Лесков расхохотался.

— Расскажи это Лубянскому. Он увлекается философией. А я человек простой, для меня черное черно, белое бело.

— Боже, какой ты! — обиделась Юлия. — Это не туманная философия, а теория. Теорию нужно уважать. Ты спрашиваешь, что с бабой-ягой? Плохо с бабой-ягой. По-прежнему зажимает мои исследования. Но я ей отомщу. Я захватила с собой таблицы наблюдений и буду их здесь обрабатывать — днем, когда ты на работе. Представляешь: приеду — и на второй же день доклад! После доклада директор непременно встанет на мою сторону, не сомневайся.

Лесков не сомневался. Он удивлялся, как до сих пор в Юлином институте еще не все уверовали в ее правоту.

Переодевшись, Юлия стала накрывать на стол. Лесков поспешил ей на помощь — резать сыр и хлеб. В разгар приготовлений, явился Лубянский с двумя бутылками вина.

— Именно такой я и представлял вас, Юлия Яковлевна, по рассказам брата, — сказал он, знакомясь. — Если бы я встретил вас на улице, я сразу бы признал, что это вы.

— Вы шутите, — отвечала Юлия со смехом.

— Нет, нет, — стоял на своем Лубянский. — Он удивительно точно вас описал.

Юлия, оживленная, счастливая, одетая в лучшее свое платье, в самом деле походила на ту, какой жила в воспоминаниях Лескова. Даже старившие ее морщинки под глазами и потускневшая кожа щек были сейчас почти незаметны.

— Я вас выжила из этого номера, — сказала она Лубянскому с раскаянием. — Никогда себе этого не прощу.

— И не прощайте, — отшутился он. — Мучайтесь, терзайтесь и вскрикивайте по ночам. А я пока наслаждаюсь — один в роскошной квартире! Мне удивительно повезло с вашим приездом. Уехал в отпуск со всей семьей начальник одного из наших цехов, а я у него остался вместо квартирного сторожа — и он доволен; и я ликую.

Юлия весело предложила:

— Идемте к столу. Вы не поверите, как я проголодалась! Я ведь первый раз на самолете и от одного страха не могла ничего проглотить.

Лубянский поспешно согласился.

— Против еды не возражаю. Руководить цехом у нас означает ежедневно километров двадцать пробегать по лестницам, — после такого административного бега щелкаешь зубами, как волк.

Он первый уселся за накрытый стол. Лесков недовольно заметил:

— Что-то Павлов опаздывает. Обещался точно в восемь.

2

Павлов опаздывал неспроста. Он сомневался, нужно ли вообще ему приходить. В Черном Бору у Павлова друзей не было, только сослуживцы, он ни к кому не ходил. Лесков был единственным, с кем Павлов по-настоящему сошелся. Теперь всему этому пришел конец. Сестра его, конечно, заведет свои порядки: закуски на столе, чаепития и обязательные пустые разговоры за вареньем, словно и вечера нельзя прожить без того, чтоб не молоть языком и не двигать челюстями. Павлов два раза проходил мимо гостиницы, не решаясь подняться на второй этаж. Раздеваясь в крохотной прихожей, он прежде всего неприязненно взглянул в разрез портьеры. Худшие его предположения оправдались: стол был до того заставлен, что некуда руки положить, а на самом видном месте торчали две банки с вареньем.

— Здравствуйте, — хмуро сказал Павлов. — С приездом!

Юлия радостно встала ему навстречу.

— Здравствуйте, очень рада! — сказала она сердечно. — Вы поспели как раз вовремя: мы только что сели за стол. Проходите, проходите, вот ваше место.

Павлов уселся на отведенный ему стул в стороне от того места, которое обычно занимал. Лубянский налил ему бокал вина, а Юлия стоя хлопотала у стола.

— Вот икра, а вот пирог с мясом, еще ленинградский, — говорила она. — Вам какое варенье положить к чаю?

— Вот это, — Павлов ткнул рукой. — Яблочное.

— Это земляничное. Есть еще кизиловое. Что вам больше нравится?

Лесков засмеялся.

— Юлька, оставь Николая в покое. Он не любит, когда за ним очень ухаживают. Он сам возьмет, что ему захочется.

