— Дубина ваш автомат! — желчно сказал рабочий. — С дядей Федей у нас шло, а с регулятором не пойдет. Дядя Федя знал, что нужно. Он воду подкрутит, на одном корыте пустит жиже, на другом погуще, в среднем и получится, как надо. А если не справится, выйдет на помост и задаст нам как следует! И мы понимаем: раз дядя Федя ругается, точно, нужно менять подачу руды.

И это тоже было правильно. Лесков вспомнил, как дядя Федя, удивляясь хорошему действию регуляторов, говорил, что только разика два в смену приводится вмешиваться в их работу. Эти два разика были, оказывается, необходимостью. Могучий, все охватывающий мозг человека поправлял узкую работу автомата, слепо выполняющего заданную ему программу. Ныне они отсутствуют, эти коррективы человеческого разума, — Лескову они казались нехитрыми распоряжениями малоквалифицированного рабочего. И вот результат: регуляторы пытаются держаться предписанной однообразной линии и, путаясь, не справляются с процессом. У них нет мозга, нет языка, они не соображают, что из нарушений процесса можно пропустить, а чего нельзя, они не выйдут на край помоста и не обругают слишком увлекшегося измельчителя. Все ясно, все правильно.

— Но почему же вначале регуляторы вели процесс? — помолчав, спросил Лесков.

Сухов фыркнул.

— Почему? — переспросил он. — А ты спроси Лубянского. Показуху устроил товарищ Лубянский. К пуску автоматики готовились, как к престольному празднику. Все расписали: какую руду молоть, сколько тонн держать, около мельницы инженеры ходили, как бы, не дай бог, лишку на транспортеры не переложить. Так, говорю, и без регуляторов хорошо пойдет, а ты в сводки загляни: в дни испытаний процентов на пять продукции недодали. Я сегодня в бухгалтерию, забежал, рублей на сто, говорят, выдадут меньше в этом месяце. Вот она, твоя автоматика!

Он повернулся, собираясь уходить. Лесков задержал его.

— Скажите, Николай, на какую работу перевели дядю Федю?

Сухов пронзительно взглянул на Лескова.

— Дядю Федю? А будто не знаешь? На улицу вышибли дядю Федю! Молодых взяли на строительство, переучиваться будут. А старику куда податься? В сторожа предложили — ему обидно, да и зарплата — треть прежней. Кто-то ему напевал, что с автоматикой жить легче будет. Да легче, и работа полегче и зарплата облегченная! — измельчитель проговорил с горечью: — Начальник кадров, знаешь, как ему растолковал? Безработицы у нас нет, в масштабе Советского Союза мы тебя всегда устроим по специальности, а на фабрике, извини, нет для тебя подходящего места…

Лесков возвратился на классификаторы с тяжелым чувством. Все было неприятно в этом разговоре с измельчителем: и сообщение о дяде Феде и критика регуляторов. Но разговор был важен. Лесков видел коренной просчет схемы регулирования — не его одного, их общую ошибку. Видел он, еще неясно, и правильный путь и поеживался: путь был тяжек и нескор. У одного из щитов Закатов с проснувшимся Селиковым регулировал исполнительный механизм. У Селикова был раздраженный вид, а Закатов повеселел: видно было, что регулирование сейчас идет лучше.

— Кажется, мы нашли загвоздку, — бодро сообщил он. — Все дело в том, что чувствительности не хватало.

— Вздор, Михаил Ефимович! — угрюмо сказал Селиков. — Испытывали мы ночью этот вариант — ничего не дает. Пустую работу делаем.

— Исполняйте, что вам приказывают, Сережа! — возмутился Закатов, — В конце концов, в каждом деле должна быть одна голова, а не двадцать.

Селиков пожал плечами и выразительно посмотрел на голову Закатова. Лесков не вмешивался в их спор. Кое-что может оказаться лучше, кое-что хуже, но это не отменит определяющего факта — они напутали в главном, они автоматизировали второстепенное звено цепи, а цепь как была, так и осталась. И он, Лесков, хорош! Сравнивал электронику и пневматику, высчитывал, сколько месяцев простоит тот прибор и сколько этот, а не решил того, что единственно нужно было решить: годятся ли вообще эти приборы? Они спорили о замке — внутренний или наружный лучше запирает двери, — но забыли поинтересоваться, имеются ли эти двери, для которых подбирают замок.

На площадке появились Лубянский и Надя, оба в брезентовых куртках. Надя сухо поздоровалась с Селиковым и еле кивнула головой Лескову и Закатову.

