А пока что – хочется просто домой, но нет выхода, и снова ты здесь, в мерзком бараке, среди мерзких тварей и их наглых ухмылок, хамства и мата, злобы и бесконечных перебранок и драк... Хочется домой, и нет уже сил здесь сидеть. Нет, конечно, сломить ИМ меня не удастся никогда, я так и написал этому латышу, Гедроицсу, и ни о чём я не жалею, и мечтаю только об одном – бить их, стрелять, жечь и взрывать, – само это государство, все его учреждения и всех, кто ему служит. Есть вещи, которые можно смыть только и исключительно кровью, больше ничем. Позор 5–летнего заключения в лагере, среди уголовного отребья, позор этого плена, рабства и безмерного, глобального, чудовищного унижения моей души, затоптанной их грязными сапогами – можно смыть только кровью всех этих "мусоров", вертухаев, прокуроров, чекистов и пр. и пр. Поэтому необходим террор, – тем более, что других средств заставить Систему услышать её оппонентов давно не осталось. Но – ...

Но как бы убеждён и твёрд ни был человек в своей правоте и в своих методах, – но он всё равно всего лишь человек. Думая о мести и вражьей крови, – он всё равно остаётся тем маленьким пацаном из вот этого вот двора, где он вырос, где гулял с родителями ещё дошкольником, и куда он теперь никак не может вернуться, – не пускают. Оттого и тоска, – ни отомстить ИМ нет сил (и не будет, видимо, в обозримом будущем), ни просто домой, в родные стены нет пути... Куда податься? К чему прилепиться душой? В чём найти утешение и опору, откуда черпать силы, чтобы всё это день за днём переносить? Даже если это кончится и не через 3 года, а раньше? Я не знаю, и просто, элементарно ХОЧУ ДОМОЙ, а меня не пускают, и от этого тоска...

14–08

Паршивые вымогатели! Как увидали, что принёс большой баул с передачей, – сразу побежали, один за другим: дай пачку сигарет в долг (разумеется, без отдачи, как уже было не раз); дай "на выход" блатных мразей из ШИЗО, – сигарет, кофе, чая, колбасы, консервов, шоколада, – в общем, всё, что есть, – всё им отдай!.. Разумеется, об этом не может быть и речи, – тем паче, что мне, во–первых, и есть самому надо, и сигареты за стирку отдавать; во–вторых, этим подонкам даёшь – а они у тебя же и воруют, все остатки сигарет разворовали из моего розового пакета, висящего над шконкой.

17–35

Не успел дописать предыдущее, – после обеда сразу же подошло ещё одно блатное чмо с вопросами на тему: ты пойдёшь в ларёк? – А что? – Купи на общее чаю, или сигарет, пачек 5. Вымогатели вонючие!.. На "общее" (блатоте в карман, а не для тех, у кого и впрямь ничего нет) вытрясли из меня ещё 55 рублей на сигареты, – в дополнение к 150–ти, вытрясенным только в прошлую пятницу... А не будешь давать всей этой мрази деньги, жратву, сигареты и пр. – так они обрубят тебе пользование телефоном, придётся сидеть без связи. Один из них, малолетний омерзительный сучонок, так и сказал однажды напрямую. Вымогатели и шантажисты, привыкшие неисправимо везде и всегда жить за чужой счёт...

29.3.08. 16–55

Вернулся из ШИЗО тот юный выродок и дебил – мой сосед по проходняку слева, главный делатель браги в бараке. Уже (трёх часов не прошло, сразу после обеда) трясёт прямо рядом со мной своими огромными бутылями с этим вонючим пойлом. Заодно трясёт и мою шконку.

30.3.08. 13–40

Сидеть, быть в неволе – и так–то омерзительно и тяжело, а тут ещё – сидеть с уголовниками, среди них, в их мразотной среде!.. Боже, как же я их всех ненавижу, – этих выродков, это быдло, этот сброд! Гораздо сильнее, чем "мусоров", – те хотя бы формально придерживаются каких–то писаных норм и правил, а не "понятий". Да и заодно они – те и другие. Но не среди "мусоров" живёшь, не они сидят на соседних шконках и "чифирят" на твоей. Не они внаглую воруют у тебя сигареты из пакета на шконке... Нет, такие "экскурсии" в самую, так сказать, "народную гущу" очень полезны – после них окончательно умирают все "народнические" иллюзии (если были; а у меня–то их давно не было и на воле), и никогда уже этому народу не будешь желать ничего хорошего, и верить, что дай ему всё, жратву, работу, халявную водку – и он станет добрым, хорошим, перевоспитается, перестанет воровать и топтать тех, кто слабее... И никогда уже не сможешь нигде выступать "от имени народа" или "за народные интересы", если ты сам – приличный человек, и будешь всегда чувствовать непреодолимую (пусть и прозрачную) стену между собой и этим быдлом, которое тут, в лагере, открыто старается навязать тебе свои порядки кулаком, а на воле использует для этого думу, президента, полицию, ФСБ, РПЦ, цензуру и т. д... Мразь на мрази; это не народ, а просто сброд. Сброд пьяниц, садистов, воров и грабителей.

...И среди этих выродков мне осталось сидеть ещё ровно 155 недель, 1085 дней. 155 бань, как тут говорят. Конец срока – "никогда", – ещё одно здешнее выражение. В самом деле, через всё те же нескончаемые 3 года – это то же, что и никогда...

