Микола Лысенко не дожил до того времени, когда Украина стала советской, вошла в братский Союз Социалистических Республик.

Как и Шевченко, Лысенко верил, что в «семье вольной, новой» его, возможно, не забудут, вспомнят «не злым, тихим словом». Но мог ли он даже предположить, какие новые могучие крылья даст революция его песне!

Не так давно побывал я по делам консерватории в Ленинграде.

…Командировка подходила к концу, и за день или два до отъезда я выбрался на набережную Невы, чтобы еще раз полюбоваться ее строгим, закованным в гранит течением, стройным и изящным, всегда каким-то праздничным Зимним дворцом, площадью Декабристов.

Старость всегда тянет к молодости. Может, поэтому я незаметно для себя оказался рядом с шумной компанией юношей и девушек. Судя по разговору, это были студенты Киевского политехнического института. Приехали в Ленинград на практику и теперь, знакомясь с городом, «атаковали» меня, приняв, видно, за ленинградца-старожила.

Студенты с гордостью и не без права называли себя «малым интернационалом»: были среди них русские и китайцы, украинцы и румыны — явление обычное в наши дни, однако всегда особенно радостное для меня, познавшего погромы черносотенцев, «подвиги» криводержавия, раздувавшего вражду между народами, ядовитые речи и кровавые дела украинских буржуазных националистов. Не помню, кто начал, но вскоре мелодия, догоняя острокрылых чаек, понеслась над Невой. То, о чем мечтал отец, пропагандируя в Соляном городке песни, музыкальную культуру славянских народов, встало передо мной зримо в этот августовский вечер на берегу Невы. Мелодии Глинки и Лысенко, Сметаны, русские, украинские, чешские, польские, китайские песни плыли над Невой…

Хор замолчал. Девушки пошептались между собой, расступились, и на круг вышла маленькая стройная китаянка с иссиня-черной косой и застенчивыми чуть раскосыми глазами.

Она, волнуясь, то и дело теребя косу, запела что-то на родном языке, и я сразу уловил знакомую с детства, любимую отцом мелодию: «Реве та стогне Дніпр широкий».

На берегу Невы китаянка пела о Днепре. Пела, как поют о самом сокровенном, впитанном с воздухом родины.

У песни оказалась своя история. Мелодия давно уже растаяла над Невой, а мы все еще молчали. Первой, по-прежнему смущенно улыбаясь, теребя свою иссиня-черную косу точно так, как это делают девчата где-нибудь под Полтавой, заговорила наша певица:

— У нас в Китае давно поют эту песню. И в каждой провинции — про свою реку. Только в Киеве я узнала, что создал ее украинский поэт — большой друг народа. Хорошая песня в сердце каждого народа как дома.

И почему-то подумалось мне, что, может быть, у этих самых львов Тарас Шевченко, мечтая о «семье вольной, новой», впервые произнес напоенные горечью и гневом слова:

О, если б мог отец хоть на миг услышать проникновенный голос черноокой девушки, дочери великого Китая, увидеть эту дружную, разноплеменную студенческую семью!

В семье вольной, новой свято почитается память народного композитора. Его имя присвоено Харьковскому театру оперы и балета, Львовской консерватории, музыкальным школам и училищам. Изданы произведения Н. В. Лысенко в двадцати томах.

Не все оперы Лысенко при его жизни увидели сцену. Теперь «Тарас Бульба» дорог зрителям Киева, Харькова. Киевский театр оперы и балета недавно показал новые премьеры его детских опер, «Рождественскую ночь», «Энеиду». С эстрады и в колхозных клубах, в школах и дворцах культуры — всюду в исполнении профессиональных и самодеятельных хоров и оркестров звучат его произведения.

Одна за другой осуществляются надежды Миколы Лысенко.

Он пламенно, свято верил, что дело его продолжит молодежь, сильная, талантливая.

Лишь на закате своей жизни Лысенко, открыв первую на Украине Украинскую музыкально-драматическую школу, сумел дать музыкальное образование нескольким одаренным детям из народа. Теперь много таких школ на Украине. И не только в городах, но и в селах. Сельская музыкальная школа! Разве мог об этом мечтать Микола Лысенко!

