Далее шло перечисление фамилий, кому предлагалось какое взыскание.

— Что ж, для начала неплохо, — сказал Романцов. — Правда, насчет того, что должных выводов не сделано, — тут вы немного перегнули. Ну, да ладно… Спасибо. Постараемся копнуть и поглубже. Чую я, дело тут зашло далеко.

Директору не хотелось здесь же, при районщиках, продолжать этот разговор. «Сами разберемся», — прикинул он про себя. Поэтому спросил своих:

— Что конкретно делается сегодня?

— Алексей Фомич… — разом заговорили заведующий и зоотехник.

— Не все сразу, по одному, — недовольно сморщился директор.

— Послам прицеп за просянкой, — перебил заведующего зоотехник, — вот с помощью товарищей, — он кивнул в сторону приезжих, — договорились насчет соли. Машина сейчас уйдет…

— И что же, это разве такие проблемы, что без вмешательства народного контроля нельзя было обойтись?

— Вот и нельзя. Сколько мы добивались соли — все нет. Хорошо, что они приехали…

— Ладно, соль, — недовольно махнул Романцов. — Неужели и за соломой нельзя было съездить раньше?

Заведующий потупился, опустил взгляд, не находя что сказать.

— Добро, — неопределенно сказал Романцов, — идемте, покажите мне, что тут у вас происходит.

Перед входом в кормоцех директор увидел у трактора с прицепом Василия Кирпоносова. — Что привез?

— Корма. Что ж больше. Не успеваем подвозить.

В помещении кормоцеха чисто, на первый взгляд. Но это лишь на первый взгляд. Заглянул директор в кормушку, а она до половины заполнена силосом.

— Это что?

— Не поедают, — пояснил заведующий.

— Меньше давайте.

— Сколько в рационе, столько и даем.

— Это твое дело указывать зоотехникам, чтобы те пересмотрели его, рацион этот, — с раздражением произнес Романцов.

Еще больше вспылил директор, когда увидел, как с противоположного конца конвейера шел кормораздатчик Антон Гнатюк и вилами выбрасывал этот силос из кормушек прямо под ноги коровам.

— А что же делать? — удивился заведующий. — Надо же грубые корма загружать.

— Электроэнергии не хватает, — поддержал заведующего зоотехник, — да и лента транспортера не выдержит.

Алексей Фомич аж глаза кверху поднял. Посмотрел, а вверху горят лампочки, десятки больших электроламп. И это-то среди бела дня. Не поленился директор, прошел и сосчитал эти огни — тридцать восемь!..

— Считать умеете? — спросил он зоотехника и заведующего. — Если не можете, я вам посчитаю, сколько электроэнергии уходит впустую.

Смуглое лицо Романцова вмиг стало желтым, колючим…

— К завтрашнему дню чтоб здесь был порядок. Полный. После обеда, точно в такое же время, буду тут. Люди чтоб все на местах были. Говорить буду. А сейчас и смотреть ничего не хочу и детские разговоры слушать — тоже…

Гнатюк, слышавший разговор и подошедший в это время к начальству, кивая на зоотехника, оказал:

— Хоть я и малограмотный, Алексей Фомич, а знаю откуда падеж и отчего непорядок. Сколько раз говорил вот ему, — рабочий опять повел глазами в сторону зоотехника. — Вроде бы со мною и соглашается, а делает по-своему. Потому оно так и выходит…

Алексей Фомич хорошо знал Антона Гнатюка, который был несколько старше его, Романцова, а все время работал на постоянных работах и когда еще тут был колхоз. Мужик он был хозяйственный, рассудительный, с той крестьянской хитринкой во взгляде, за которой скрываются опыт прожитых лет, хозяйская сметка.

— Все, — сказал директор зоотехнику и заведующему, — действуйте. — А сам тут же повернулся к Гнатюку:

— Что ж это, Антон Евграфович, корма так вот и сбрасываем прямо под ноги?

— Признаюсь, Алексей Фомич, противное моей душе дело делаю, а надо — иначе не успею. Я ведь один, считай, — оперся на вилы Гнатюк.

— Остальные где ж?

— Кто где: тот — за кормами, другой — за солью… Давно, Алексей Фомич, хочу сказать, отчего так все получается. Самую суть скажу.

— Ну, ну, — нетерпеливо потребовал Романцов.

— Только с какого краю начинать: с начала или с конца?

