27.7.09. 9–05

Ждал–ждал, нервничал–нервничал, как обычно, когда позвонят с вахты насчет длительной свиданки. Наконец нервы не выдержали, решил в 9–00 все же пойти хоть заглянуть к завхозу – обычно он в это время спит, будить неудобно, но если вдруг не спит – спросить, не звонили ли, если нет – попросить его самого позвонить узнать. Заглядываю – он не спит, но еще валяется в постели. “Не звонили насчет свиданки?” – спрашиваю. Он задумывается, как будто вспоминает. Да, говорит, звонили. Иди туда к 11–ти. К скольким идти–то, я и сам знаю, но примечателен факт: ему, завхозу этому, осталось до дома дней 10 или даже меньше. Раньше, еще 2 месяца назад, он, получив звонок насчет меня, шел и говорил мне; а теперь ему уже лень, на все плевать, – одной ногой уже дома...

Настроение с утра, даже с ночи еще, было какое–то радостное, чуть ли не праздничное, что исключительно редко со мной здесь бывает. Конечно, это не просто так, причина есть, и более чем конкретная: во–первых, с вечера удалось точно узнать, что мать едет, услышать от нее, что они с Фрумкиным уже сидят в вагоне, за 20 минут до отправления. Все–таки меньше нервов; даже из–за этого дебила–завхоза я сегодня утром нервничал поэтому все же меньше, чем если бы не было вчера этого звонка. А во–вторых – просто блестяще удались все мои технические планы, задолго готовимые и тщательно продумываемые. Именно из–за этой тщательности они и удались так хорошо. Я был просто в восторге ночь, как все удачно. Единственное только – опять, уже 2–ю ночь, не удалось нормально поспать...

А звонок в вагон поезда я сделал вчера с “трубы” “телефониста”, который, по моей еще накануне просьбе, пришел ровно в 6 вечера, когда я уж особо и не ждал его (после разговора с матерью, незадолго до того дозвонившейся самостоятельно). Лег и чуть не заснул, когда он стукнул меня слегка по ноге, чтобы разбудить. А когда я поговорил (чуть больше полминуты), он сообщил мне новость: его мать все–таки умерла! Он узнал об этом накануне вечером, уже после того, как заходил ко мне. 2 часа, говорит, ходил туда–сюда по двору, получив это известие. И – каким бы низким, хитрым негодяем он ни был (настолько, что даже здесь – таких еще поискать!), – меня аж передернуло всего от этой новости, и стало по–человечески его жаль. Видно, что для него это страшное горе, и нечем помочь... Мать он, по его словам, не видел с 1996 года, было ей уже 74, и с начала мая где–то (он тогда рассказывал) она была парализована (инсульт?).

Во 2–й половине дня вчера снаружи, в поселке со стороны зоновской вахты поставили еще одну вышку сотовой связи. Огромная, красно–белая, она теперь видна сразу, как подходишь от бараков к столовке, и, так сказать, господствует над местностью. Правда, неизвестно пока, какая сеть будет работать через эту вышку, – даст бог, кроме нынешних “Билайна” и НСС, появится еще хоть одна.

Опять стали почти ежедневно давать в столовке пшенку. Это единственная каша, которую я ем, так что очень кстати. Ни колбасы, ни сахара (клюквы) сегодня на завтрак уже не осталось, так что я удачно позавтракал этой пшенкой (хотя ее там дают слишком разваренную, водянистую и теплую, а я люблю вообще холодное, застывшее, покрывшееся уже твердой корочкой пшено).

Кошка Фроська совсем обезумела от нежности: мало того, что, когда я лежу, она прыгает прямо на меня, громко мурлычет и порой трется об руку, когда я ее глажу; она лезет почти что мне в лицо своей забавной усатой мордочкой, ложится близко–близко, и сегодня утром таки сумела ткнуться мне в нос своим холодным и мокрым носом. :)

30.7.09. 10–13

“Утро туманное, утро седое...” Когда в районе 6–ти утра я выглянул из окна 4–й комнаты длительных свиданий на 2–м этаже, – зону окутывал густой туман (потом, правда, рассеявшийся). Этот туман и хмурое небо казались счастьем после изнурительной жары первых двух дней свидания, когда комнате невозможно было находиться, не обмахиваясь постоянно газетой, даже под открытым окном. Свежий ветерок от этого окна подул только утром 3–го дня, и то к вечеру опять стало жарко, – правда, уже не так адски, как первые дни.