14–03

После погружения в эти сточные воды – уничтожение уголовного мира делается навсегда, на всю оставшуюся жизнь такой же насущной, неотступной задачей, как и уничтожение государства российского. "Мы живём, зажатые железной клятвой"...

16–15

Один, другой, третий, – уходят они домой. По УДО или по концу срока, – уходят... Вот и завхоз, маленький горластый уродец, выгонявший по утрам на зарядку, – уходит в пятницу, сам сейчас сказал. Прошёл, значит, УДО... А ты сиди здесь, парься, ещё 3 года... Будь всё проклято! Взять бы, да и поджечь этот проклятый барак, чтоб синим пламенем горел вместе с уголовниками; или бомбу сбросить бы на весь этот грёбаный лагерь!.. Не сидеть тихо–смирно – а устроить им тут ад на земле, апокалипсис в пламени и дыму; помирать – так с музыкой!..

21–54

Зато теперь я знаю – в самом буквальном смысле! – что значит выражение "дрожь омерзения". Только что, после вечерней проверки, на которой вокруг меня стояли одни блатные (так совпало, что ни один более–менее нормальный рядом не встал, только "братва"), когда толпа начала расходиться, меня вдруг действительно охватила сильная, крупная дрожь, всё тело начало трясти. Продолжалось это несколько секунд, и, поскольку я, трясясь, продолжал идти по деревянному настилу, где строятся для проверок, – то в какой–то момент, не заметив, запнулся за одну из торчащих досок насквозь прогнившего настила – и упал плашмя на живот! Доски там сплошь прогнили, поломались, – естественно, после многих лет дождей и снегов; их не меняли, похоже, со дня открытия этой зоны. Ходишь по ним, наступаешь – и внезапно поднимается конец отломанного куска доски, а твоя нога проваливается. Так можно и ноги переломать, без всяких шуток. А уж споткнуться в темноте и упасть, тем более когда ты поглощён эмоциями до степени телесной дрожи, – так вообще легче лёгкого! Ссадил кожу на ладони; слава богу, сильно не ударился, но весь перемазался в грязи – и телогрейку, и только что (вчера) взятые из стирки брюки. И – прямо судьба какая–то: в прошлый раз, зимой, как только мне их постирали, – я грохнулся через 1 или 2 дня со ступенек столовой и точно так же вымазал их все снова грязью...

31.3.08. 8–50

Как и каждый понедельник, сегодня пришлось–таки выйти на зарядку: отрядник явился с утра пораньше. Правда, выйти пришлось лишь к середине зарядки, даже позже, и на улице уже не холодно, так что это не настолько внапряг, как зимой.

На улице весна. Завтра 1–е апреля. Солнце, голубое небо, лужи, ручьи, – словом, красота! Лучшие дни каждого года. В третий раз мне суждено провести их в неволе... Матроска, "пятёрка", теперь вот – Буреполом. Три месяца вот уже прошло от нового, 2008–го года, – три месяца, четверть года, 1/20 часть моего срока, будь он неладен... И как всегда весной, – расслабление какое–то наступает, начинает вдруг казаться, что всё будет дальше хорошо, что все опасности и проблемы позади... Вот так же точно тогда, в 2006–м, 2 года назад, мать мне сказала фразу, которой я сразу же, радостно и легко поверил: мол, она убедилась, что ищут меня – заходят проверять на квартиру, есть я или нет, – поверхностно, для виду только. И я не мог никак расстаться с этой весной, с этим утренним солнцем, бьющим в окна, с этой до мельчайших подробностей знакомой комнатой – своей, и с другой комнатой, и с освещённой так ярко солнцем с утра, за завтраком, кухней; ну, и конечно, главное, – с компьютером своим, с интернетом и своей работой, которая одна только у меня и оставалась. А надо было всего–то переехать к Ленке моей, она уж как звала, даже ультиматумы мне выдвигала, – или я переезжаю к ней, либо расстаёмся... Выбила меня, ввела в недопустимое расслабление и благодушие эта вот фраза матери, – всегда ведь так легко верится в то, во что хочется верить... Так же и в прошлом году, в 2007–м, уже в тюрьме, на "5–ке", в 509 хате, – той сказочной, манящей через решётку окна весной, помню, когда ОНИ все уходили на прогулку, я ходил по камере, смотрелся в зеркало над умывальником, – на что я стал похож за год тюрьмы, – и всё думал, что меня ещё ждёт впереди, и выдержу ли я новые испытания и что, может быть, ничего такого уже не предстоит, – оставят всё–таки здесь, в Москве, в тюрьме, а в ноябре–декабре, как подойдёт УДО, – домой!.. Мечты–мечты, где ваша сладость... Точно так же вот сейчас кажется, и "оттепель", с избранием Медведева связанная, возможной, и даже наверняка она будет, охотно верится в эти постоянные разговоры о ней, и на душе вдруг делается так легко, радостно и хорошо... Но не будет никакой оттепели, не будет, это уже ясно, и надеяться нечего. А будет всё то же, всегдашнее, привычное государственное зверство, варварство и паскудство, – разве что под маскировочным имиджем слегка более "либерального" президента, чем предыдущий. Всё так же будут сажать и пытать, и накачивать ядерные мускулы, и хамить Западу, и рваться к реваншу имперскому... Всё будет как всегда.