– …И все-таки, – заговорил Мотидзуки. – Понять не могу, что заставило Нумату-сан вдруг резко взять и свихнуться. За ужином она вела себя совершенно нормально.

Так вот и получилось, что события той ночи сами собой стали темой разговора. Мотидзуки, как только узнал о пожаре, выбежал через запасной выход в западном крыле здания. А потом направился к главным воротам, где, судя по всему, самую малость разминулся со мной, когда я бежал к Мей.

– Это мы уже не узнаем, она ведь умерла. Так полицейские сказали.

Позавчера меня навестил следователь Оба из криминальной полиции Йомиямы. От него-то я и узнал подробности происшествия.

– Я слышал, она откусила себе язык, – произнес Мотидзуки; его лицо исказилось от явного отвращения. – Что за жуткий способ самоубийства.

– Иногда, когда человек откусывает себе язык, этот кусок застревает у него в горле, и он задыхается. Вроде бы с Нуматой-сан это и случилось.

– Хмм…

– Так что у нас семь «жертв августа».

Услышав это заявление Мей, я склонил голову набок.

– Семь? Ты считаешь и Нумат?

– Тибики-сан выяснил, что они приходятся бабушкой и дедушкой Такабаяси-куну. По материнской линии.

– Ээ. То есть это значит…

Икуо Такабаяси, умерший от сердечного приступа в июне.

– Раз так, значит, они его родственники в пределах двух колен. То есть они связаны с классом и в «зоне охвата». Кстати, они стали ухаживать за гостиницей лет десять назад. Так что во время того лагеря, который был пятнадцать лет назад, там работал кто-то другой.

Чувствуя почему-то полное уныние, я вздохнул. Потом осторожно погладил сквозь пижаму грудь – там еще ощущались отверстия от операции.

– Конечно, это просто совпадение, – сказала Мей и вздохнула, в точности как я только что. – Вряд ли стоит думать, что тут вмешалась какая-то злая воля.

– Это Тибики-сан сказал?

– Тибики-сан наверняка бы так сказал.

– …В общем, это, – снова вмешался Мотидзуки. – Я рад, что тебе лучше, Сакакибара-кун. Когда я услышал, что тебе будут делать операцию, я очень беспокоился за тебя.

– Да операция-то ерундовая была, – ответил я с самым беззаботным выражением лица, какое только смог состроить; однако в глазах Мотидзуки все равно стояли слезы.

– Но слушай, у нас же в этом году «катастрофы», так что после любой операции может быть куча жутких осложнений.

– Добрый ты очень, пацан. Но все нормально. «Катастрофы» кончились.

– Серьезно? – Мотидзуки перевел взгляд с меня на Мей, на его лице было написано нескрываемое подозрение. – Мисаки-сан тоже так говорит… но все равно…

– Думаю, «лишний» в ту ночь погиб при пожаре.

– Мисаки-сан тоже так говорит. Но я вот не знаю… – Мотидзуки моргнул слезящимися глазами, скрестил руки на груди и нахмурился. – Это один из пяти наших, кто тогда умер? Хотя нет – ведь если верить словам Мацунаги-сана на кассете, когда «лишний» умирает, он тут же исчезает начисто. Хмм…

– Значит, «лишний» существовал до той ночи, но сейчас мы уже не помним, кто это, – сказал я ему, изо всех сил отгоняя печаль. Потом, чуть сменив тон, спросил: – Сколько народу участвовало в поездке?

– Ээ… четырнадцать. Пятнадцать, если считать с Тибики-сэнсэем.

– Наверняка было шестнадцать. Просто этого уже никто не помнит.

Никто… никто, кроме нас с Мей, слишком сильно причастных к ее смерти.

Ни Мотидзуки, ни Тэсигавара, ни Тибики-сан… никто ее больше не помнил. Ни один человек не помнил, что учительница рисования Рейко Миками существовала с апреля и помогала руководить классом 3-3. Что она стала исполнять обязанности классного руководителя после смерти Кубодеры-сэнсэя, что с трудом помнила про себя саму пятнадцатилетней давности, что запланировала летний лагерь – жест отчаяния с ее стороны, судя по всему, – и что приглядывала за нами в тот вечер.

