18–15
Отрядник, сука, явился перед ужином опять. Значит, он все же пока не в отпуске. Скорей бы... Хоть чуть–чуть полегче будет, хоть на время.
Выродок, не дающий мне жизни в проходняке и ходящий по моим ногам, сговаривался днем с другим выродком – Сапогом – о том, что вечером они поменяются местами. Т.е., Сапог переедет сюда, в проходняк ко мне. Конечно, лучше и спокойнее жить от этого мне не станет. Из огня да в полымя, как говорится... Одно радует: Сапог через 2 месяца, 22 декабря, освобождается, а этому, нынешнему, – еще сидеть года 2. Но и кто ляжет после Сапога на его место – тоже неизвестно, и как бы жизнь в проходняке не превратилась в один сплошной кошмар, как в том году. (Помню, мне надо ужинать, лезть за едой в баул и готовить ее – а в проходняк набилось человек 10 подонков, из которых 4, кажется, играют в карты на табуретке, поставленной посреди проходняка, а остальные наблюдают за ними. Ни войти, ни выйти, ни встать со шконки, ни повернуться, ни шевельнуться. И когда закончат – черт их знает...)
22.10.08. 11–17
Обмен 2–х подонков местами и проходняками пока что не состоялся, – м.б., не состоится и совсем. Скорее всего, это был треп пустой. Так что молодое, наглое хамство в проходняке продолжается, цветет и пахнет вовсю.
Ничего, в общем–то, не происходит. С воли вести не слишком утешительные. Поедет ли Паша ко мне на свиданку, так до конца и не ясно, хотя он обещает. Может получиться накладка – ему надо еще успеть приехать в Москву из своего Торжка и купить билет.
Побрился. Положенных мною самому себе 10, даже 9 дней с прошлого бритья еще не прошло (положены они в целях экономии бритвенных станков), но 28–го, перед свиданкой, по любому надо будет еще раз бриться, т.к. идти небритым через вахту крайне нежелательно.
Кто бы знал, черт возьми, как здесь тяжко и тошно, как отвратно и тоскливо просыпаться тут, в бараке, еще затемно, по утрам, перед подъемом, – хотя уже вроде и попривык маленько, уже 3–й год заключения и 2–й – в этом самом бараке. Но тошно – сил нет!.. Омерзительно настолько, что не хочется жить, – лишь бы не начинать этот заранее ненавистный проклятый день, известный загодя уже наизусть, – кроме разве что возможных в любой момент неприятностей, выговоров, “закусов” с местными дебилами (вроде как тогда в ларьке) и т.п. И больше всего мучает вопрос: будет ли за это какое–то воздаяние, компенсация, или это все зря, путь в никуда, и мне суждено унести в могилу память о пережитых здесь – в этом бараке и в этой стране – унижениях и мытарствах? Конечно, не от меня зависит воздать им всем по заслугам за это; но несомненно и другое: от моих усилий, от приложения всей моей энергии и сил для расплаты, для возмездия, для разрушения дотла, в пыль, этого проклятого государства, – тоже зависит не так уж мало. И я приложу для этого все силы, – даже и отсюда по возможности, но главное – когда выйду отсюда (если мне это суждено). Клянусь!
Сегодня предстоит опять ларек. Надо идти – хлеб нужен и лапша, а кроме этого – уж что будет, от консервов до сока. Раньше “предстояла”, как заведомо тягостное и неприятное событие, одна баня (ну, кроме шмонов, но они нерегулярны). А теперь еще и вот это тоже тяжело и неприятно “предстоит”, – очереди, попрошайки, духота, глупейшая, но с важным видом читаемая блатными мораль о святости “общего”, и т.д.
16–10
...Но на сей раз они буквально одолели!.. Началось это еще в бараке, до обеда, почти сразу после проверки. Одно такое молоденькое, прыщавенькое “общее” из высшей блатной категории подошло насчет чая и конфет. Я сказал, что не знаю, как там все сложится, видно будет на месте. Потом оно еще подходило и узнавало пару раз в самом ларьке. А под конец, встретив меня чуть ли не в самых дверях барака и узнав, что на сей раз у меня (как они говорят) “не срослось”, – поохало и грустно спросило, нет ли у меня конфет – попить чаю. У меня для него конфет не было (для таких вообще редко что бывает у нормальных людей). Разумеется, не подлежит никакому сомнению, что, как оно же уверяло меня и в этот, и во все прошлые разы (и не оно одно), купить что–либо оно просит никоим образом не для себя, не подумайте, а только и исключительно “на общее”...
