чертежики выдадите на уровне технических достижений двадцать первого века.

— Но мы должны ориентироваться на передовое, а не плестись в хвосте. Это же, извините, консерватизм… Это же…

— Не заводись, Шевлягин… Твои призывы мы знаем лучше первомайских лозунгов, — укротил Готовцев назревающую гневную вспышку обиженного перспективщика.

Истинно говорят, что человеческая душа — сплошные потемки. Наверняка Андрей Готовцев не принял бы упрека в том, что он черствый человек, однако некоторые факты его поведения свидетельствовали и о бесчувственности его души, и о холодном равнодушии сердца. Подписав акт с «особым мнением», кинув, так сказать, ежа за воротник волжским коллегам, он не стая переживать и мучаться угрызениями совести. В тот же вечер он спокойно отправился в ресторан в обществе симпатичной подчиненной. Заборский ресторан был прибежищем весьма уютным и ошарашивая командировочных столь изысканным выбором рыбных блюд деликатесных наименований, что уже при чтении меню начинали ощущаться спазматические позывы желудка.

Изящно разделывая сига под белым соусом, Нателла Константиновна пожалела конструкторов с берегов Волги.

— Премия у них теперь полетела… Угробил ты людям премию, Андрей, и спокойно ублажаешь свое чрево. Они как солнышка ждут Золотухина с актом приемки, а он привезет «особое мнение»… Расстроятся, бедняги. Наверняка уже премиальные распланировали.

— Кто же их раньше времени планирует?

— Члены коллектива. Они, Андрей, милые, простодушные и симпатичные люди с непрерывно растущими потребностями, всегда опережающими возможности… Начальству, между прочим, никогда не надо забывать, что коллектив не только производственная ячейка, но и человеческая общность, составленная из индивидуумов. Вот те самые индивидуумы старались, надеялись и ждали, а ты…

— Добрая у тебя душа…

— Нет, Андрей, душа тут ни при чем. У меня просто развит инстинкт самосохранения. Я ведь тоже рядовой представитель тех самых индивидуумов. Меня тоже могут вот так, наотмашь и под корень. Потому и приходится начальство воспитывать… Ты в самом деле считаешь конструкцию станков устаревшей?

— Да.

— У них и детства не было, а их сразу в старость.

— Люди тоже иной раз рождаются стариками.

— Или им помогают быстрее состариться. Лишают, например, одним росчерком пера махровых кофточек и новых костюмов. Ты не задумывался, Андрей, сколько лишних морщинок положит твое решение на женские лица волжского коллектива?

Скосив ореховые, тугого блеска глаза, Нателла приметила, что в углу из-за столика поднялся грузный мужчина и усмехнулась:

— Сейчас товарищ Золотухин тебе ответит.

Коллега был явно навеселе. Состояние его бородки свидетельствовало, что воля и мысли его сконцентрированы в некоем фокусе и находится он в боеспособной форме.

— Боржомчик пьем. Андрей Алексеевич? Пакость ближним учинили, а теперь минералкой услаждаемся?

— Ты пьян, Вениамин Сергеевич. Иди лучше в номер.

— Ты меня в постельку не укладывай. В самый раз нам поговорить. Когда еще встретимся в такой обстановке, чтобы без протокола и без регламентов… Девушка, коньячку сюда! Бутылочку, милая, и соответствующее к ней приложение. И скоренько, потому как будет у нас душевный разговор… Зачем тебе, Готовцев, вздумалось «особое мнение» писать?.. «Низкий уровень конструкторских и технологических разработок…» Ишь, как завернул в акте.