События в Париже развивались так быстро, что в Петербурге не успевали за ними следить. Тем более любопытно, что попытка спасения короля, имевшая шансы на удачу, исходила со стороны царского двора. План короля состоял в том, чтобы тайно покинуть дворец Тюильри и, пользуясь фальшивыми документами, добраться до границы. Таковые были предоставлены русским посольством. Мария-Антуанетта значилась в них как подданная Российской империи, баронесса Анна Христина Корф, урожденная Штегельман, следующая домой вместе с детьми и прислугой, в числе которой значился и лакей, под чьим именем скрывался сам король Франции. Фамилия эта была в Петербурге, кстати сказать, очень известна. Отец баронессы, банкир Г.Х.Штегельман, был знаменит как богатством, так и благотворительностью. В частности, будучи старостой общины лютеранской кирхи св. Петра, он взял на себя основные заботы по возведению в 1760–1762 годах здания немецкой школы – прославленной «Петришуле».

После насильственного возвращения короля, русскому послу пришлось давать объяснения рассерженным «народным избранникам». Не имея возможности получить точных инструкций из Петербурга, русский посол И.М.Симолин валил все на досадную оплошность и приносил извинения. Настоящая баронесса Корф якобы своевременно известила его, что, сжигая перед отъездом ненужные письма, по случайности бросила с ними в камин и полученный паспорт, призналась, «что, право, очень сконфужена» и просила исправить ее оплошность, выдав дубликат паспорта. В такой форме дело приобретало черты ясности – хотя все равно оставалось непонятным, как паспорт проделал путь из камина баронессы в ридикюль королевы. Интересно, что, когда об этом узнала императрица, с ней, в свою очередь, приключился приступ холодной ярости. Передавая общий смысл слов Екатерины II, вице-канцлер И.А.Остерман писал послу, что если бы тот осознанно выдал фальшивый паспорт и тем спас бы короля и его семью, то заслужил бы лишь царскую благодарность.

Зимой 1792 года русский посол получил от своего правительства предписание покинуть пределы Франции. Перед отъездом, он получил аудиенцию у несчастных короля и королевы, начинавших уже предчувствовать, что их ожидает: гильотина, как говорят французы, есть профессиональное заболевание королей. Сразу же по возвращении с приема, Симолин отправил домой отчет, в котором писал, что король и королева передали императрице нежный привет и просили ей передать, что смотрят на нее, как на своего ангела-хранителя. Все данные, состоящие в распоряжении историков, подтверждают, что при петербургском дворе много думали об участи узников Тампля и сделали все возможное для того, чтобы оказать им реальную помощь. Всего через год, король был низложен с престола и стал гражданином Французской республики, приняв новую – на самом же деле, очень древнюю для своего рода фамилию Капет. После мучительного, сорокачасового обсуждения, депутаты Конвента приняли решение предать его смерти. Приговор был приведен в исполнение 21 января 1793 года.

«Французская слобода» раннего Петербурга

Вообразить себе «петербургскую империю» первого века ее существования без оживленных русско-французских контактов было бы невозможным. Немалую роль в этом сыграло ознакомление с поступавшими из Парижа журналами, увражами и партитурами, поступление которых с ходом времени стало постоянным. Ошибкой было бы забывать и о потоке привыкших зарабатывать хлеб насущный своим ремеслом иммигрантов, которых исправно доставлял в наш порт едва ли не каждый корабль, бросавший в нем якорь после открытия навигации. В литературе о старом Петербурге эта тема нашла себе некоторую разработку – впрочем, все больше в игривом плане. Заранее узнав о прибытии корабля, щеголи-петиметры, а с ними и отцы семейства, съезжались на Биржевую набережную. «Специалисты по части прекрасного пола любовались хорошенькими розовыми личиками в соломенных шляпках, пугливо выглядывающими из маленьких окошечек трехмачтового корабля. Груз этот предназначался в лучшие барские дома и состоял их немок, швейцарок, англичанок, француженок, на известные должности гувернанток, нянек, бонн и так далее. Интересныя пленницы ждали своих будущих хозяев и полицейского чиновника для прописки паспортов», – писал М.И.Пыляев. Приезжие гувернантки и бонны, а кроме них, гувернёры и куафёры, учители фехтования и верховой езды, танцмейстеры и повара, модистки и портные – список наш можно бы было продолжать при желании еще долго – разъезжались по предназначенным им квартирам на правом или на левом берегу непривычно широкой для европейского глаза Невы и пополняли состав «Французской слободы» раннего Петербурга. Мы поставили это важное для нас словосочетание в кавычки по той причине, что Французской слободы в строгом значении этого слова наш город, пожалуй, не знал.

