— Я давно знал, что так оно и выдет, — лукаво заметил, отпихивая подальше в воду веслом тело одного стрелецкого головы, тот молодой ловец из затинщиков, который охотно ожидал в Астрахань батюшку Степана Тимофеича.
— А ты почём, возгряк, знал про то? — спросил старик рыбак.
— Мне сказывал Костка гудошник, — отвечал малый, — мы-де, говорит, спевку сделали промеж себя и всем нашим головам да сотникам зальём за шкуру сала, штоб они напредки не заедали нашево кормовово да посощново жалованья.
Плывшие по Волге трупы этих голов да сотников были, наконец, усмотрены с берега и в Астрахани и выловлены. Не нашли между ними только князя Львова. Где он? что с ним?..
Ждать спасенья было неоткуда, а тем более из Москвы: не было более пути, по которому можно было бы тайно послать в Москву гонца с вестью о предстоявшей Астрахани гибели, потому что Волга была в руках Разина, а посылать через степь было бесполезно: там по всем направлениям рыскали калмыки, давно озлобленные против русских воевод за их грабежи и притеснения.
Оставалось одно — запереться в городе и укрепиться.
В тот же день совершён был крестный ход вокруг городских стен. Ход был особенно торжественный и внушительный: церковная святыня всех астраханских церквей, хоругви, кресты, горящие громадные свечи в массивных паникадилах — всё двигалось вокруг стен, а впереди всего этого шествовала величайшая святыня города — икона Божией Матери в драгоценном окладе. У каждых ворот шествие останавливалось и воздух оглашался молебствием и пением всех церковных хоров и всего духовенства. День был такой тихий, что свечи горели на воздухе и пламя их совсем не колебалось. Над процессией кружились стаи голубей, всполошённых церковным звоном и пением.
Вместе с процессией двигался весь город, особенно женское население. Во главе шествия, позади духовенства, шёл воевода и внимательным взором осматривал городские стены и ворота. Тут же шла и княгиня Прозоровская с двумя сыновьями. Старший мальчик шёл бодро, уверенно. Казалось, что он был убеждён в истине слов своего «коневого учителя» Фрола Дуры: Степан Разин «сам испужается своего тёзки», княжича Степана Прозоровского. Но младший сынишка воеводы, Сеня, был больше занят голубями, между которыми он искал своих любимых «турманов».
Однако не весь город участвовал в процессии. Если бы князь Прозоровский мог видеть и прислушиваться к таинственным перешёптываньям на базарах разных кучек холопей и посадских ободранцев, то он увидел бы в этом нечто зловещее…
А вечером, когда воевода обошёл все городские стены и башни, осмотрел пушки и боевые запасы, расставил по местам пушкарей, затинщиков и воротников, роздал стрельцам запасное оружие и приказал стрельчихам кипятить в котлах воду, — стрельчихи коварно между собой переглядывались…
— Ты, Дарьюшка, не больно-то перекипячивай воду…
— Знаю, меня не учить стать: не перекипячу, не впервой своих стрельчат купать в корытцах…
— Ха-ха-ха! вот сказала! — стрельчат купать…
— А то как же? Може и твой сокол полезет на стену, дак и ему кипятком очи заливать! А сподручнее тёпленькой водицей…
— Да они там и не полезут… А тут мы их сами за белы ручки востягнем на стену…
— Так, так: они там, а мы тут…
XXXIV. Разин в Астрахани
Над Астраханью спускаются сумерки.
Тихо над городом и над Волгою. И в городе тихо, как будто всё поснуло, а между тем никто и не думал спать. Тихо так, что даже слышится в темноте какой-то шёпот. Кое-где неслышно пробегают человеческие тени. Слышно даже, как у Волги, под учугами, соловей заливается…
— Не долго тебе, соловушко, петь, — говорит боярский сын, стоя на часах над Вознесенскими воротами. — До Петрова дня уж не далеко.
— И то правда, — тихо отвечает другой часовой, сидя там же «в запасе», — уж и кукушка, сказывают, галушкой подавилась, не кукует боле; и как овёс выкинет колос, дак и соловей потеряет голос.
