Плохо то, что сегодня же может быть и шмон. Но при шмоне надо все лишнее, особо ценное и пр. прятать в баулы, чтобы не разбросали; а при комиссии – наоборот, вынимать и распихивать под матрас и в другие места, не пропало бы там, не попало в чужие руки и т.д. Если вдруг во время ожидания комиссии приходит шмон (вот как может быть сегодня, уже по времени вот–вот) – значит, надо все это успеть быстро распихать опять по баулам. Какой маразм, какое унижение человеческого достоинства – суетиться, разрабатывать целые алгоритмы, как спасти свое добро от подонков – что блатных, что в камуфляже, – нервничать из–за этого... Хочу успокоиться, отрешиться от всех этих мелочных забот, подняться над этой суетой сует – и не могу, до того расходились нервы...
А тут еще сам себя я стал доводить до истерики: пришла вдруг в голову мысль, ЧТО будет, если завтра мать и Фрумкин приедут на короткую свиданку – а тут опять вырубят свет, не будут работать переговорные трубки и свиданку отменят! Что тогда делать?! Назавтра – в последний день месяца, 28 февраля – ее тоже не бывает, значит, ждать 2 дня, до 1 марта? Догадаются ли они, согласится ли Фрумкин остаться, кто будет затаскивать 1–го баул с передачей, если он уедет, да и сама–то мать – согласится ли остаться? А у меня, как назло, почти вся жратва кончилась, и сахар, и сладкое на исходе... И вот что делать, если они не попадут на свиданку? А передачу можно отдать только на свиданке, иначе не берут. А мать, конечно же, не возьмет с собой зарядник, телефон у нее разрядится и связи с ней не будет, даже если она и дождется тут 1–го... От всех этих мыслей и дурных предчувствий тут можно сойти с ума...
Что ж, пока еще не сошли – сидим и ждем. Вот уже сейчас, минут через 10–20 – шмона, а потом, после 11–ти, или, скорее, после проверки, – комиссии. :))) Хотя, вполне возможно, не будет ни того, ни другого (исходя хотя бы из того, что блатные, выходит, уже вчера знали про грядущую комиссию, но не собрали весь барачный сброд и не сказали. Что ж, м.б., шимпанзе толкнет очередную пламенную речь об этом сегодня.).
15–20
Да!!! Шмон все–таки состоялся! Как и вчера: сперва – “шмон–бригада 12й–5й”, потом –“8й–4й”, и, наконец, к нам.
Вышли, погуляли по двору под мягким падающим снежком. Конец зимы, преддверие весны... Не холодно, идет легкий снежок, вдали чернеют верхушки леса... Романтика... Хочется дышать полной грудью, и всегда в это время, ранней весной, кажется, что вот–вот впереди ждет что–то захватывающее, что–то наконец самое главное в жизни. Но это – зона, увы, а до этого черные голые силуэты деревьев на фоне позднефевральского снега я видел из окна тюрьмы, из 509–й хаты в начале 2007 г. А самое главное предстоит только через 2 года...
Шмон оказался только для видимости, для понта. Даже не вытряхнули все пакеты, лежащие у меня за шконкой. Не разбросали книги под матрасом, и даже подняли, завернули мой матрас не с головы, а с ног! Да еще выдвинули с места тумбочку, служащую нам столиком, и сняли с нее верхнюю доску. Все!! Я поставил тумбочку на место, поправил матрас и лег отдыхать (не спать) до проверки.
Комиссии нет. По крайней мере, нет собраний в “культяшке” и грозных криков о ней с угрозами, как в тот раз. Разумеется, это не значит, что ее не будет завтра, но все же вероятность уже поменьше.
Дозвонилась после проверки мать, я сразу же сказал ей, что надо продумать и загодя договориться, что делать, если завтра вырубят свет и отменят свидание. Кроме как оставаться тут до 1 марта, других вариантов, собственно, и нет. Само мое предположение и требование просчитать ее действия мать, конечно же, сразу очень “расстроило”, о чем она и стала раздраженно орать на меня. Что ж, при ее беспечности и легкомыслии, только увеличивающихся с годами, это не удивительно...
