На завтра было назначено торжественное бракосочетание дочери монахини с рыцарем, постигнутым особой проказой. Весь край хотел присутствовать на этой свадьбе, деревня и монастырь кишели приезжими, фокусниками, нищими, женщинами легкого поведения, явившимися на торжество, потому что господин де ля Тур пригласил много знати — графов и рыцарей, чтоб они видели, как он поведет к алтарю прекрасную, чистую девушку. Он твердо верил, что ее любовь исцелит его и что на месте отвалившегося носа у него вырастет новый, еще лучше прежнего. Одного только не мог понять рыцарь Ян: что никто ни из крестьян, ни из высших слоев не возмущается и все ждут этого события, как веселой забавы, как зрелища, вполне согласного с законами божескими и человеческими. Удивляло его также, что никто не жалеет несчастную девушку, хотя все говорят, что она не смыкает глаз ночи напролет, дрожит, как собачка на морозе, и уже несколько недель только пьет немножко воды, отказываясь от всякой пищи. Боится безобразного жениха и целые дни молит бога, чтоб умереть.

Но никто знать не хотел о ее страданиях, все только думали о славном пире с пьянством, обжорством и прочими наслаждениями телесными, до которых доходит дело на свадьбах между гостями и прочими участниками.

Венчать должен был сам епископ из Бар-ле-Дюка, в свое время подтвердивший решение о Марии и теперь дождавшийся того момента, когда она достигла брачного возраста. Он прибыл со своим причтом и остановился у господина де ля Тур. Правда, ему было противно смотреть на место, где у того когда-то был нос, а теперь зияла зловонная дыра; но еды было вволю, а господни де ля Тур де Сен-Мишель щедро жертвовал церквам всего округа. Он собирал также святые мощи со всего света. В Бар-ле-Дюке, в церкви, хранится его драгоценный дар — указательный палец святого Дени.

Пока епископ, его причт и жених готовились к свадьбе в замке, — внизу, в деревне, во всех корчмах монастырских и мирских было тоже весело. Начинялись колбасы, приготовлялось пирожное, вертелись на вертеле поросята, фаршировались миндалем индейки и до золотой корочки поджаривались на огне фазаны; играли скрипачи, бряцали струнами лютнисты, певцы пели свадебные песни, веселые и похабные. Фокусники показывали в трактирах свое искусство, предсказатели вещали по-вавилонски, по-ассирийски и по-магометански о будущем, астрологи пророчествовали по звездам, щлюхи валялись с батраками во рвах.

А невеста, которую служанки приходского священника только что вымыли, стояла на коленях перед распятием и молилась о том, чтобы пречистая заступница, матерь божия, скорее, теперь же, этой же ночью послала ей смерть.

На другой день — это было воскресенье — страшный жених, приехавший из замка в золоченой карете, повез невесту в церковь. Процессия была небольшая, но в ней находилось много знатных и благородных гостей, много священников и монахинь. Епископ ждал свадебного поезда в церкви, со своим причтом и приходским священником, который так хорошо воспитал девушку, что она могла стать невестой рыцаря.

Большие толпы народа сошлись смотреть на процессию. Но и тут никто не пожалел невесту, а некоторые женщины даже завидовали ее красоте и будущей богатой, беспечной жизни в замке.

Когда процессия приближалась к церковным дверям и чудовище хотело взять Марию за руку, чтоб вести ее в великолепном подвенечном наряде к алтарю, где уже запели певчие, перед дверями появился конный рыцарь с сарацинским мечом на боку. Он был без шляпы, но в роскошном одеянии. Рыцарь вырвал свой кривой меч из ножен и глазами, в которых была необычайная сила, приказал всей толпе сейчас же, не сходя с места, встать на колени.

Многие тотчас встали, но некоторые, в частности, многие священники, не подчинились. Наш рыцарь в роскошном кафтане и с мечом в руке особенно пристально на них посмотрел. И они, почувствовав озноб в затылке и слабость в ногах, тоже опустились на колени. А жених давно уже сделал это и глядел на рыцаря, выпучив глаза.