Читателю, вероятно, захочется узнать, какими путями пошли дети Лысенко. Отец никогда не навязывал нам своей воли, но мы знали, как горячо он желал видеть нас среди своих учеников и помощников.

И каждый из нас старался (естественно, в меру своих скромных сил) идти его дорогой. Профессором музыки при Львовской консерватории работала Марианна Николаевна. До самой смерти заведовала музыкальным отделом публичной библиотеки Академии наук УССР Екатерина Николаевна. Среди здравствующих детей композитора Галина Николаевна — тоже музыкант-пенсионер, и Остап Николаевич — музыковед, заведующий музеем Н. В. Лысенко при Киевской консерватории. Ему и принадлежат эти воспоминания.

Верна семейным традициям и внучка композитора Рада Остаповна Лысенко — пианистка, популяризатор фортепьянного творчества Лысенко.

Николай Витальевич Лысенко всегда был скромным человеком, он меньше всего думал о почестях и славе. И теперь на Байковом кладбище, где похоронены Леся Украинка, П. Саксаганский, М. Садовский, М. Заньковецкая, М. Старицкий, среди других дорогих нашему сердцу могил стоит скромный бюст композитора, единственный памятник Лысенко, любовно вылепленный в свое время скульптором Белостоцким.

Этими словами оканчивались мои воспоминания об отце, но как раз в те дни, когда дописывались последние строки, жизнь уже вносила свои поправки.

Расскажу, однако, обо всем по порядку.

Как-то в погожий сентябрьский день ко мне в кабинет-музей Н. В. Лысенко заглянули двое юношей. Вежливо здороваются и говорят:

— Мы с Полтавщины, из Лысенковых Гриньков. Пришли к вам по важному делу. Наш колхоз имени Жданова поручил нам изготовить бюст для памятника вашему отцу, нашему великому земляку. Поставим памятник в центре села, чтобы видно было и малому и старому. А сами мы кончили среднюю художественную школу в Полтаве, некоторый опыт в лепке имеем, вас просим помочь материалами, добрым советом.

Я, признаться, сначала заколебался: техникум техникумом, а хватит ли таланта и умения?

Но уже одно известие о сооружении памятника в Гриньках глубоко взволновало.

Выбрал я для молодых ваятелей фотоснимки и другие материалы, проконсультировал и пожелал им счастливого плавания в капризном море искусства.

Пусть, думаю, за дело берутся, а там увидим. Что сумеют, то и сделают. Не взявшись за топор, и хаты не поставишь.

Миновал месяц, как-то разбираю почту, гляжу — письмо из Гриньков. В конверте фото готового бюста.

Глазам не верю: как, неужели дело рук моих юношей?! Представьте, чудесный вышел скульптурный портрет. Крылатая мысль, творческое вдохновение, и печаль, и боль, и вера в будущее — живой отец! Показал фото киевским ваятелям. «Молодцы, — говорят, — ваши гриньковчане! Профессионально сделано, а главное — с душой».

Вскоре — снова письмо из Гриньков, от председателя колхоза имени Жданова. Приглашает на торжественное открытие памятника.

Кинули мы клич молодежи. Собралась большая группа студентов консерватории. Подготовили программу концерта.

К нашей группе во главе с Ф. Е. Козицким пристали и братья Майбороды — Платон и Георгий — известные наши композиторы. Прихватили мы с собой и подарки Гринькам: большой портрет Лысенко, книги, ноты — и поехали.

Я подъезжал к селу, где не был без малого полвека. Где же они, эти убогие, прелой соломой крытые хаты, нищие, самим богом забытые Гриньки, где отец записал не одну песню, скорбью и слезами повитую, — крик порабощенной души народной?

Куда оно, это лихо, подевалось? Каким добрым ветром его смело? Не узнаю Гриньки. Идем улицей, а по обочинам новые аккуратные хаты, и отовсюду поспешают на площадь люди: малое и старое, мужчины и женщины — село веселое, и люди веселые. Прибыли делегации из района, из других сел. На своих машинах, мотоциклах, велосипедах. А было же, когда на мой бельгийский велосипед смотрело как на чудо, как на диво дивное все село. Было да сплыло, новым, колхозным цветом поросло.