27.2.09. 18–13
Прошла утром короткая свиданка, приезжали мать и Женя Фрумкин. В бараке все обошлось за это время нормально – ни шмонов, ни комиссий (хотя утром, перед завтраком, зайдя к запасному варианту позвонить матери, получил там подтверждение, что комиссия таки здесь. После завтрака опять пришлось срочно расстилать одеяло и убирать продуктовый баул.). На самой свиданке тоже все было нормально (относительно, конечно), – кончилась она (для нас троих, оставшихся там последними) аж в начале 2–го, в отличие от прекращения на полтора часа раньше в прошлый раз. Мать тоже не закатывала истерик, не ругалась и не скандалила, как бывало не раз. И даже – почти чудо!! – принимавшая передачу какая–то новая молодая контролерша в полной форме приняла 2 привезенные книги. Обе!!! :)) Фантастика! А я–то инструктировал мать: начнет забирать “Русинову” – ни в коем случае не отдавать, тут же забрать назад! И распечатки, и книги – все прошло, а газеты и журналы Фрумкин в этот раз захватить забыл (в прошлый раз он забыл фотографии...). Все вроде обошлось хорошо. Но вот после свиданки...
Забирать нас троих пришел “мусор” лет за 40, погоняло, по–моему, Рыжий. Действительно, волосы и сама рожа этакие светло–рыжие. Уже с первых шагов стал нас (тех двух, – я–то с тяжеленным баулом и так еле двигался) придерживать, тормозить, держать всех вместе, в кучку, – и сразу с этакой омерзительной глумливой ухмылочкой говорить, что вот, мол, мы провинились (или виноваты в чем–то, – не помню), надо с нами разобраться, наказать и т.д.
Я еле–еле волоком тащил свой баул вниз по лестнице, и, когда подошли к выходу, те двое, почти не нагруженные, взяли его за ручки, чтобы донести до вахты. Я поблагодарил и пошел сзади, но буквально через секунду, когда переносили через высоченный порог на улицу – баул сбоку лопнул, сразу по всей высоте, и оттуда посыпались консервные банки! Вот черт!... Не везет. Кое–как, втроем, я за порванный угол, дотащили до вахту – и тут эта рыжая мразь (как я уже внутренне и ждал) командует: “Идем к шмоналке!”. Отдельный маленький домик около вахту, где устраивают полные шмоны с раздеванием.
Нам его и устроили. Нарочито издевательски, глумливо, запредельно унизительно, – так же, как, по рассказам многих чеченцев, делали это выродки в форме с ними в Чечне, в своих “фильтрах” и других местах. Тех двух прошмонали быстро, и они ушли, я же, как всегда, остался последним. Сперва велели раздеться, как всегда, догола. Когда длительная свиданка – хоть есть с собой тапочки; а тут – прямо босиком пришлось стоять на голом, мокром, грязном полу, по которому эти ублюдки ходят своими сапогами. Прозвонили, поглумились вволю, поострили – стал одеваться, но не успел еще одеться, как потребовали все вынимать из баула (полчаса как все было тщательно просмотрено девчонкой–контролером, даже этикетки на всех консервных банках она надрывала). Глумливо, нарочито издевательски не давали мне как следует собирать в пакет уже ими просмотренное – мол, бросай все шоколадки прямо по одной в баул, пакет они еще не досмотрели, а убирать требуют быстрее (тоже как всегда при шмонах). Взял свой пакет из кармана, стал складывать туда, отвлекли (телагу, что ли, убрать, или еще что, не помню), поставил этот пакет туда, где лежало все еще не досмотренное, – взять уже не дают. “Ну и что, еще раз посмотрим!” По всему видно, что глумятся, издеваются нарочно, что этот шмон – просто месть за жалобы, ничего больше (излюбленный у них способ индивидуальной и коллективной мести, к которому формально не придерешься). Сказать им все, что я про них думаю (что расстрелять их обоих надо тут же, на месте; своими руками прошил бы очередью этих ублюдков!) – могут приписать неповиновение и законопатить в ШИЗО, эти твари на все способны... Да и что с ними разговаривать, слова на такую падаль тратить... Все равно, что бисер перед свиньями метать. И, должно быть, видя ненависть и отвращение, написанные на моем лице, – эта мерзкая рыжая тварь все повторяла мне этак глумливо: не нервничай, не надо нервничать...
Они забрали большие (Монахова зачем–то напечатала листами А–4) фотографии декабрьского пикета “Ватана” по поводу меня (те самые, что в тот раз забыл Фрумкин). Я успел увидеть их лишь мельком, пока рыжая мразь их перебирала и просматривала. Забрали и все распечатки, что принес Майсурян (мать сказала потом, что там были материалы планируемой ребятами книжки обо мне, но также и переведенный Банчик на украинский мой текст о Голодоморе. Не знаю уж – распечатка с “Майдана” или просто письмо от нее, но в любом случае – увидеть это мне было бы безумно приятно и интересно.).