При всеобщей тишине в воздухе, однако, проносятся иногда какие-то неопределённые звуки; но слух не может их уловить: не то жужжанье насекомых, не то шёпот прибрежных камышей с осокою.
По небу звёздочка прокатилась и сгасла…
— Што это — видишь?
— А што такое?.. а?.. где?
— Гляди, точно лес двигается и шевелится.
— Вижу, вижу… Это они!.. звони в колокол! бей сполох.
И вдруг в вечерней тишине раздался звон башенного колокола. За ним другой, третий — все башни заговорили.
В городе началась тревога. Послышались голоса со стен.
— Воры идут! к Вознесенским воротам!
Теперь ясно было видно, как к городу надвигались массы. В темноте можно было различить, что нападающие тащили к стенам лестницы.
Услыхав тревогу, князь Прозоровский быстро вышел на двор, где уже ожидал его осёдланный карабахский скакун, подаренный ему Сэхамбетом. Тут же на дворе суетливо готовились к бою дворяне, дети боярские, подьячие и стрелецкие головы.
Вложив ногу в стремя, князь приказал трубить.
— Трубачи! — крикнул он. — Трубить к Вознесенским воротам!
Он выехал со двора, за ним остальные служилые люди. Впереди бежали холопы с зажжёнными смоляными факелами и освещали путь.
Сойдя у Вознесенских ворот с коня, воевода поспешил на стену. От факелов мрак кругом ещё более сгустился, так что нельзя было отличить осаждающих. Что-то металось внизу, под стенами, слышны были голоса: «Давай лестницы!.. приставляй к стенам!.. дружно, атаманы-молодцы!»
— Лей кипяток на головы им, окаянным! — распоряжался воевода.
Послышался плеск воды со стен.
— Лей дружнее!.. не жалей кипятку! А внизу вдруг раздаётся хохот…
— Вода-то у вас, братцы, тёпленька! не замёрзла бы! — слышится снизу.
— И впрямь вода не горяча!.. Што за притча!.. Остыла что ли… — слышны голоса на стене.
Между тем на стене ближе к Троице творилось что-то необычайное. Там приставлен был сплошной ряд лестниц, и по ним быстро, но бесшумно взбирались на стену казаки и стрельцы.
Слышен был шёпот и сдержанный смех.
— Давай руку! так, так, влезай!
— Соколики! сюда! сюда! — слышались бабьи голоса. — Мы вас давно ждём.
Слышны поцелуи, радостный говор.
— А где батюшка Степан Тимофеевич?
— Уж он в городе… Город наш!
Астрахань взята была без выстрела. Оказалось, что всё втайне было подготовлено для приёма Разина и его войска. Согласники его составляли большую часть населения города: и посадские, и стрельцы, и холопы — все ждали его, как своего спасителя, милостивца, защиту от бояр, от приказных, от детей боярских и всякого начальства. Тот трёхтысячный отряд, который был отправлен против казаков с князем Львовым, сдался Разину без боя и потерял только своих голов и сотников, которых Разин приказал перебить и побросать в Волгу.
Князя Львова Разин велел оставить в живых и приказал ему ходить за маленькой калмычкой, за Марушкой, с которой казаки не хотели расстаться.
Когда казаки подошли к Астрахани на приступ, то уж они заранее знали, с которой стороны брать её: они показывали вид, что начнут штурмовать город с Вознесенских ворот, куда и направились все защитники злополучного города, а между тем приставили лестницы к стене там, где их всего менее могли ожидать. Но там ждали их свои — посадские люди, стрельцы и их жёны, а также холопы и базарная, и кабацкая голытьба: они-то и подавали руки осаждающим, когда их лестницы немного не доставали до верху стены. Стрельчихи же вместо кипятку налили в чаны, кадки и перерезы тёплой воды, в какой они своих детей купают.
В ночной темноте грянули вдруг выстрелы: это был знак, что город в руках у казаков.
Воевода, сбежав со стены, вскочил на своего Карабаха и помчался туда, где он слышал крики торжества. За ним ринулись дети боярские, дворяне и оставшиеся верными стрелецкие головы. Но их ждала там гибель: чернь и казаки бросились на них и всех перебили.
Костка гудошник, заметив воеводу, бросился на него с копьём.