Пустыхин с ироническим уважением покачал головой.

— Однако вы закрутили, не ожидал. От переворотов в технике вдруг скакнули к переворотам в психологии. Мысль, впрочем, здесь есть, надо в ней разобраться.

— Разбирайтесь, не возражаю, — поспешно сказал Лесков, обрадованный тем, что легко выпутался из трудного спора.

4

Лесков не торопился с разработкой проекта полной автоматизации фабрики. Он помнил о прежних провалах и давал мыслям устояться. Он прикидывал и рассчитывал, принимал и отвергал. Стол его был завален литературой по обогащению.

Настал день, когда он вызвал Закатова и поделился с ним идеей комплексной автоматизации обогатительного процесса.

— Всю цепочку? — переспрашивал потрясенный Закатов. — Вы это серьезно, Александр Яковлевич? От подачи руды на фабрику до контроля потерь металлов в хвостах?..

Лесков утвердительно кивал головой. Закатов долго не мог успокоиться. Он выдвинул ряд общих возражений. Знает ли Лесков, что такая работа по плечу лишь специализированному институту, а не их в конце концов жалкой лаборатории? Пусть Москва занимается мировыми проблемами, на кой черт нам лезть в это дело? И деньги! Где они возьмут миллионы, требуемые для проведения этого плана?

Лесков пункт за пунктом разбивал возражения. Дорогой Михаил Ефимович, творит не тот, кому по штатному расписанию положено ходить в творцах, а тот, кто может творить. Они способны взвалить себе на плечи подобное задание, этим все сказано. Что касается денег, — будет грамотный проект — дадут и деньги.

— Давайте подбирать аппаратуру для автоматизации каждого узла, — предложил Закатов, понемногу загораясь.

Тут затруднения вставали одно за другим. Промышленность выпускала ограниченный ассортимент приборов, среди них не было тех, что требовались.

— Черт знает что! — ругался раздраженный Закатов, расшвыривая по столу каталоги. — Самое живое и передовое дело — автоматика, а заводы выпускают ту же аппаратуру, что двадцать лет назад, — ртутные и мембранные расходомеры, допотопная пневматика. Потрясающая косность! Слушайте, мне кое-что явилось в голову.

Он схватил кусок ватмана и стал набрасывать схему придуманного тут же нового прибора. Лесков с улыбкой остановил его и отодвинул в сторону ватман. Закатов, увлекаясь деталями, часто забывал о существе. Каждый намек на затруднение, одно слово «проблема» немедленно рождали у него поток ослепительных и не всегда вздорных идей. Он лаже книги читал с трудом: мысли авторов путались с его собственными, улучшавшими только что прочитанное, это страшно мешало разбираться в изложении. Недоброжелатели острили о нем: «Дайте на вечер Закатову школьный учебник физики — утром он представит пятнадцать усовершенствований в пятнадцати областях техники».

Так, обсуждая каждую стадию и звено технологической линии — Лесков недаром в эти дни изучал обогатительную литературу, — они установили, что весь процесс на фабрике поддается автоматизации. Лесков записывал результаты обсуждения, и, когда оно было закончено, техническая революция в обогатительном процессе совершилась, пока только в карандаше, даже не в туши..

— Теперь денег и людей — все закипит! — нетерпеливо сказал Закатов.

— Будут деньги и люди, — повторил Лесков.

Он знал, что еще много дней должно пройти, пока первые автоматы заработают на дробилках и мельницах. Он гнул свою линию, не обращая внимания на подстегивания Закатова и звонки Савчука; тот тоже выражал нетерпение. Для новых споров с плановиками нужно было хорошо подготовиться. Лесков готовился тщательно. Схемы, занесенные в тетрадь, часто менялись. Лесков иногда прямо в цеху вынимал записную книжку и черкал в ней. Когда он во флотационном отделении расправлялся подобным образом с намеченной линией регуляторов, к нему подошла Надя.

— К нам подбираетесь? — неприязненно спросила она. — К вам, — подтвердил Лесков. — Не нравится?

— Если поставите такие же регуляторы, как у измельчителей, вряд ли кому это понравится, — возразила она. — Слишком уж над ними все трясутся.