Павлов с благодарностью взглянул на Лескова. Юлия была огорчена. Ублажать гостей было одной из самых больших ее радостей. Она дня не могла прожить без того, чтобы о ком-нибудь не позаботиться. Даже Павлов по ее опечаленному лицу понял, что нанес ей жестокую обиду. Через некоторое время, не глядя на Юлию, он пробормотал:

— Какое вы рекомендуете, Юлия Яковлевна? Очень прошу…

Он протянул ей блюдечко. Обрадованная Юлия положила сразу из обеих банок. Столько варенья не терпевший сластей Павлов, вероятно, не съел за все годы своей взрослой жизни. Он мужественно взялся за ложку.

Беседа шла между Лубянским и Юлией. Лубянский окончил Ленинградский горный, был вхож в научные круги города — у него с Юлией оказалось много общих знакомых. Едва она называла фамилии, как он кивал: «Знаю! И этого тоже — высокий, хромой, а жена на двадцать девять лет моложе!» Юлия воскликнула с надеждой:

— Вы, наверное, и нашу бабу-ягу знаете — Волковскую?

— Только со слов Александра Яковлевича, — признался Лубянский с сожалением. — Вообще-то многое, конечно, приходилось о ней слышать, она ведь знаменитость. Но лично не имел счастья встречаться.

— То есть имели счастье не встречаться, — поправил Лесков. — Это вернее. Я, кстати, тоже с ней лично не знаком.

В дверь с грохотом застучали. В комнату ввалились Бачулин с полдюжиной пива в руках и смеющийся Пустыхин. Бачулин сразу стал в сторонку, чтоб при здравствованиях не уронить бутылок, а Павлов оказался на оси быстрого движения Пустыхина и был сметен на койку взмахом его короткой сильной руки.

— Здравствуйте, Юлия Яковлевна! Здравствуйте, век вас не видел! Все хорошеете! — орал Пустыхин, перегибаясь над столом, чтобы пожать Юлии руку. — Александр Яковлевич по старому обычаю вздумал вас прятать, но это у него не выйдет, как многое другое не выходит. Куда вас поцеловать? Говорите скорее, пока не вышло непоправимой ошибки!

— Только в руку! — предупредила Юлия, протискиваясь между столом, стульями и койкой, чтобы он в нетерпении и ее не перетянул через стол. — Только в руку, Петр Фаддеевич!

Он каким-то звучным чмоком коснулся ее руки, дернул Лубянского за пальцы и с такой силой сжал Павлову ладонь, что тот охнул. Не обращая больше внимания на впечатление, произведенное его неожиданным вторжением, Пустыхин нырнул назад в прихожую — раздеваться.

— Мы с Василием запаслись пивком — помозговать перед сном, — кричал он из прихожей, — а Мегера нас огорошила: к Лескову приехала сестра! Как Сестра, почему сестра, зачем сестра? Немедленно, конечно, к вам — непрошеные дорогие гости! Жаль, Шура не могли прихватить: у него заседание. — Пустыхин вошел в комнату, на ходу одергивая пиджак. — Ну, здравствуй-то, здравствуйте еще раз — уже окончательно!

— Санечка! — проговорил Бачулин, не двигаясь с места. — Подкрепление у меня, куда бы его?

Лесков с Лубянским быстро убрали лишние тарелки, и Бачулин поставил бутылки на освободившееся место. После этого он пошел здороваться с Юлией, а Пустыхин уселся на стул, где раньше сидел Павлов.

— Не так уж плохо, — объявил Пустыхин, рассматривая на свет начатую бутылку вина. — У меня были предчувствия помрачнее, когда Мегера объявила, что вы уже час как заседаете. Василий, нам с тобой, по обычаю, штрафную за опоздание — по стакану вне очереди…

Прежняя мирная, сдержанная беседа была забыта. Пустыхин предлагал тост за тостом, рассыпал вокруг себя насмешки, комплименты, меткие словечки, сам шумно смеялся, заставлял хохотать других, — без грохота и трескотни он веселья не признавал. Был только один способ заставить его замолчать в веселой компании, и малодогадливый Павлов случайно напал на этот способ. Он на некоторое время усмирил Пустыхина.

— Вы почему не пьете? — обратился Пустыхин к Павлову. — Душа не терпит хмеля? Или сердце плохо бьется, согласно новейшим требованиям медицины? Один мой знакомый досрочно вогнал себя в гроб в порядке научного эксперимента. Он по правилам голодал, холодал, дышал и ходил. Загорал на пляже только по учебнику. За какой-нибудь год его не стало. Вы такой?