Лотара нужно бросать. Это жестоко, но иного выбора нет.

Иосиф размышляет над условиями, которые, по его мнению, будут справедливыми относительно совести:

«Он умер? Чаще всего, сразу после наступления смерти мышцы расслабляются, но сейчас его руки словно пружины. Может ли это значить, что он просто потерял сознание? Нужно проверить пульс. Если он есть, буду пытаться тащить, если же умер… оставлю»

Пульс есть. Редкий, почти незаметный, но есть!

Иосиф снова пытается забросить Лотара на спину. Падает. Поднимается. Делает минутную передышку – и вновь очередная попытка. При одном из рывков валится прямо на труп многоножки. От ее вида срабатывает рвотный рефлекс.

В этом грязевом месиве, испачканный кровью товарища, измазанный осклизлыми останками противного существа, он ползет. Ползет как старый тягач-лесовоз, волоча Лотара.

Двадцать минут, ужасные двадцать минут, которые стали тяжелейшими в жизни Иосифа. Он дотаскивает друга до сухого участка земли и от усталости падает рядом.

«До ущелья далеко», – думает он. – «Но я дотащу… Потом совсем немного отдохну и отправлюсь искать… пищу. Может, попробовать прокормиться растительностью? Главное, не опускать руки».

Над озером концентрируется туман. Свет сверхновой звезды придает ему лазурный оттенок. Густое, тяжелое облако, как медленный осьминог, распространяется к берегу и вот-вот накроет людей. Под его покровом в воде плещутся неизвестные особи. Иосиф видит лишь слабые тени. Их истошный рев пробуждает доисторическую дрожь в теле. Ему хочется встать и бежать, но всякий раз, когда он решается это сделать, над сознанием начинает властвовать доселе неизвестная фобия. Она блокирует движения, превращая человека в стеклянную статую. Мозг тем временем отлично понимает: так делать нельзя, это гибель. Но разум становится пленником в ранее послушном теле. Наконец, Иосифу удается сдержать фобию и задуматься, отчего так происходит.

«Быть может, в этом повинна какая-нибудь программа, существующая в нас на генном уровне и скрытно шагающая за человеком сквозь тысячелетия. Хотя, какая нафиг программа? Моё окаменение, по большей части, похоже на своеобразный адреналиновый шок. Хотя в биомедицине я как алкаш в астрономии, но знаю: организм не может сам себя парализовать! Со мной что-то другое. Наверное, скоро пройдет… или нет?»

Теперь Иосифом овладевает тихий панический бред.

– Нас сожрут… – шепчет он. – Сожрут, но мы невкусные. А может, все-таки вкусные? Боже, как холодно… жуть!

А туман подползает. Всплески воды раздаются уже совсем близко. Иосиф думает о самоубийстве, но под рукой нет ничего, чем можно быстро прикончить свое дрожащее тело.

Иосиф задумывается о том, чтобы дать клятву. Ему кажется, дай он себе некий зарок, это спасет их жизни.

– Я расправлюсь с Лаббертом. – Он сводит на лице ладони. – Я вырву ему сердце и сожгу на костре. Я поступлю как язычник, как варвар, я не убоюсь ни терзаний морали, ни кары небесной. Плевать на нравственные ценности, ибо нет от них пользы, когда речь заходит о выживании. О банальном выживании плоти… выживании мяса и мышц.

Иосиф осторожно оборачивается к Лотару. Его глаза раскрыты. Значит, он был свидетелем клятвы!

– Как ты, Лотар?

– Помолчи, – губы почти не движутся. – Кажется, я умираю.

Сапфировое сияние громыхнувшей за сотни световых лет звезды становится интенсивнее. Сейчас она на пике своего взрыва, дальше будет лишь угасать. Через несколько дней, недель, а может, месяцев, на небе от нее не останется и следа. Так же, как от двух маленьких людей в окрестностях этого зыбкого берега.

Глава 10

– Что скажешь, Хорст? – говорит Лабберт, вдыхая осенний воздух аэродрома. – Вот и наступил момент, которого мы так долго ждали.

Адъютант вздергивает нос к небу и улыбается. Сегодня, впрочем, как и всегда, он демонстрирует чудеса воинской дисциплины и личной привязанности. За начальником ходит, почти маршируя, расправив спину и гордо задрав голову.

