Вскоре, как началось свидание, вырубился свет, соответственно отключились и переговорные трубки. Я уж думал – все, поговорили (только и успел рассказать матери про пожар ЛПУ), но его довольно быстро включили. Народу было всего 5 человек. Пропустили всю еду, но ничего не лезет от расстройства и отвращения.

30.4.09. 12–25

Вчера ходили уже в одних футболках и робах, была почти жара, а сегодня с утра опять сплошной затяжной осенний дождь. Сыро и промозгло. Зарядку все равно включили, несмотря на этот дождь (хотя раньше так не делали); к завтраку он вроде бы прекратился, но потом пошел опять, вот уже несколько часов; только что под ним была проверка. Опять одеваю телогрейку – и новые черный форменные брюки, привезенные вчера матерью. Они, как и весь костюм, оказались коротковаты; сразу после завтрака я удлиннил их, отпоров подогнутый и подшитый “запас”, а бедный стирмужик, со вчерашнего вечера изнемогавший и исступленно клянчивший у меня сигареты, прогладил эту отпоротую часть. Хотя бы так, хоть за такую несложную работу, а то давать ему просто так, на халяву, смертельно противно.

В 9 утра 23 (!) “мусора” (как кричали стремщики, но что–то сомнительно) приперлись на 8–й и на 4–й бараки со шмоном. Судя по их количеству, по числу (конец месяца), по охвату сразу двух бараков, – видимо, это был шмон с вещами, с выносом на просмотр всех баулов, как у нас уже было при мне 31.3.09. и 27.11.08., а до меня – еще в марте 2008 г. Очень хочется надеяться, что нас (13–й отряд) эта пакость теперь не ждет хотя бы до осени, – но черт его знает...

Какой–то идиот в соседнем проходняке вдруг (тихо, в разговоре с кем–то еще) повторил от кого–то слышанное, что сегодня этот барак будут расформировывать. Нервы у меня тут же напряглись, и это напряжение не отпускало до самой проверки, да и сейчас еще не вполне. Все может быть, расслабляться тут нельзя ни на секунду...

У блатных большое, 2–й день обсуждаемое ЧП. Сегодня последний день месяца – и, соответственно, их “расчетов” по карточным долгам (на что дается обычно 2 недели – в начале месяца – до 15–го, в середине и дальше – до конца месяца). Так вот, один из моих полублатных соседей в крайнем (захваченном ими) проходняке вчера попал “под крышу”, где еще не был за весь срок в этой зоне. Как–то так вышло, – около ларька, что ли, они стояли, а тут из штаба мимо них как раз шел Агроном, – не знаю уж, к чему прицепился (эта мразь повод найдет!..) и увел этого персонажа на вахту, откуда тот так и не вернулся. А потом как–то у них выяснилось, что он не только должен до конца сегодняшнего дня отдать долг (600, что ли, рублей, но для него это что–то маловато, там по 10 и больше тысяч долгу бывало), но еще и играл как–то от имени своего дружка–“семейника”, живущего в этом же проходняке; а тот об этом и не знал, а теперь, оказывается, должен оплачивать чужой долг... Вот такие они, блатные и полублатные друзья–товарищи.

Осталось мне тут еще 689 дней, 98 с половиной недель.

Один из зэков, малость поприличнее и мне вроде как симпатизирующий, рассказал, что был сейчас (перед проверкой) в санчасти и слышал, как врачи обсуждали между собой: мол. Стомахин написал про бунт, про санчасть, и т.д. Про санчасть не помню, а про бунт прошлогодний я нигде, кроме дневника за февраль 2008, не писал, и эта часть дневника не попала в руки “мусорам” при шмоне у меня в конце мая 2008 г. – она была уже до того, 23.2.08., отослана Е.С.. Откуда ж они узнали? Если только Маня вывесила в ЖЖ – но вряд ли тут этот ЖЖ мой, только недавно открытый, уже нашли и читают...

МАЙ 2009

2.5.09. 9–01

Не было времени за эти дни даже записать последние новости. Главная, пожалуй, из них, – позавчера вечером отрядник принес мне письмо от моей Ленки. Вот уж чего я не ожидал, хотя и думал о ней почти постоянно, – скорее ждал уж письма от Мани Питерской, которая сказала мне, что отправила, но что–то его долгонько нет.

