Иржи благодарно протянул Палечку руку.

Над Прагой светало.

Петухи весело приветствовали новый день.

XXV

Ян Палечек выполнил свое обещание. И в эти печальные месяцы и годы улыбка его действительно была нужна. Королю и народу. Папу Павла II, венецианского красавца, не остановили в его борьбе против Иржика ни предложения баварского герцога, ни просьбы императора. Величественные замыслы Марини лопнули как мыльный пузырь.

Правда, Франция заключила с Иржи дружественное соглашение и Венеция обещала сделать то же самое. Но союз князей против турок создан не был, и мысль Марини о том, чтобы составить объединение правителей без императора и папы, осуществить не удалось. Слишком себялюбиво был настроен каждый из них, а потому и в предложениях Иржикова советника все они видели лишь чешское себялюбие и коварство.

Сам господин Марини, после своего возвращения в Прагу с посольством, опять уехал к себе на родину и на службу к Иржику больше не вернулся. С Иржиком начал работать великий враг папы, ученый и красноречивый немец Геймбург, отправившийся по стопам Марини в поездку по всему свету, но больше всего напиравший на примирение Иржика с Матиашем. Он был в давней дружбе с остжигомским примасом Яном Витезом[212], а в Венеции, которая, по мысли Геймбурга, должна была стать третьим союзником в борьбе против турок, дружил с Паоло Моросини[213].

В рождественский сочельник 1466 года папа осуществил то, чем угрожал его предшественник. Посланцы его не получили обещанной помощи ни от теснимого турками Матиаша, ни от осторожного польского короля Казимира, хоть он сулил и тому и другому чешскую корону; но папа решил, что довольно будет изменнической Зеленогорской конфедерации. Видя в конфедерации определенную силу, которая поможет осуществить свержение Иржика и уничтожение ереси в его королевстве, папа созвал великую консисторию и, в присутствии четырех тысяч человек, объявил «отлученного сына» Иржика, называющего себя королем чешским, лишенным трона и всех прав, вытекающих из обладания короны для него и его семьи. Это было принято после речи консисториального адвоката де Барончеллизе, полной чудовищной хулы по адресу паршивой еретической овцы, и после обвинения, выдвинутого прокурором по вопросам веры Антонио, который коротко и ясно определил короля как клятвопреступника, святотатца и отъявленного еретика. Этот еретик, несмотря на дважды назначенный ему срок, не предстал перед папским судом для того, чтобы очиститься от своих вин!

Поэтому монсеньор Антонио потребовал, чтобы суд еще раз — притом последний — проверил, не явится ли он теперь. По предложению прокурора по вопросам веры, четыре высоких прелата вышли в прихожую и там громко назвали Иржика из Подебрад и Кунштата, привлекаемого к папскому суду. Вернувшись, они сообщили, что Иржик не явился.

Это было новое проявление непокорности и еретической закоренелости! И папа Павел II велел кардиналам провозгласить анафему Иржику и его потомкам. Подданные лишенного трона короля освобождались от всех присяг и данных ему обязательств. Этот судебный приговор был объявлен со всех церковных кафедр и сообщен дворам всех правителей.

Снова зазвучало со вспененных губ проповедников имя Чехии, снова подверглось оно проклятиям, снова раздался призыв к крестовому походу!

У ворот Рима стоял турок. Там, через пролив! А папа объявил крестовый поход против чешского короля!

Но Иржик и тут не покорился. В апреле 1467 года он созвал вождей подобоев и подъедных и прочел им апелляцию на папский приговор, составленную Ржегоржем из Геймбурга. Иржи обращался с жалобой на папу к папскому престолу, а если папа и впредь окажется несправедливым и будет упорствовать в своем гневе, то к собору.

Местоблюститель Гилариус, взяв слово от католической партии, обратил внимание короля, что еще папа Пий II в Мантуе, в булле Execrabilis запретил все такого рода обжалования. Король ответил, что иначе действовать не может.

Гилариус и пражский капитул вскоре вслед за тем снова уехали в Пльзень. Пан Зденек из Штернберка был утвержден папой в качестве главы конфедерации чешских панов-католиков.

