Пришли со столовки поздно, не успел еще кончить завтрак, – в 8–50 уже шмон–бригада, 30 человек, прется... на 7–й! Уф–ф–ф, слава богу, что не к нам!!. Были они там неожиданно долго, без нескольких минут 2 часа – перевернули, должно быть, все там вверх дном...
Еще они не ушли оттуда, как явился сигаретчик – налегке, без “трубы”. “Порадовал”, что, кроме “запрета” на телефон, ему только что блатные на 10–м “поставили запрет” на выход с барака куда–либо. “Косяк” он снял, так что водить никого никуда уже не водит, – но специально подчеркнул, что через 5 минут буквально после этого их “запрета” он уже у меня. Взял сигарет (от 5 привезенных в конце ноября блоков уже осталось 2 и еще чуть–чуть), обещал, что как только уйдут “мусора” с 7–го, он явится с телефоном – и не явился, конечно.
Проверку опять проводил отрядник, опять по карточкам, – но он хотя бы проводит ее быстро и выкликает не всех.
Лежал вчера вечером, вспоминал, размышлял, прикидывал свое будущее – желаемое и возможное. “Я хочу одного на свете – я хочу, чтоб вы сдохли, мрази!” Больше всего хочется не покоя, не отдыха, не элементарного даже бытового комфорта дома после 5 лет ужаса, – больше всего мне хочется их крови!!! И тех, что в мундирах, начальнички, навязывающие законы типа “о противодействии экстремизму”, и вот этих, которые тут вокруг меня – пьянь, быдло, нечисть, праправнуки крепостных – и тоже упорно лезут мною командовать. Я все отдал бы за то, чтобы их, выстроенных в цепь, со связанными руками и ногами, лично выкашивать очередью из пулемета, даже чтобы лично отсекать им, привязанным к дереву, головы большим, сверхострым ножом...
13–49
Пока переписывал – в “фойе” на стенде повесили “график посещения магазина ФБУ ИК–4”. Так и есть! – рано я обрадовался – после обеда он работает на с 14, а с тех же самых 15 часов.
9.12.10. 12–40
Главным – и наиболее идиотским! – событием вчерашнего дня стало то, что накрылся мой “запасной вариант” – причем исключительно по собственной глупости и на моих же глазах. Когда шли на ужин, строились у ворот столовки, когда уже зашли внутрь – стоявшие у ворот “мусора” – Веселый (которого теперь велено именовать “Смешной”, дабы не путать с “подложенцем”), отрядник 5–го и еще какие–то двое то и дело шмонали кого–нибудь, заставляя подымать руки, расстегивая одежду и ощупывая все тело, – как идущих туда–сюда через ворота, так и мимо столовки по “большому продолу”. Главным заводилой в этом деле был, разумеется, Веселый (Тумаев), вообще большой “шутник” и хам. И я, стоя во дворе столовки, когда они остались одни у ворот – сначала в темноте не видел, кого именно они там опять шмонают перед воротами; заметил только, что докапывались очень усердно; тот говорил: мол, давайте, я сам достану, – а те не соглашались, и отрядник 5–го упорно лез ему куда–то дальше под одежду. Я мельком, в шутку, подумал, что, м.б., там телефон, – но кто ж пойдет сюда с телефоном?!. И лишь когда постепенно, не сразу, я различил под знакомой шапкой знакомые черты лица, а потом услышал ворчание Веселого: мол, сопротивлялся, а теперь еще просит “симку” отдать! – я понял весь смысл случившегося.
Этот дурак, под 40 лет, притащил “трубу” с собой к столовке – этого не сделал бы ни один из этих глупых малолеток, столь досаждающих ему здесь (он делился со мной тихонько, приходя клянчить чай, шоколад и пр.), да еще и шел один, опоздав, после всего барака. Его прошмонали просто так, потому что у Веселого было веселое настроение, – и вот результат!
Короче, один из остававшихся еще относительно надежных каналов связи теперь утрачен. Не знаю уж, отдали ли ему “симку”, не спрашивал. Он–то – позвонить домой – найдет себе и “симку”, и телефон, благо тут они почти у каждого; а вот мне теперь его помощь не светит. Остаются: сигаретчик, свой человек и основной, почти единственный теперь вариант; и блатной узбек–азиат – вариант очень тяжелый, почти безнадежный, я и упоминаю–то его больше для формальной полноты картины...
Хорошо еще, что с “трубы” сигаретчика я вечером успел еще раз набрать матери – сообщить об этом печальном событии. Сигаретчик заходит теперь часто, по несколько раз в день – чаще за куревом/чаем/сладким, реже с “трубой” – звонить или чинить ее.