Ленка не обиделась на мое прошлое письмо и написала, – ну что ж, это уже хорошо. Пишет, что любит меня по–прежнему, что очень ждет, просит ее простить за все (впрочем, довольно невнятно); жалеет, что я усомнился в ней и в ее любви (а как было не усомниться после стольких эпизодов, сколько я привел ей в том письме?!), что и вправду была очень больна в том году, в июне, когда не поехала ко мне (вот уж в это я совсем не верю, прости!); теоретически она вообще признает возможность того, что была (или может быть) неправа, – это что–то новенькое!.. Раньше сознание абсолютной собственной правоты был в ней абсолютно непоколебимо. Просит принимать ее такой, как она есть, – ну да, а что еще остается? Только не принимать совсем... Но, конечно, отношение мое к ней уже надломлено, отравлено всем этим, что было, о чем я писал ей в прошлом моем письме. Не та уже романтическая близость через все решетки и расстояния, не то беззаветное обожание, которое было в первое время в тюрьме. Увы, если это у нее и настоящая любовь... Я верю, что в глубине души она и впрямь меня любит, верю; это можно и раньше было заметить. Но эта любовь – что есть, что нет, ибо от человека любящего обычно бывает реальная, практическая помощь и поддержка в жизни, тем более в беде, в трудных ситуациях; уж как минимум, обязательно, непременно – бывает интерес к любимому человеку, тяга быть с ним рядом; а тут – ничего... Чтобы заставить ее писать мне ответ сразу же – надо было написать ей письмо настолько резкое, как в прошлый раз. И – все равно она неисправима: ее письмо начинается с упоминания, что на дворе март, а на конверте стоит штемпель почты напротив ее дома: 18 апреля!

Зато написала она, как помогли и поддержали ее те мои короткие звонки в декабре – когда я всего лишь диктовал телефон и просил перезвонить, а она ответила: а почему обязательно завтра, разве нельзя в другой день?.. Раз так, я снова вчера набрал ей, попросил перезвонить на тот же номер. Она сперва хотела отговориться, что сперва поужинает, но я настаивал; тогда оказалось, что она пробовала звонить, но не получается, – набирает какой–то код города и т.д. (совсем как и мать моя раньше). Я объяснил, как звонить, но она в итоге, конечно же, так и не перезвонила. Что ж, пусть это тоже останется на ее совести...

Кошка Манька наконец–то окотилась. Когда она вчера не пришла утром к завтраку, я сразу подумал: ну вот, должно быть... И точно. Пришел из бани – под шконкой моей стоит какой–то неизвестный и непонятный клетчатый баул.

Пока писал (уже 9–26) – жизнь вмешивается и приносит новости, горячие в самом буквальном смысле. Кто–то пришел, сказал: горит баня! Вышел во двор – вдали, слева, за бараками, огромные клубы черного дыма, а под ними – пламя. Баня горит! Вот, только что, как и ожидалось, вырубили и свет. Бедная многострадальная баня! То у нее труба горела, то вообще падала, а теперь – и сама она сгорела! Как раз к лету, к жаре, когда нужна, – нет бы ей зимой сгореть! Или хоть вместе с ЛПУ месяц назад!.. Чертова зона, проклятая жизнь! Ни света, ни воды теперь может не быть долго, ни связи (“трубы” обычно все разряжены у них), да и когда саму баню починят – теперь не дождаться. Правда, есть какая–то баня на промзоне (еще, небось, меньше этой), – м.б., будут водить туда? Через вахту, – это вообще будет кошмар.

Нет, прогноз пока не оправдывается – свет только что дали снова.

Анекдот ведь: “поселок” (колония–поселение) прямо за вахтой – это пожарная часть, все “поселушники” там и работают. Когда света нет – машину пожарную подгоняют столовую освещать фарами. И вот – пожары каждый месяц, да еще такие, роковые, кошмарные пожары, – ЛПУ ведь сгорело дотла, и баня, видимо, тоже. Впрочем, пойдем на обед – увидим...

Да, а в клетчатом бауле оказалась кошка Маня с 3–мя котятами. Так до сих пор и живут там, только я передвинул баул под соседнюю шконку – там свободнее.

Хорошая новость, – практически полностью исчезли вши. Следствие того, что соседний проходняк полностью переодел моего вшивого соседа, заменил ему матрас, одеяло и пр. Но – надолго ли?..