И вспыхнула война[214], которую Иржик так долго всеми средствами предотвращал и которая все-таки была ему навязана.

На его сторону встало подавляющее большинство чешского народа. В частности — все подобои, без различия общественного положения. Но и из другой части народа — из подъедных — многие пошли за ним. Войны с ним жаждала лишь алчная и тщеславная конфедерация панов, со Зденеком во главе.

Мир снова узнал в чешском народе воителя божьего. Люди страдали, и Палечку выпало на долю ходить между богатыми и бедными, поддерживать веру и возбуждать надежду, хоть самому было горько до слез.

Так он и делал в Краловом дворе, за Иржиковым столом, так вел себя и на совещании, сидя поодаль и незаметно ободряя своего государя взглядом.

Палечка видели и на базарах и у церковных дверей, в будни и праздники, всегда веселого на вид, готового завести беседу, подать совет, спокойного среди тревоги, сдержанного в минуты ожесточения. Он всегда знал, чем развеселить печальных, обрадовать страдающих. Навещал отцов, потерявших на войне сына, навещал плачущих матерей, навещал священников, не знающих, что же теперь говорить с церковной кафедры. У него сердце готово было разорваться, а он выдумывал разные истории для утешения скорбящих и ободрения павших духом.

Но часто бывало и так, что он грозил смутьянам и малодушным.

Многие знали, что он — шут короля Иржика. И, слушая его, полагали, что его устами говорит король. Поэтому верные верили ему, а трусы и перелеты его боялись.

Их было много в те смутные годы, а главное — было много ропщущих на то, что так быстро минуло время полных горшков в печи и что королю не удалось помешать войне. Иные упрекали его за то, что он не отрекся от чаши. А сами принадлежали к чашникам!

Но таких было немного даже в таком большом городе, как Прага.

Золотая чаша сияла на фронтоне Тынского храма, и страна, среди испытаний своих, смотрела на нее с гордостью и надеждой.

XXVI

Рыцарь Ян Палечек, скоморох короля Иржи, его преподобию господину канонику храма святого Антония Падуанского Никколо Мальвецци письмо от 22 декабря 1467 года.

«Ваше преподобие, дорогой отец мой, больше пяти лет прошло с тех пор, как я, со слезами на глазах, оставил вас и вашу страну, предрекая войну в недалеком будущем. И вот теперь пробую писать к вам в разгар такой греховной и окаянной войны, какой никогда не мог даже представить себе в самых страшных своих сновидениях. Войну развязал ваш святейший отец Павел Второй, носящий это имя. Но, к сожалению, вашего Павла не связывает со славным именем апостольским ни мудрость, ни ученость, ни рассудительность, ни расчет.

Но оставляю свое мнение при себе и не стану осквернять этого письма проклятиями, подобными тем, какими святой отец с наслаждением честит в консистории и на пасху моего короля, причем в доброте своей наделяет ими и королевских послов, называя их на людях, в церкви зверями и грозя им своим освященным пастырским посохом. Надеюсь, что это письмо попадет в ваши ласковые, благожелательные руки. Посылаю его с человеком, который едет по приказу короля в Венецию и там позаботится о том, чтобы оно было доставлено вам другим верным человеком. Пишу вам, потому что не могу не писать. Я стосковался по беседе с вами, и одна мысль, что вы живете где-то на этом свете, позволяет мне легче сносить то скверное, что происходит вокруг. Прежде всего признаюсь, что не писал вам все эти годы, так как думал, что должен забыть раз и навсегда всех и все, связывавшее меня с Италией, с вашим и Вергилиевым языком, должен слиться душой и телом со своей чешской землей, жить ее радостями и страданиями, ее добродетелями и грехами. Но этого не вышло. Я еще сильней полюбил своего короля, но еще глубже стала разделяющая нас с ним пропасть… Я люблю его всем сердцем, я — с ним и не буду без него, но знаю, что при этом теряю. Он зовет меня назад, к прошлому, а вы зовете меня к будущему. Он — каменный храм, он — вонзающаяся в тучи высокая башня, он — наследник Яна из Гусинца и Яна Жижки, а я — грешное дитя завтрашнего дня. Ваше дитя! И притом своенравное…