Не прошло и пяти минут, когда я почувствовал с правого борта странный плеск. Еще утром Бероуз приказал навязать по обеим сторонам корабля канаты, так чтобы те доставали до ватерлинии. Мы удивились, но не стали уточнять, незамедлительно выполнив приказ.
Теперь тайна раскрылась сама собой. Тяжелое, почти надрывное человеческое дыхание, заставило меня вздрогнуть, и покрыться мурашками. Подскочив к борту, я услышал глухой удар, словно что‑то врезалось в нас: толи бочка, дрейфующая не первый год, толи оторвавшийся после бури бот. Правда поразила меня до глубины души. К нам на корабль, по заготовленным канатам карабкался моряк. Ошарашено наблюдая за происходящим, я никак не мог взять в толк, как он сумел догнать наше быстроходное судно.
Перевалившись через борт, фыркая и отряхаясь, словно пес, угодивший в речку, пловец поднял голову, и я обомлел. Пирт Рибли, тот самый вахтенный, что дежурил на носу 'Бродяги', когда нас атаковали мертвецы. Именно он пронзенный шпагой Бероуза, теперь вернулся на корабль. На его виске все еще виднелся огромный рубец, а рубашка была насквозь пропитана кровью.
Он поздоровался с каждым, и в конце протянул руку мне. Я отпрянул, не решаясь поприветствовать капера. Теперь он был по другую сторону баррикад.
Мертвецы получили пополнение в свои ряды.
Позже к нам присоединилось еще несколько моряков потерпевших фиаско в недавнем ночном нападении. Но капитан оставался мрачнее тучи, молча приветствуя соратников. Его внимание сейчас занимали лишь часы, по которым он постоянно сверял стремительно ускользающее время. Если бы я был сторонним наблюдателем, то решил бы, что мы участвуем в регате, и стараемся как можно скорее уплыть от проклятого острова.
Следующая неделя не принесла на волнах ожидания никаких новостей. Только море продолжало возвращать умерших каперов — всех шестерых. А еще нас подгоняли бесконечные команды Бероуза. За эти дни я практически не видел вашего отца Рик, но знал, он занят кропотливой, и видимо, очень важной работой. Когда я проходил мимо капитанской каюты, я слышал, как непрерывно скребет перо о бумагу. Что именно он писал, уединившись в покоя самого Бероуза, я даже не мог себе представить.
Девятнадцатый день начался для меня с борьбы с желудком. Запасы пресной воды подходили к концу, и мы едва держались на ногах, дожидаясь очередной порции влаги. Еще скуднее выглядел наш пищевой рацион: вяленое мясо вперемешку с макаронами, которые мы называли еда с дрянью, уже не лезли в горло. Пища мучила и убивала своим однообразием. И в то утро я не выдержал. Меня вывернуло наизнанку, как только я закончил завтрак. Пустой желудок незамедлительно отозвался протяжным урчанием.
Проходящий мимо старпом злорадно хмыкнул. С того момента как мы отплыли от острова он всячески не замечал меня, словно расторопного юнги не было и в помине. Я пытался оказаться в том месте, где он нес вахту, но и тогда разговор заканчивался так и не успев начаться. Постепенно вся команда стала обходить меня стороной. Я сделался прокаженным, которого жалеешь своим молчанием, и безумно боишься протянуть руку, чтобы не дай бог не подцепить от него ужасную заразу.
Те немногие, кто еще пару дней назад пытались подбодрить меня добрым словом, к концу третей недели обратного пути окончательно отвернулись. Я не винил их в этом. Уже давно привыкнув жить одиночкой, я коротал тянувшиеся, будто смола, ночи, за размышлениями. Рассчитывая только на себя, я понимал, что бороться с каперами — в чьих жилах теперь, наверняка, текла кровь дьявола, — бесполезно.
Невольники — как называл еще живых моряков Бероуз, готовили бунт. Но, честно говоря, я не видел в этом смысла. Искать спасения нужно было в молитвах, а не в бессмысленных стараниях…
И следующий день подтвердил правильность моих суждений. Ритли Викс не выдержал первым. Его натянутые нервы лопнули как струна лютни. Внимательно изучая непроницаемый взгляд своего бывшего друга, который теперь не замечал его в упор, Викс внезапно начал смеяться. Не скрываясь, он вышел в самый центр палубы — скромные эмоции превратились в настоящую истерику. Настороженные взоры моряков следили за тем, как их приятель довольно быстро сходит с ума. Приступ продолжался пару часов, пока Бероуз не приказал подвесить помешавшегося на рее. Удивительно, но никто так и не вызвался защитить несчастного капера или по крайне мере его утихомирить. Каждый закрылся в воображаемый панцирь, будто краб, и волновался исключительно о своей шкуре.