Лесков стал объяснять, что новая автоматика не потребует большого ухода. Надя отговорилась занятостью и ушла, не дослушав. Лесков пожал плечами и снова, взялся за блокнот, потом с досадой захлопнул его. Он недоумевал. Надя в последнее время держала себя сухо, при посторонних говорила с ним вызывающе резко. Лесков понимал, что это отзвук споров, возникших при наладке регуляторов, но это было странно, он ведь извинился тогда перед ней, по-хорошему извинился, признал свою неправоту. И она как будто простила его, разговаривала дружелюбно и мирно. Ему казалось, что отношения у них наладились — деловые, искренние отношения, те самые, какие нужны. Но уже на другой день, после беседы на площадке, Надю словно подменили: она еле здоровалась, глядела мимо Лескова. Лескову пришло в голову, что тут сказывается влияние Селикова, тот с недовольством следил за ними, когда они вынужденно перекидывались несколькими словами. Селиков мог уверить Надю, что Лесков собирается ухаживать за нею и для этого пускается в объяснения и извинения. Мысль эта была Лескову очень неприятна.

Лесков все больше убеждался в том, что нужно снова поговорить с Надей. Скоро придется разворачивать обширные работы в ее флотационном отделении, без взаимной помощи работа эта пойдет со скрипом. Он теперь часто думал об этом, даже в лаборатории за стендом вспоминал Надю, ее недовольное лицо, хмурые ответы. «Надо, надо потолковать! — думал он. — В конце концов дело этого требует, а так чепуха какая-то, поссорились неизвестно из-за чего».

Вскоре представился и повод для объяснении.

Лесков, выйдя из цеха, увидел впереди Надю. Она, — как и он, выбрала не широкое шоссе, а кривую горную тропку. Лесков сам удивился тому, как вдруг шумно застучало его сердце. — «Дурак, ты, кажется, трусишь! — сказал он себе сердито. — Догони и ее и поговори!» Но это было нелегко — догнать Надю. Она прыгала с камушка на камушек, обычным шагом Лесков не поспевал за ней, а пуститься в бег он не осмеливался.

— Здравствуйте еще раз! — сказал он, наконец догнав ее. — Мы ведь с вами сегодня виделись?

— Здравствуйте! — сказала она, не поворачивая головы.

Некоторое время они двигались молча. Надя легко шла по тропке, а Лесков неуклюже прыгал возле нее прямо по склону. При такой нелепой ходьбе разговаривать было немыслимо, но он в нетерпении слепо ринулся в объяснение.

— Слушайте, — сказал он. — Я хотел спросить: вы что, сердитесь на меня?

Она ответила, не поворачивая головы:

— Ну вот еще! За что мне на вас сердиться?

Он продолжал, все более смущаясь:

— Может, мне показалось? Вы совсем по-другому держитесь, чем раньше.

— Не понимаю, — сказала она нетерпеливо. — Один раз вы уже извинились за грубость. А сейчас вы чего, собственно, добиваетесь?

Он хмуро ответил:

— По-честному, от вас лично я ничего не добиваюсь. Просто нам предстоит совместно работать над сложными проблемами и вот нужно установить хороший деловой контакт…

— Значит, это чисто деловая беседа? — сердито спросила она. — Тогда зачем вы выбираете такое неподходящее место? — Деловые разговоры лучше вести в кабинете Савчука при свидетелях. Если у вас имеются ко мне претензии, прошу их высказать именно там.

Он еще пытался продолжать объяснение:

— Ну, при свидетелях не обо всем можно. Мне вот кажется, что вами командуют настроения. Но почему на мою долю отпущены только плохие ваши настроения, непонятно.

— А я удивляюсь вашей проницательности, — отозвалась она еще сердитей. — Как это вы вообще разглядели, что у меня бывают настроения? Мне думалось, я для вас вроде винтика в вашем регуляторе, одна из деталей технологического процесса. Нужен этот процесс, волей-неволей приходится иметь дело со всеми его деталями, в том числе и с начальниками. Не нужен, можно и не обращать внимания, будто их и нет. Что разве не такое у вас отношение к людям?

Он даже вспотел от нелепости своего положения и раскаивался, что начал этот рискованный разговор.