Сегодня утром на мой вопрос он ответил, что да, шмон сегодня готовится, скорее всего будет. Этим он сразу омрачил еще больше мое настроение. Это на воле, когда перечитаешь, будет казаться – боже, какими мелкими, пустяковыми, смешными были эти страхи, как это все теперь далеко, неправдоподобно даже, как мелко и смешно. Но здесь и сейчас, внутри этой колючки и вышек с автоматчиками, в этом железном загоне, из которого некуда деться, нельзя вырваться, – шмон есть событие серьезное и даже грозное...
Когда в районе 9 – начала 10–го примерно проорали, как всегда: “Шмон–бригада на большом!!!” – я почти не среагировал, как будто и не слышал; и мозг, и тело как будто окаменели, застыли, как на сильном морозе, – ни паники, ни суеты, как бывало раньше, а только вот это оцепенение и безразличие... Все необходимые приготовления, которые я мог сделать заранее, были уже сделаны. И – они пошли на тот “продол”, на 3–й! Их было всего 8 человек. Когда я в 10 утра пошел в ларек, я видел, как они выходили с того “продола”. Один ехал впереди на телеге, где лежали – издали не разобрать – какие–то доски, – видимо, щиты со шконок, как всегда теперь. Остальные – 8 громил в камуфляже – шли позади, и один нес в руке пакет с чем–то, отобранным у кого–то. Вот так же могут нести и с моим одеялом...
А вчерашний шмон на 7–м, как сказал сперва сигаретчик, потом подтвердил и кто–то на бараке (говорили между собой), был не просто так, а местью за “вбросы”. С воли через “запретку” удобнее всего кидать “запреты” на двор 7–го, и кто–то с 7–го (или с 3–го) их подбирает, прячет, отдает владельцам и т.д. И вот за эти–то вбросы 30 “мусоров” массированным, до состояния “вверх дном”, шмоном наказывали вчера ВЕСЬ 7–й – а отнюдь не только тех, кто ловит бросаемое.
Пока писал – заходил сигаретчик, сказал, что из–за утреннего (всего на час где–то) отключения света “Мегафон” не работает, сети нет; так что пока домой позвонить я не смог. Надеюсь, смогу вечером.
15–34
Сегодня перед утренней проверкой, гуляя по двору, заметил на дворе 5–го знакомого. Дядька 44 лет, очень солидный, явно не криминал, сидит 1–й раз за какую–то ерунду – и потому привезен летом с “девятки”, был сперва на 9–м бараке, потом со мной на 11–м, а в памятный день “раскидывания” 3.9.2010 попал на 5–й. Я видел его в это же время и вчера, а до того – долго что–то не было. Спросил – говорит: отбывал 15 суток в ШИЗО. За что же?! – дядька поведения очень приличного, не шалопай. – А за бороду, – говорит. Точно, была у него всегда очень аккуратная, ухоженная, красивая седая борода, а сейчас – гляжу – нету! “Макар”, говорит, увидел – и распорядился отправить в ШИЗО, хотя борода абсолютно нигде не запрещена, а только написано в их “ПВР”, что зэк, мол, должен опрятно выглядеть; уж опрятней этого бородача вообще было поискать. С другой же стороны – никаких взысканий у него нет, не то что изоляторов; но тем не менее – ни устный выговор, ни письменный даже, а прямо сразу в ШИЗО! И, говорит, в постановлении было написано–то отнюдь не про бороду, а – что он якобы зашел в кабинет к отряднику и нагрубил ему!..
А вчера имел место пустой разговорчик с нашим отрядником. В обед он вышел из столовки на пустой двор и меня, одиноко там гуляющего, наконец–то спросил, почему я не питаюсь в столовой. Я сказал, что вот как перевели на 8–й, так и не питаюсь – и вкратце рассказал сентябрьскую историю занятых столов. А заодно – и то, что в хлеборезке не дают теперь хлеба, так что, бывает, приходится без хлеба сидеть. Он пообещал решить проблему, найти мне место, и т.д.
Следствием, однако, было то, что 18–летний цыганенок–подметальщик, обедающий после барака, вернувшись, вдруг вручил мне мою обеденную пайку – но так и не мог ответить, кто именно ему ее дал. Что ж, спасибо. А незадолго до ужина в “фойе” накинулся на меня шнырь–заготовщик, мерзкая гопота лет 20 с небольшим – он, как я уже знал из разговоров, и получает в столовке хлеб. Мол, почему ты не ходишь в столовую? – А что такое? – На тебя жалуются. – Кто жалуется? – Отрядник. :)) Отрядник ему на меня, оказывается, жалуется, ничего себе!.. Точнее, конечно, он просто сказал [запись оборвана]