Пивовар зло щурил глазки и молчал.

— И насчет собачонки побеседуем, — вставил Ян Арнольдович, обрадованный, что можно наконец-то подать голос. — Отыскали мы ее…

— Вот и слава богу, — насмешливо ответил Гюнтер. — Но нужна ли она вам? Это еще есть большой вопрос…

2

В то же утро за подписью начальника особого отдела Заволжского военного округа 3. Ратнера в Москву по прямому проводу ушло шифрованное сообщение.

Вот его текст:

«Ожидалось послезавтра в 2 часа ночи нападение на губчека, особый отдел, губисполком, губком, электростанцию, водопровод, элеватор, штаб Заволжского военного округа и др. Совместно с губисполкомом и штабом ЗВО выработан план охраны города.

Ночью арестовали 50 человек. Организация, готовящая восстание, готовила свержение власти. Марка — монархическая. Выявляются связи с Москвой, Омском, Тамбовом и другими городами. Ратнер».

Всю предшествующую ночь в Самгубчека и в особом отделе непрерывно шли допросы, а в городе и на его окраинах продолжались аресты. Начало им положили события в военном госпитале. Под давлением улик «раскалывались» такие матерые контрреволюционеры, как Павловский-Станкевич, адвокат Евельцев, бывший промышленник и торговец Аржогин. Заговорил наконец и крепившийся до сих пор хорунжий Шацкий. Только с Гаюсовым получалось неладно: симулируя психическое потрясение, он только мычал, хрипел и закатывал глаза — в течение двух дней от него не удалось добиться ни слова. Пришлось поместить его в тюремный лазарет, чтобы подвергнуть обследованию.

Молчал и Макс Иванович Гюнтер. Впрочем, он с охотой отвечал на вопросы, связанные с его довольно темным дореволюционным прошлым. В частности, он не отрицал своего соучастия в шпионских деяниях фон Вакано в пользу австро-венгерской разведки.

— Я ненавидел царизм и считал, что Россия достойна лучшей участи, — заявил он Булису, — и потому я, как и большевики, желал ей военного поражения.

Но стоило Яну Арнольдовичу завести разговор о раскрытом заговоре, лицо Гюнтера делалось недоумевающим, и он пожимал плечами. По-видимому, он на что-то надеялся. Но вот на что — оставалось только догадываться,

3

Вечером, часов через восемь-девять после неожиданной для пивовара встречи с Беловым и Булисом на проваленной Ольшанской явке, из здания Самгубчека вышел в сопровождении чекиста Макс Иванович Гюнтер. Следом из подъезда показался Белов. Чекист открыл заднюю дверцу «Русобалта», пропуская в автомашину Гюнтера. Тот не без усилий — все-таки возраст! — взобрался и, тяжело вздохнув, уселся на кожаное сиденье. Его спутник собрался было сесть рядом, но Иван Степанович легонько отстранил его.

— Садись-ка вперед, — сказал он. и сам устроился на заднем сиденье рядом с Гюнтером.

Тот еле заметно усмехнулся:

— С таким почетным эскортом…

Белов, подавшись вперед, сказал Васильеву:

— Сначала в домзак, а потом в Смышляевку, Овса-то хватит?

Водитель — ноль внимания на его шутку: он знал, что чем больше обижаешься, тем охотней дразнят.

«Русобалт» тронулся с места, и некоторое время все в машине молчали. Когда же автомобиль выехал на Самарскую, Белов тронул Гюнтера за плечо, и, подмигнув, кивком показал на «Палас», мимо которого они как раз проезжали.

Гюнтер ответил скучающим взглядом.

— Макс Иванович, а не осточертела вам эта волынка? — добродушно спросил Белов. — Ведь целый день канителимся, то Булис, то я. Может, скажете по секрету, на что вы все-таки рассчитываете?

— Дум спиро спэро, — Гюнтер иронически покосился на Белова и пояснил: — Пока дышу — надеюсь. По латыни.

— А ежели по-простому?

— Я, знаете ли, имею привычку газеты читать. — Тенорок Гюнтера был невозмутим.

— Я тоже. Что с того?

— Не забывайте, что я есть иностранец. Ваше государство ищет контакты… Старается их… мм… завязать. А что тут у вас, в Самаре? Вы уверены, что там, — он поднял палец вверх, — это понравится?

— Ах, вот вы о чем, — скучным голосом протянул Иван Степанович. — Вы случайно не господа бога имеете в виду?