Все это я узнал из телефонного разговора с Мей. За день до операции я не без труда сбежал из палаты и позвонил Мей домой по зеленому больничному телефону. Мой мобильник был в палате, но у него сдох аккумулятор, и звонить по нему я не мог.

Трубку взяла Кирика-сан и, как обычно, передала дочери.

«Про Миками-сэнсэй все забыли, – первым делом сказала Мей, даже не спросив, как у меня дела. – Все говорят, что она умерла осенью два года назад».

– Два года назад…

«Да. Тот парень, Сакума-сан, прекратил "не существовать" сразу после летних каникул; в начале октября умер один из учеников… а потом Миками-сэнсэй. Говорят, она утонула в реке. По-прежнему не помнишь?»

– Утонула?..

«В конце октября было много дождей, река вышла из берегов. На следующий день ее тело нашли ниже по течению. Неизвестно, она утопилась или случайно упала…»

– …

«Я этого тоже не помню, но это действительно произошло. Человек, связанный с классом, умер из-за "катастрофы" два года назад. То есть всего их в том году было не семь, а восемь. И у всех воспоминания пришли в норму. И куча записей и документов. Все, наверное. Я посмотрела список класса – там, где было написано "Помощник классного руководителя: Рейко Миками", тоже ничего нет».

– Значит, она и правда была…

Вот самое надежное доказательство того, что Рейко-сан и была «лишним».

«Все считают, что после смерти Кубодеры-сэнсэя временным классным стал Тибики-сан. Это исключение из правил, и он параллельно продолжал работать в дополнительной библиотеке. И еще говорят, что Тибики-сан спланировал наш лагерь и руководил нами… он один».

– А рисовальный кружок? – задал я вопрос, неожиданно пришедший мне в голову. – Что сейчас с кружком, ведь его только в апреле открыли заново?

«После смерти Миками-сэнсэй учитель, который курировал кружок вместе с ней, действительно перевелся на следующий год. А новый учитель рисования сказал, что не хочет вести кружок, и его приостановили. А теперь говорят, что этой весной тот учитель согласился».

– Ясно.

Главное о Рейко-сан я понял, еще когда бабушка примчалась в больницу. Она ни разу не поинтересовалась безопасностью дочери, поехавшей с нами, а лишь терла глаза и повторяла: «Ах, если бы Рейко была жива».

Еще бабушка сказала: «Ты же знаешь, какая она была, Коити-тян. Ты для нее был все равно что родной сын. Она даже говорила, что, если бы Ёске-сан оказался плохим отцом, она бы тебя отобрала у него и сама вырастила. Хотя она тебя очень редко видела, когда ты был маленьким».

Интересно, как сейчас выглядит задний домик, где жила Рейко-сан.

В течение коротких четырех месяцев она продолжала жить в этом городе, в этом доме – «мертвец, обретший плоть». Какие-то следы этого должны же… хотя нет, все должно было исчезнуть. Или обрести какую-то другую суть, другое значение.

«Обон уже кончается, но, когда ты выпишешься, не хочешь навестить могилу Рейко? – предложила бабушка, и мне с огромным трудом удалось не отвести глаз. – Уверена, она будет счастлива, если ты придешь вместе со мной».

…

…

Я решил, что вполне нормально будет, если я расскажу Мотидзуки, Тэсигаваре и Тибики-сану о том, что на самом деле было. Хотя у меня такое ощущение, что – Тибики-сан ладно, а для остальных, как ни старайся, все это останется чем-то нереальным.

Не знаю, пытался ли Мотидзуки проявить тактичность или еще что, но он ушел домой первым, оставив нас с Мей наедине. Уже уходя, он вдруг пробормотал: «Ах, да», – и достал что-то из сумки.

– Я хотел вот это тебе дать. Мисаки-сан, тебе я тоже сделаю.

Мотидзуки протянул мне «фото на память», которое мы сделали вечером 8 августа перед воротами «Мемориала Сакитани».

– Скажи, Мисаки – когда ты узнала? – дождавшись, когда Мотидзуки уйдет, я задал Мей вопрос, который меня интересовал все время, что я тут валялся. – Ну, что Миками-сэнсэй… Рейко-сан и есть «лишний»? Когда ты?..

– Когда? – Мей театральным жестом приложила руку ко лбу. – …Не помню.