Рыцарь произнес по-латыни:

— Помолимся…

Все повторили:

— Помолимся…

Рыцарь громко воскликнул, подняв глаза к небу:

— Отче наш!

Толпа вслед за ним, громко и тоже возведя глаза к небу, повторила:

— Отче наш!

В это мгновение конь рыцаря, сделав несколько шагов вперед, очутился возле коленопреклоненной бледной невесты. Рыцарь наклонился, взял ее одной рукой под руку, поднял к себе и положил ее на луку седла, так что голова у нее свесилась по одну сторону коня, а ноги по другую. Потом выпрямился и отсалютовал толпе мечом.

— И оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим! — прогремел он еще более мощным голосом.

Толпа повторила эти слова, колотя себя в грудь.

Тут рыцарь повернул коня и пустился на рысях из деревни — по направлению к городу Сен-Николя-дю-Пор, где купил для своей шестнадцатилетней спутницы ослика.

Так покинул Ян Палечек Францию, переправившись через Рейн в сопровождении прекрасной голубоглазой и светловолосой девушки.

XXIV

Рыцарь Ян Палечек въехал в Прагу верхом на коне, а девица Мария из деревни Святая Женевьева — на ослике. Была поздняя осень 1465 года. Так долго оставался Ян на чужбине. Поэтому ему очень хотелось поскорей узнать, что делается в его любимом городе.

Прага была хмура и озабоченна. На улицах мало народу, на базарах женщины клянут дороговизну. В лавках купцы сидели, дожидаясь покупателей, которые не приходили. Со стен домов сыпалась обветшалая штукатурка, украшения с фронтонов были сбиты. Из церквей доносилось пение молящихся, прибегавших в новой тревоге своей к помощи божьей.

Перед университетом, куда Ян решил направиться прежде всего, толпились студенты, беседуя, и оттуда, с сосредоточенным видом, быстро выходили магистры. Оказалось, что Ян Рокицана, проклятый папой архиепископ чашников, произнес сегодня речь, в которой потребовал отстранения всех магистров-однопричастников и обрушился на короля за то, что тот не заботится об университете.

Архиепископ был очень сердит на короля и уже давно с кафедры Тынского храма резко порицал его бездействие и нерешительность. В группах студентов часто упоминалось имя Иржика. Некоторые возмущались тем, что он сажает в тюрьму последователей Петра Хельчицкого[207] и брата Ржегоржа[208], настоящих апостольских христиан, называющих друг друга братьями и сестрами.

Король говорит о двойном народе… Какое там! У нас в Чехии и Моравии теперь уже третий народ, и король играет престранную роль. На него нападают богачи-однопричастники, и он от них обороняется, но держится с ними любезно, дружески. Подобои на него не нападают, и он к ним благоволит, но прикидывается строгим, хоть и отечески. Однако есть еще бедный братский люд, та подлинная, а ни в коем случае не Зеленогорская община, — Община святых и чтителей правды божьей. Этих король жестоко, беспощадно преследует. Для того чтоб католики не обвиняли его в покровительстве еретикам и чтоб от него не отшатнулись подобои… А так не нужно делать, пан Иржик! От этих членов братства ему как королю правда, нет большой корысти, так как они не прикасаются к оружию и не признают светской власти. Но ему не следует брать грех на душу, когда приближается настоящая междоусобица и столкновение с другими государствами.

— Король стар и болен, — говорил молодой магистр студентам. — В такое тяжелое время нельзя слушать человека, который не воюет, а ведет переговоры. На Тынском храме сияет святая чаша, которую туда совершенно правильно велел вознести магистр Рокицана. Это значит, что ради этой чаши мы должны жить и умереть, а не беседовать почтительно с легатами римского епископа. Если же мы буллой папы — купца венецианского — приравнены к морским разбойникам, лихоимцам, злодеям, ворам, — что ж, давайте оправдаем это. А главное — держать оружие наточенным!