— А как оно понятнее будет? — вопросом на вопрос ответил Романцов.

— Все одно — понятно…

— Тогда давай с конца, может, оно интереснее, — улыбнулся директор.

Гнатюк пригласил Романцова следовать за собой. Они подошли к куче навоза.

— Вот, — ковырнул он вилами, — смотрите, что это за навоз. Тут больше соломы и кормов всяких, чем навоза. Раньше разве так было? Я вот помню батьку своего Евграфа Трофимовича — старик нутром чуял беду, в чем бы выдумали? — в тракторе!

— Какую беду? — удивился Романцов.

— А такую, страх у него не напрасный был перед машиной. Чуял он, что от нее, кроме пользы, и лиха не мало будет. А оно так, считай, и есть. Конечно, техника — сила. Но эту силу повернуть по-разному можно. Повернул ее не туда, куда надо, — и беда. В прошлом годе четыре скирды соломы, что за второй лесополосой, — погнили? Погнили. А почему? Да потому, что косили и тут же вслед скирдовали, не дали и просохнуть как след. Машина — сила. Чего ждать — раз-з-з, и готово. Вот она, эта солома.

Гнатюк поддел на вилы пласт, где вместо навоза была действительно солома.

— И силос так же: с росой, с водой — гони, давай. Сгреб в кучу. Машина — дьявольская сила! А результат: не едят такой силос. Это — главная причина. А еще их не одна. Вот они складываются вместе — и падеж и что хочешь. Вот оно что…

«А что? Он прав…» — думал Романцов, возвращаясь с фермы.

24

Прошло четверо суток с того дня, как случился пожар. Четвертую ночь проводил Митрий в больнице. Чувствовал он себя вроде бы нормально. Угар прошел, хотя еще давала знать о себе острая боль в левой руке, плече и во всей лопатке, но всем сердцем своим он рвался домой. Никогда еще не приходилось ему лежать в больнице, и эти четыре дня казались четырьмя годами.

Тихо в палате. Кроме Митрия тут находился небольшой старичок, лет семидесяти пяти, с грыжей в обоих пахах. Но он был сильно туг на ухо и поэтому в разговоры почти не вступал, а больше копался в своей тумбочке, без конца перебирал какие-то тряпки и бумажки в старом потертом портфеле. Был и еще один больной — юркий мужичок Митриевых лет, с длинным носом и незакрывающимся левым глазом, взглядом которого, он, казалось, пронизывал насквозь предметы, на которые устремлял этот глаз. У него дело шло к выписке (обморожена кисть правой руки) — и он почти не бывал в палате, а играл с «ходячими» больными в домино во дворе.

Только в больнице обнаружилось, что Наталья пострадала не меньше, а гораздо больше Митрия: чуть не вся спина вздулась пузырями. Как лежала она, потеряв сознание, животом вниз, так и загорелась на ней кофточка. Митрий еще тогда, в тот вечер, понял, что с Илюхиной дело плохо. После осмотра хирург сразу же убежал в женскую половину и был там очень долго. Потом Митрий слышал телефонный разговор его, а с кем — не мог понять. Уловил только одно: Наталья в тяжелом состояний, у нее большая потеря воды, капельница положения не спасает и что ей требуется срочная пересадка кожи.

По отрывкам этого разговора Митрий также понял, что ситуация складывалась критическая: был поздний час, впереди целая ночь, а ждать утра, чтобы заполучить доноров, — рискованно. И тогда он, превозмогая боль, потянулся к кнопке «вызова» медсестры.

Вбежала девушка, та, что только что его перевязывала.

— В чем дело, больной?..

Митрий наблюдал, как во взгляде сестры чувство то ли испуга, то ли раздражительности сменялось недоумением. И он поспешил сказать:

— Позовите доктора, я хочу дать кожу.

— Какую кожу? — удивилась девушка.

— Свою кожу больной, что поступила вместе со мной.

— Да вы в своем ли уме?.. Вы же — больной…

— Тогда позовите врача, раз я больной, — у меня сильные боли.

— Лежите спокойно, обезболивающий укол вам записан в одиннадцать тридцать.

— Все равно позовите… Пожалуйста…

Сестра пожала плечами, вышла.

— Вы что, с ума спятили, молодой человек? — едва переступив порог, заговорил врач, — вы даете себе отчет, батенька?