Ансамбль Казанской площади строился в Петербурге почти одновременно: проект его был утвержден в 1800 году императором Павлом I. Параллелизм с величественным римским собором св. Петра был заложен уже в первоначальном проекте А.Н.Воронихина, а впоследствии даже усилен – в целях не подражания, но соперничества. Современники подчеркивали то обстоятельство, что храм был построен «без всякого содействия иностранцев» – по замыслу русского архитектора и исключительно из отечественных материалов, «от подошвы фундамента до верхушки креста». Более того, он воплощал идею величия «северной империи», входившей в эпоху своего максимального могущества. Пребывая во вполне сопоставимом настроении, примерно за столетие до царя Павла I, французский король Людовик XIV повелел своим зодчим поставить в Париже одноглавый храм с полуциркульной колоннадой, который составил бы достойный противовес созданию Микеланджело и Бернини. Со временем колоннаду решено было не строить, но сам собор навсегда вознес свой купол над столицей Франции, составив одну из ее градостроительных доминант. Мы говорим, разумеется, о «Соборе Инвалидов», задуманном как архитектурный апофеоз «великого века» Франции, зримо и убедительно утверждавший претензию ее королей не только сравниться со славой как древнего, так и современного Рима, но и превзойти ее. При явной отсылке к шедевру римской архитектуры, Андрей Воронихин держал в голове величественный парижский собор и вступил в скрытое соревнование с его французскими зодчими, в котором, как выяснилось впоследствии, не было проигравших, но только одни одни победители.

Создатель ансамбля Исаакиевской площади с ее величественным храмом, строившимся на протяжении сорока лет, был также воспитанником французской архитектурной школы. Анри-Луи-Огюст Рикар де Монферран получил профессиональное образование в Париже, в период «наполеоновских войн», умело использовав тот промежуток в несколько лет, когда после ранения он был освобожден от службы в армии. Ему довелось близко сойтись с Шарлем Персье и Пьером Фонтеном, которые были не только блестящими архитекторами и декораторами, но и ведущими представителями вошедшего тогда в моду грузного, но роскошного стиля ампир. Глубоко восприняв их творческие установки, Монферран до конца жизни мысленно возвращался к разговорам с ними и не раз заявлял, что считает себя учеником славного Персье. В 1814 году, в бытность в Париже императора Александра I, Монферран преподнес ему альбом своих архитектурных проектов, который произвел самое выгодное впечатление. Через два года француз перебрался на берега Невы и поступил на государственную службу. В Петербурге тогда думали о благоустройстве пространства, которое на манер просторного форума простиралось вглубь города, за спиной Медного всадника. С петровских времен, тут было последовательно построено несколько православных храмов, освященных во имя св. Исаакия Далматского, в день памяти которого родился сам основатель города. Собор, который надлежало выстроить здесь, должен был стать главным кафедральным собором имперской столицы и, разумеется, составить градостроительную доминанту петербургского левобережья. За решение этой задачи взялся в 1818 году Огюст Монферран и посвятил ей оставшиеся сорок лет своей жизни. Объем как творческих, так и чисто технологических трудностей, которые ему довелось решить, представляется поистине неохватным. Как бы то ни было, в итоге все они были разрешены: к концу николаевского царствования посреди Исаакиевской площади поднялся исполинский собор о четырех мощных портиках коринфского ордера и массивной ребристой главе. Поднявшись на галерею, окружающую барабан, мы можем по сей день окинуть одним взглядом с высоты птичьего полета и томонову Биржу, и воронихинский Казанский собор, и прочие величественные здания и ансамбли, созданные в период петербургского «высокого классицизма». Представить без них Петербург невозможно – так же, как отрицать, что все они многим обязаны творческому усвоению и переработке идей и методов, выработанных деятелями французской архитектурной школы. Кстати сказать, в свое время это обстоятельство бросилось в глаза такому тонкому знатоку искусств, как классику французской литературы Анатолю Франсу, которому довелось посетить наш город летом 1913 года. Не пробыв в Петербурге и трех дней, писатель сразу же обратил внимание на то, что в облике центральных кварталов города доминирует стиль ампир и заметил, что, таким образом, столица Российской империи представляет собой «осуществленную мечту Наполеона I».

Говоря об эпохе «петербургского ампира», грех было бы не припомнить, что у нас был создан своеобразный мемориал, посвященный победам российского оружия над Францией – и даже не один. Прежде всего, назовем памятник А.В.Суворову, по сей день украшающий северную оконечность Марсова поля. В соответствии с канонами классицизма, монумент представляет воина в самом расцвете сил, римского бога войны, которому приданы некоторые черты сходства с русским военачальником, «князем Италийским, графом Суворовым-Рымникским» (цитируем надпись на пьедестале). На самом деле Суворов был уже не юношей, но мужем почтенных лет, когда в 1799 году с успехом провел свой Итальянский поход. Ему противостояли армии, пылавшие революционным энтузиазмом и шедшие в бой под руководством лучших полководцев тогдашней Франции. Проявив исключительный талант, генералиссимус выиграл 63 сражения, захватил 619 неприятельских знамен и вернулся домой с победой. Памятник был задуман сразу же по окончании похода, еще при жизни Суворова, но установлен в 1801 году, сообщив всему Марсову полю характер мемориала во славу побед над французским оружием.

Менее чем через год после освящения Казанского собора, «Великая армия» Наполеона вторглась в пределы России. В августе 1812 года, М.И.Кутузов слушал здесь торжественную литургию, приложился к чудотворной иконе, получил благословение архиерея и направился прямым ходом в действующую армию. Сюда были доставлены и навеки оставлены для назидания потомства взятые в боях трофеи – в том числе 107 французских знамен, ключи от 17 городов и 8 крепостей, взятых нашими войсками, а также жезл одного из наполеоновских маршалов, взятый в бою. Казанский собор был избран и местом захоронения М.И.Кутузова, скончавшегося на следующий год после изгнания французов из России. Между дорическими колоннами парижского «Собора Инвалидов», послужившего в качестве одного из прототипов Казанского собора, стояли статуи короля Людовика Святого и императора Карла Великого. В нишах северного портика петербургского собора также были с самого начала помещены изваяния Владимира Крестителя, Александра Невского и прочих «святых, просиявших в земле Русской». Вместе с тем, идея установить здесь же памятники двум полководцам, изгнавшим «Великую армию», позднее представилась современникам вполне своевременной. На Рождество 1837 года, после «военно-церковной церемонии» во вкусе Петра I, были открыты два монумента, фланкировавшие колоннаду собора. На гранитных постаментах, лицом к главной улице Петербурга, были поставлены фигуры М.И.Кутузова и М.Б.Барклая-де-Толли. «В памятниках есть некоторые элементы символики. Каждый из полководцев попирает ногами поверженные французские знамена с переломленными древками и одноглавыми наполеоновскими орлами – такими же, как на трофейных знаменах над могилой Кутузова. Но присмотримся к деталям. На памятнике Барклаю французское знамя полураспущено, орел приподнял крылья, еще способен подняться в бой. А на памятнике Кутузову знамя уже свернуто, орел повержен», – подчеркнул П.Я.Канн. Если памятник на Марсовом поле представляет собой римского бога или героя, которому придано сходство с чертами российского полководца, то монументы у колоннады Казанского собора решены как портретные изображения реальных людей, которые драпированы офицерскими шинелями на античный манер. В целом же, ансамбль Казанской площади продолжил тему побед над французами, начатую памятником Суворову. Мы не ошибемся, если определим его главную тему как победу в Отечественной войне 1812 года.