Гюнтер молчал, глядя перед собой.

— Значит, международный конфликт? Так вы не беспокойтесь, не будет. Не нужны вы своим землякам. Макс Иванович!

Не слишком искреннее сочувствие прозвучало в голосе Белова.

— Не верю, — сухо обронил Гюнтер.

— Не верьте. Но вот вам все резоны. Первый: Австро-Венгерской империи больше нет, и чей вы подданный — непонятно. Австрийский? Чехословацкий? Венгерский? Нам стало известно, что вы плясали нынче под Антантину дудку!.. А раньше даже с Локкартом путались. Ну зачем вы им, подмоченный, да еще неизвестно чей?.. Мы-то скрывать ничего не будем.

— Позвольте, — живо перебил Гюнтер, поворачиваясь. — Представьте себе, что… мы с вами поменялись местами. В силу обстоятельств. Вы с этим… Булисом говорите мне: шанс, один шанс… А вы бы за такой шанс ухватились?

Белов внимательно посмотрел на него.

— Тоже мне, сравнили!

— Да, да, понимаю. — В голосе пивовара прозвучала насмешка. — Вы же все несгибаемые… Железные… А что же, другим, стало быть, в этом качестве отказано?

Белов поморгал, подумал.

— Нет, почему же, — сказал он серьезно. — Со всякими приходилось встречаться. Только ведь дело не в том, что один очень стойкий, а другой — не шибко. Ну за какие такие идеи вы умирать-то собрались? А? Что у вас за душой, кроме ненависти?

Белов с презрением махнул рукой.

Автомашина пересекла трамвайную линию и остановилась возле проходной дома принудработ. Чекист вышел, отворил перед Гюнтером дверцу.

— В общем, прикиньте, Макс Иванович, — сказал Иван Степанович вслед выбирающемуся из машины Гюнтеру.

Тот обернулся.

— Ну вот, опять возвращаемся на круги своя.

Да только не было в его голосе прежней уверенности…

Эпилог

Прошло около двух недель.

Вышел до срока из военного госпиталя сотрудник ЧК Михаил Ягунин. Ему не терпелось принять участие в ликвидации контрреволюционного подполья, остатки которого чекисты и помогавшая им милиция методично выковыривали из самых потаенных щелей Самары.

По выходе из госпиталя ждали Михаила радости и огорчения. Очень приятно было ему увидеть на стенке возле кабинета Вирна, где вывешивали извещения и распоряжения по Самгубчека, такую бумагу:

За проявленную личную инициативу и особую энергию при раскрытии контрреволюционных элементов в военгоспитале объявить благодарность сотруднику секретно-оперативного отдела товарищу Ягунину М. П. и выдать за ревностную работу 1 (одну) пару тельного белья и полный месячный продпаек.

Председатель Самгубчека Вирн

Наградное бельишко, полученное у Левкина, Михаил незамедлительно сменял на довольно приличную гимнастерку с нагрудными карманами, а продукты — муку, крупу, воблу, сахарин — сложил в солдатский вещмешок и отправился с ним на поиски Нинки, о которой продолжал вспоминать все эти дни. Однако в доме на Уральской он не нашел никого: окна комнаты, где жила Нинка с дядькой, были забиты досками, а соседи знать ничего не знали.

Это было только одно из огорчений Михаила Ягунина, которое он, впрочем, несколько компенсировал, обругав Левкина буржуазным приспособленцем в присутствии нескольких чекистов. Левкин подал на Ягунина рапорт, но это уже было мелочью.

Тяжело переживал Михаил, что из-за слабости, вызванной потерей крови, не смог проводить в безвозвратный, последний путь своего самого близкого друга Ваню Шабанова. Его и стажера Мишу Айзенштата, смертельно раненного Гаюсовым возле дома Башкатина и вскоре умершего от ран, хоронили со всеми воинскими почестями. Как рассказывала Ягунину Женя, на многолюдном митинге у их могил выступали даже предгубисполкома Сокольский и командующий округом Краевский.

Тем болезненнее было для Михаила известие, что заклятейший из врагов Советской власти и личный его, Ягунина, враг, белогвардеец и авантюрист Гаюсов сбежал. Да-да! Воспользовавшись беспечностью охраны, и персонала домзаковского лазарета, считавших его тихим идиотом, он удрал — и словно сгинул.