— Поглядите, что творится на флотации, — сердито говорила она Лубянскому. — Настоящий сумасшедший дом!.

Лубянский спросил Закатова:

— Ну, как? Идет регулирование?

— Идет, — сообщил Закатов. — Мы тут обнаружили коренную причину всех неполадок: чувствительности не хватало.

Надя презрительно рассмеялась.

— Насколько я заметила, — насмешливо обратилась она к Закатову, — вы каждые два часа находите истинную причину неполадок, и каждый раз оказывается, что это не та причина. Уж сказали бы прямо, что приборы не справляются с процессом.

Зякатов бурно запротестовал. В спор вступил Селиков. Насупившись, он грубовато бросил:

— Ладно, Надюша, давайте не будем! Скоро все наладим. В общем, топайте, а мы повозимся.

Надя с гневом повернулась к Селикову. — Я уже вчера предупредила вас, меня зовут Надеждой Осиповной. И топать я не собираюсь, я не топаю, а хожу. А сейчас я предъявляю официальную претензию. Я спрашиваю, когда кончится этот кошмар автоматики.

Селиков покраснел: он не ожидал такого отпора. Надя отвернулась от него. На площадке показался Савчук. Он тяжело шагал между классификаторами, останавливался у каждого корыта. За его спиной виднелось румяное лицо Кати; глаза её были широко раскрыты, в нетерпении она старалась сразу все охватить: диаграммы на приборах, воду в классификаторах, лица спорящих. Она издали закивала Наде и Лескову и, оторвавшись от Савчука, побежала к ним.

— Ужас что такое! — шепнула она торопливо. — Звонит Крутилин. Ругаются с никелевого завода. Только что Кабаков разносил Савчука. Если сегодня не наладите, половина комбината остановится. Я тоже прибежала посмотреть, как вы справляетесь.

Савчук наконец доорался до стоявших на площадке. Он укоризненно заговорил, ни на кого не глядя:

— Советовал: никого не сокращайте, пока не отработали схему. Нет, своя голова умнее! А сейчас что будет, дорогие Георгий Семенович и Надежда Осиповна? Вот сосчитано, за последние сутки на двести тысяч рублей ценнейших металлов вывалили сверх нормы в отвалы, так, за зря живешь! Кто виноват? Никто не виноват — автоматы. Эти автоматы все вместе того не стоят, что они за неделю напортят. Ну, герои, как вашу сверхтехнику поправлять будем?

Как ни был он сердит, он не удержался от шутки, улыбка тронула, словно штрихом, его лицо. Он переводил глаза с Лубянского на Надю, с Нади на Лескова. Лубянский твердо сказал:

— Я уже докладывал вам, устанавливаем строгий режим измельчения. Никаких прыжков вверх и вниз! Заданная производительность. Очень прошу не отменять моих распоряжений, сколько бы вам ни жаловались. Плановое задание по помолу руды выдержу, это обещаю.

Надя в ответ на взгляд Савчука, сказала, пожимая плечами:

— У нас одна претензия: слишком колеблются объемы пульпы, не успеваем регулировать флотационные машины.

Лесков молчал. Савчук прямо спросил:

— Ты, именинник, что ж молчишь, товарищ Лесков? Могут твои регуляторы поддерживать постоянство объемов? Учти, лишнюю пульпу сливать некуда, гоним в отвалы.

Лесков ответил:

— Боюсь, автоматы не смогут вести процесс так, чтоб всегда была одна и та же плотность и один и тот же объем. Человек этого тоже не мог: он менял то плотность, то объем, он регулировал гибко, но не точно.

Надя нетерпеливо сказала:

— Не возражаю, чтобы ваши автоматы регулировали так же неточно, как дядя Федя, — он никогда не заливал наши машины выше краев.

— Что же, можно попробовать, — угрюмо согласился Лесков. Он обратился к Закатову: — Прошу перевести все приборы на минимальную чувствительность. — Закатов и Селиков разом запротестовали. Лесков оборвал их: — Спорить будем потом!

Он отошел к помосту. Закатов и Селиков переходили от прибора к прибору, меняя чувствительность регуляторов. В ответ на это на диаграммах исчезали колебательные явления, но строгая линия плотности становилась неровной, волнистой кривой, уходившей то вверх, то вниз от заданного предела. Надя побежала проверять, как отразится на флотации новое задание регуляторам, Катя ушла с нею. Лубянский ходил с Закатовым — он держался подальше от Савчука. Савчук подошел к сосредоточенному Лескову, облокотился, как и тот, на помост, Савчук уже справился с плохим настроением, на лице его блуждала обычная усмешка.