Когда я вышел с баулом (передача) со свиданки, накрапывал мельчайший дождь, точнее, морось. Заревела вдруг сирена, и все спрашивать друг друга, что случилось (но никто не знал, разумеется). В шмоналку – домик возле вахты – на этот раз не повели, отпустили так, – а вчера я видел сам из окна, как вышедших с длительной свиданки заводили туда, как обычно и как меня самого в прошлое свидание, в мае. Тащить баул было очень тяжело, но неожиданно – не успел я еще пройти пост (ворота) около бани – ко мне туда завернул возвращавшийся из столовой заготовщик 12–го, Кувалда. Увидел, что я еле плетусь с баулом, и решил помочь, донес до самого 13–го. По дороге я спросил у него про эту прошлогоднюю историю, когда приехавших к нему на длительную свиданку мать и жену разместили на разных этажах, а самого его в результате выяснения этого вопроса с начальством (Заводчиковым) закрыли в ШИЗО. Он подтвердил, что все так и было, и сказал, что “Завод” обосновал такое “оригинальное” размещение родственников Кувалды “оперативными соображениями”...

В бараке оказалось все нормально, и вещи все на месте, и не перевели никуда. Но слышавшие утренний рев сирены сразу определенно сказали мне, что сегодня будет шмон. Я даже не хотел из–за этого перекладывать до самой проверки принесенную передачу, но потом все же решился, – заняло это минут 10–15, не больше. И вскоре как закончил, в 10 утра – “Шмон–бригада на большом!!!”. Затем – “шмон–бригада на тот продол!” и: “9 “мусоров” на 3–м, 2 – на 11–м!”. Короче, шмон пока что на 3–м, а не у нас, но – забавно – по сирене он узнается заранее, так что можно планировать свое утро.

Как всегда – какими словами описать ту тоску, которая охватывает при конце свидания, этим последним утром, перед расставанием?.. Тоска такая, что впору повеситься... На этот раз я особенно долго махал матери рукой – сначала она смотрела из окна комнаты, как мы уже стоим у вахты, а потом – у дверей “шлюза” на волю. Будь все проклято, и моя непутевая жизнь в 1–ю очередь... И хотя умом, рассудком я понимаю, что просвет впереди уже есть, что не так уж много и осталось – 598 дней, год и 7 с половиной месяцев, и пребывание мое здесь ТЕПЕРЬ уже полно гораздо большим смыслом, чем до сих пор, что многое все же очень круто и победоносно удалось благодаря моей твердости, настойчивости и работоспособности, – все равно, каждое это расставание, и неизвестность будущего, чем встретят в бараке, что будет со связью и т.д. – наполняет душу на излете каждой такой свиданки тоскливым ужасом, который бессильны пересказать слова...

15–58

Опять безумный день, и никак он еще не кончается. На утренней проверке опять не сходилось количество людей, и кто–то громко объявил, что 1 человек (я) вышел со свиданки. Счет сошелся. Блатные твари узнали. После проверки они потянулись за шоколадками и пр. Первым вытряс из меня шоколадку тот блатной, чьей “ трубой” я постоянно пользовался, пока не сломалась. Т.к. в этот момент какую–то другую “трубу” он как раз держал в руках, я спросил, на связи ли он и можно ли позвонить. Он обещал после обеда. Отдал, обернулся – сзади меня на соседней шконке сидит “телефонист”, тоже с “трубой”. И спрашивает, как я “отдохнул”, – уже знает. Короче, сперва стал клянчить завтра в ларьке 200 рублей на чай и пр. – заварить чифир для всего их барака в память о его матери. Так, 200 – ему, 200 – на “общее”, те деньги их (нынешний) постоянный сборщик тоже, конечно, не забудет: послезавтра начинается август, а ближайший ларек – завтра, а потом только 5–го августа, в среду. А мать положила всего–то 1000 руб. в этот раз.

Позвонил матери с его телефона – недоступна. Едет в поезде, ясное дело. После этого он, подлец, выклянчил у меня еще шоколадку (но тут уж я планировал и не сомневался), несколько пакетов чая и ушел. Затем, после обеда, подошел тот самый сборщик, полублатной. Предложил написать заявление Милютину об освобождении от всех режимных мероприятий (постоянном постельном режиме), о котором мы с ним как–то говорили, – у него есть такой режим, и он взялся сделать такой же и мне, подписать у Милютина это заявление. Своим разговором он оторвал меня – я собирался перекусить, придя из столовки, и имел глупость сказать ему, что вот я сейчас перекушу и принесу ему написанное заявление. Он тут же стал клянчить у меня что–нибудь пожрать. Я поел, отдал ему бумажку, – он стал клянчить снова. Я сказал ему, что у меня не продуктовый магазин, что я еще могу понять, когда за шоколадками приходят, но просить просто пожрать – это чересчур. Этот хитрец тут же стал клянчить у меня шоколадку, которую таки пришлось ему отдать (уже 3–я за 3 часа! А ведь “своей” шоколадки, и не одной еще, потребует вскоре и “запасной вариант”!.. Подходил тут вот только что еще один полублатной, тоже клянчить, но уж этому я отказал со всей решительностью, – еще и такую шваль, уж совсем мне ненужную, шоколадом кормить!..).