– Я рад, штандартенфюрер! Рад, что всё идет по вашему плану.

– Как думаешь, что стало с теми двумя?

– Думаю, их уже нет в живых, – улыбается Хорст.

Лабберт кивает и отворачивается. Неподалеку из ангара выкатывают самолет. «И все же, – думает он, – как можно понять Высокие Законы Мироздания всего-навсего человеческим мозгом? Они умерли… но если включить машину времени и прибыть за несколько минут до их смерти… они будут живы? Неразрешимая головоломка».

Лабберт не знает – если они действительно умерли, спасти их уже будет нельзя. Прибудь ты хоть за минуту до смерти, хоть за час. Во временной линии кое-что нарушается. Случившись однажды, это «кое-что» более не имеет обратного результата.

Техники расчехляют винты «Ю-52», подготавливая машину к взлету.

– Сегодня вечером нас встретит Гамбург, – мечтательно наблюдая за работниками аэродрома, сообщает Лабберт. – Ночью оттуда отходит корабль. Пойдем под прикрытием военных судов через Северное море. Вдоль берегов Дании и Норвегии. Где-то между Британией и Исландией повернем на запад и рванем в Атлантический океан. На широте Гибралтарского пролива военный конвой отстанет, отправится выполнять другие задачи. Эту информацию из стратегических сводок сегодня утром мне предоставил один товарищ из разведки.

– Уверен, всё пройдет хорошо, штандартенфюрер. А вы уже знаете, чем займетесь… там? – в местах, где их могут услышать, Лабберт строго запретил упоминать Антарктиду. А ветер дует в сторону ангара.

– Имею кое-какие представления. В порту будет ожидать человек фюрера. Он вручит мне документы, которые я вскрою только когда ступлю на… землю. В них-то и будет распоряжение.

Авиаторы дают команду «от винта», поочередно запуская три мощных двигателя.

– Всё, Хорст. В добрый путь. Организовывай погрузку наших вещей и приглашай жену.

– А почему вы отправляетесь без жены? – с наивностью, идущей от самого сердца, интересуется Хорст.

Лабберт мечет в него грозный взгляд.

– Это личное, не лезь не в свое дело. Выполняй приказ!

– Слушаюсь, штандартенфюрер!

Хорст скрывается в дверях аэродрома, откуда через минуту появляется вместе с женщиной. Два гитлерюгендовца катят перед ними тележку с горкой сумок и чемоданов.

Элегическим взглядом Лабберт озирает окрестности, крепче сжимает ручку известного портфельчика и поднимается на борт винтокрылой машины.

Все идет, как задумано. В порту Гамбурга их встречает доверенное лицо Имперского аппарата. Оно передает Лабберту запакованный конверт с печатью руководителя государства.

В порту царит непривычная для обывателя смесь запахов: пахнет рыбой, мазутом и ржавым железом. Спасает то, что напористый северный ветер не позволяет воздуху застаиваться. В противном случае неискушенного портовой атмосферой человека могло бы запросто вывернуть наизнанку.

Гудят корабли. Под массивными бетонными стойками дебаркадера плещутся воды Эльбы. Всюду кучки матросов. Погрузочные краны шелестят стальными тросами. Лабберт в этой обстановке выглядит излишне помпезно. Моряки обращают на него внимание и при встрече отправляют нацистский салют. Повсеместно царит приподнятая атмосфера. И никто из этих людей не ведает, что началась самая жестокая и разрушительная война в истории.

– Где наш багаж, Хорст?

– О нем я позаботился. Рабочие разнесли чемоданы по нашим каютам.

Появляется капитан. Высокий, поджарый, молодой. Под белоснежной фуражкой русые кудри. По его следам крадется легкий запах выпитого вчера спиртного.

– Добрый вечер, господа! Капитан Стефан Келер Батц и его команда к вашим услугам! Напоминаю, корабль отходит через десять минут. Прошу на борт.

– А где наш водный конвой? – спрашивает Лабберт, протягивая руку.

– На выходе из порта, в двадцати милях от устья реки, нас поджидают четыре быстроходных линкора. Как только мы появимся у них на горизонте, они снимутся с якоря и возьмутся прокладывать нам путь. А крейсер присоединится позже.