А из дома меж тем тогда же, перед обедом, пришли вести очень мрачные. Единственный ученик, пока что найденный матерью, уезжает с 5 ноября на 25 дней в командировку. Так что, если не найдутся до тех пор новые, – кроме пенсии и остатков старых сбережений (уже почти истраченных), у нее не будет никаких доходов. И это в то время, когда на конец ноября, на длительную свиданку, ей надо будет везти не только передачу мне, но и жратву для нас с ней самих на 3 дня свиданки.
Почти полнедели 126–й уже прошло. Осталось 125 с половиной. 126 бань. 879 дней.
16–37
Кого тут, кстати, собрали, черт побери? Мало того, что ворье, жулье, бандиты, грабители, разводилы, всяческая шваль, привыкшая жить за чужой счет, – еще и наркоши, отребье наркоманское. Сидят, допустим, по 228, но на воле, конечно же, воровали, грабили и т.д. Как тот же Лазарев в Москве. И тут, по соседству, можно, как я слушал и в Москве по тюрьмам, наслушаться задушевных разговоров, как они “варили”, как кололись и какой у кого был “приход”. И, если честно, это рождает (точнее, еще больше усиливает) чувство превосходства над ними. А встречаются тут и молодые идиоты, которые на полном серьезе говорят, что надо в жизни попробовать все. Почему бы, непонятно только, им не попробовать прыгнуть с 9–го этажа. А некоторым я на свой личный счет купил бы дозу героина в 10 раз больше их постоянной нормы, – только с тем, чтобы они попробовали вколоть ее сразу...
Это с непередаваемой рожей существо, живущее в моем проходняке, кстати, воевало в Чечне (единственный сколько–нибудь значимый факт в биографии), а кроме этого – было тоже наркошей, и с таким же (постарше) соседом охотно обсуждает эту тему. Это полностью подтверждает то, что писал “Кавказ–центр” (и даже есть такая – не дословно, конечно – фраза оттуда в моем приговоре), что русская армия в Чечне – это сброд спившихся, обколотых наркотой, полностью потерявших человеческий облик выродков и бандитов.
23.10.08. 9–40
Опять ужасная, мучительная, злая тоска с утра. Как же все–таки тошно тут просыпаться... Тоска, ненависть, боль, обида... Когда пошла 2–я половина срока, уже целый месяц от нее прошел, – вроде стало мне полегче, повеселее, поспокойнее на душе. Все–таки к концу дело уже двинулось, забрезжил впереди чуть–чуть просвет, какой–то еще неясный, но уже возбуждающий надежду. А вот сегодня – опять... Ведь все–таки 878 оставшихся дней – это еще очень–очень много. Это 2 полных года, 9–й и 10–й, плюс еще 2 небольших “хвостика” – сейчас до Н.г., 2001 – от Н.г. до 21 марта. За это время еще может случиться все, что угодно. И выживание здесь, доживание до конца срока в этих экстремальных условиях вовсе не гарантировано. Я не боюсь смерти, видит бог (в которого, впрочем, тоже не верю :). Но постоянные унижения, из которых здесь состоит вся жизнь, постоянное чувство, что тебе плюют в душу и топчут ее ногами – это для нормального, осознающего свое достоинство человека гораздо хуже смерти...
За моей кошкой Манькой гоняются местные коты; один из них – серый дымчатый Тихон – сейчас с воплями гнался за ней с улицы прямо до моей шконки, куда я и посадил немедленно бедную Маню, спася ее тем от этих злобных преследований... :))
Выработалась уже зависимость от звонков матери, от постоянной связи с ней – если не 2 раза в день, то хотя бы 1. Так же, как когда–то в 509–й хате на “пятерке” была зависимость от регулярных приходов адвоката Голубева с письмами от нее. Но вчера она вечером не звонила – это я догадался правильно, чутьем понял, – будучи в полном расстройстве от мрачной новости об отъезде ученика.
10–55
Вернулся из ШИЗО спец по наколкам и открыткам, живущий надо мной. Открытки и пр. он художественно “подписывает” прямо здесь же, на шконке, и опять целое стадо (первый – долговязый уродец–соседушка, о котором см. выше) собирается и завороженно следит за его работой, – наглухо перекрывая этим вход и выход из проходняка (узенького как щель, – Уже моих плеч!) и загораживая и без того слабенький свет единственной лампочки. Скоро выйдет оттуда же, из изолятора, еще один – дебил, даун, у которого это честно написано прямо на лице (был шок, когда в 1–й раз в том году, едва сюда приехав, его увидел), – и вся обычная теплая, дружная компания 4–х дебилов, постоянно тусующихся в нашем щелевидном проходнячке (т.е. начисто лишающая нормальной в нем жизни меня и др.), будет опять в сборе...