Это были самые невыносимые дни. До сих пор я просыпаюсь в холодном поту, вспоминая мучившие меня кошмары.
Но один из них посещает мою память чаще остальных…
…Безумца подвесили на самом видном месте: в центре грот — мачты, чтобы полуденное солнце до изнеможения сушило кожу, оставляя на ней болезненные ожоги, а ночной соленый ветер бередил открытые раны. Я слышал его крик каждую минуту, и если выдавался небольшой перерыв, то спасительные вопли в скором времени начинались вновь.
Мы все потихоньку начинали бредить. Также как и бедняга Викс. Силы были на пределе, а до знакомых берегов оставались еще сотни бесконечных лиг. Когда безумец затих, и мы помолились господу за его измученную душу, наступила такая мертвая тишина, что мне почудилось, будто я оглох.
Превратившись в растянутые на солнце тени, мы неприкаянно слонялись по кораблю, заранее предугадывая приказы наших мертвых повелителей. Наверное, дьявол, и вправду слишком силен, раз способен на глазах у господа творить такие бесчинства… — подумалось мне на сорок первый день нашего плаванья.
В то утро моя вера пошатнулась.
А в следующую ночь ее окончательно растоптал один малозначимый, но достаточно откровенный разговор.
Луна почти утонула в разбушевавшихся волнах. После двухдневного штиля, морской ветер стал для нас манной небесной. Я не спал почти всю ночь и случайная тень, скользнувшая у борта, нисколько не удивила меня. Если это был заплутавший призрак, — он явно ошибся кораблем. Наш 'Бродяга' включая каждого живого и мервого члена команды, стал посмертным напоминанием бороздящим просторы запретных вод. Этакое морское приведение лишенное всего человеческого.
— Не ждал тебя здесь увидеть, — устало произнес Лиджебай.
— Ночь всегда успокаивает, скрывая в темноте дневные невзгоды, — отчего‑то сказал я и затих, чувствуя как сердце забилось в предвкушении предстоящей беседы.
Лиджебай кивнул:
— А я вот не могу смотреть на солнце. Глаза привыкли к полумраку каюты. Любой свет причиняет нестерпимую боль. Мне кажется, если взгляну на яркое безоблачное небо, то незамедлительно ослепну.
Я внутренне напрягся, заметив стеклянный взгляд собеседника.
— Ты, наверное, удивляешься…чем можно занимать себя весь день и ночь?
— Вы ведь находитесь во власти капитана, — уверенно выпалил я.
Лиджебай грустно улыбнулся:
— И да, и нет. Главный мой враг, это я сам. И мне невыносимо страшно от этого неоспоримого факта.
— Но там, у водопада… Вы же использовали свой шанс? Разве не так?! — искренне удивился я.
Ваш отец ответил не сразу. Он долго думал, а потом спросил:
— Ты веришь в удачу?
— В удачу? — осторожно переспросил я.
— Ну, да. Как при игре в кости, когда ожидаешь, что выпадут единицы, а получается пара или шестерки…
— Полагаю, что нет, — я буднично пожал плечами.
— А я вот решил положиться именно на этот самый шанс. Понимаешь? Я доверился своим мечтам. Решил, что мир, который живет в моей голове лучше того, что окружает нас. Решил наполнить его своими чувствами, эмоциями, страхами и переживаниями. Захотел поиграть во Всевышнего. Стать вершителем судеб.
— И каков итог? — не веря своим ушам, спросил я.
— В первый же день мне наскучило это занятие… а на следующий — мне стало страшно. Я испугался, что не смогу остановиться. Но третий: все расставил по своим местам. Я осознал, что больше не могу контролировать собственный мир…
— Тот, который считали лучше?
— Совершенно верно, Сейл. Тот, что я ошибочно считал лучше. И это еще полбеды, потому что вместе с собственным тщеславием я впустил в новый мир существо, которое гораздо хуже нас всех. Оно и есть все зло, что копиться в нас изо дня в день. Оно коварно и безжалостно. Именно оно станет повелевать всеми. Оно — а не я. Мысленно оно уже скинуло меня с престола и скоро я стану его верным рабом и вечным летописцем.