В петровские времена, французские специалисты по корабельному делу селились на левом берегу Невы по близости от Адмиралтейства, где чаще всего и работали. Помимо того, «на другой стороне реки за дворцом князя Меншикова находится французская улица, на которой живут одни мастеровые – резчики, столяры и те, что делают фонтаны, а также те, что из олова и иных металлов выделывают разные вещи, но все это – для царя. В лавках есть такса, согласно которой продают все вещи. Имеются здесь и меха, и товары из меди и железа. Полотна тут много, но оно узкое. Его требуется много, так как стены и потолки везде обиты полотном, иногда даже вощеным; также полотном обивают галереи и башни в итальянских садах и даже заборы вокруг садов. Пряжу, притом очень красивую, привозят из Москвы». «Французская (или Францужеская) улица» была достаточно густо населена, в первую очередь выходцами из Франции. Она занимала на карте города пространство, которое примерно соответствует начальным участкам нескольких теперешних линий Васильевского острова, с первой – по четвертую. Что же касалось ее наименования, то историки первоначального Петербурга относят его к числу старейших топонимов нашего города; впоследствии оно не сохранилось.

К елизаветинским временам, окрестность Адмиралтейства вошла в новый центр города и подверглась достаточно плотной застройке, в связи с чем французские мастеровые были отсюда постепенно вытеснены. Французское население окрестностей «дворца князя Меншикова» сохранилось, даже несколько выросло. По этой причине, начальные и средние участки нескольких первых линий Васильевского острова и получили в обиходной речи жителей Петербурга того времени название «Французской слободы», о чем долго еще вспоминали авторы описаний Санкт-Петербурга. Вполне доверять такому на первый взгляд однозначному топониму было бы опрометчивым. «Наличие лютеранских, а не католических церквей говорит о том, что и во Французской слободе, несмотря на название, немцев, видимо, было, как и во всем Петербурге, больше, чем французов», – подчеркивает один из ведущих исследователей демографической структуры старого Петербурга Н.В.Юхнева. Немецкое население действительно доминировало в структуре иноязычного населения Петербурга. Количество франкофонов у нас никогда не превышало цифры примерно от трех до четырех тысяч человек. В пользу этого положения свидетельствуют и статистические данные о прибыли населения во французско-немецком реформатском приходе, нашедшие себе место на страницах известнейшего описания «российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга», изданного в конце XVIII столетия Иоганном Готлибом Георги: «Во Французском приходе бывает ежегодно от 8 до 10, а в Немецком от 18 до 25 крестников, да в первой около 100, а в последней около 250 причастников».

С этими данными согласуются и оценки, основанные на источниках иного плана. Так, опасаясь быстрого распространения революционных идей, Екатерина II поспешила потребовать от французов, живших на русских землях, чтобы они принесли присягу на верность французской монархии. Отказавшимся от присяги предписывалось в трехнедельный срок ликвидировать свое дело и покинуть пределы Российской империи навсегда. Рассмотрев состав этих списков, отечественные исследователи С.Л.Турилова и Д.А.Ростиславлев пришли к выводу, что весной 1793 года к присяге было приведено примерно две с половиной тысячи человек, из них 829 – в Санкт-Петербурге, 940 – в Москве и Подмосковье, и еще 655 человек – в провинции. Восемнадцать французов отказались принести присягу и были высланы. Приняв во внимание, что в Петербурге проживало немало еще говоривших по-французски лиц бельгийского или швейцарского происхождения, а также добавив к ним французов, принявших российское подданство, мы снова приходим к оценке численности петербургских франкофонов примерно в 3–4 тысячи человек.