— Иди скорее и найди Ортанс. Только смотри, чтобы тебя не заметили. Никому пока не известно, что нынче утром привезли еще новых младенцев. Пускай люди не знают, что у нас там, в повозке. Даже стражникам не удастся удержать толпу, они, чего доброго, расхватают ребятишек.

Он нервически рассмеялся, по впалым его щекам покатились крупные слезы.

— От толпы всего можно добиться. Равно как любви, так и ненависти, — добавил он.

Больше он ничего не сказал, но взгляд его с бесконечной благодарностью вознесся к небу. Он обнял Бизонтена. Его трясло как в лихорадке. И он шепнул:

— Иди… Иди, брат мой. Мир тоже воздвигают, как стройку.

Мастер Жоттеран проводил Бизонтена до двери, выходившей в задний дворик.

— Пройдешь здесь и выйдешь вон там. Никто тебя не увидит. А насчет повозки стражников уже предупредили.

Бизонтен шел быстрым шагом, но из боязни, что его заметят, пуститься бегом он не решался. Позади него раздалось мощное «ура», и он понял, что Блондель вышел к толпе. Все смолкло — значит, лекарь начал говорить. Потом громкие крики одобрения. На улицах почти не видно было прохожих, даже на пристани приостановились работы.

— Нет, и впрямь этот чудодейственный безумец устроил здесь настоящий переворот.

Очутившись за городской стеной, он бросился бежать. Он добежал до вязовой аллеи. Когда под его шагами громко запели доски деревянного моста, Ортанс показалась на верху крутой дорожки, по которой они ехали в первый вечер приезда, когда стражники завернули их обратно. Ортанс протянула ему обе руки. Они обнялись, и Ортанс проговорила:

— Я все знаю, Бизонтен. Я слышала их возгласы.

— Однако дело обстоит куда хуже, чем вы можете себе представить. Нынче утром мы голову себе ломали, куда бы нам пристроить младенцев, а сейчас приходится их прятать, иначе эти добрые люди у нас их всех порасхватают.

— Ничуть это меня не удивляет, — ответила Ортанс. — Если уж Блондель начнет действовать, ему все удается.

Бизонтена невольно завораживало зрелище охваченной всеобщим восторгом городской толпы, однако на миг он даже испугался при мысли, что Ортанс, как он успел заметить, стала послушным орудием в руках Блонделя.

Они спустились к повозке лекаря, стоявшей как раз на том самом месте, где они переночевали в день своего прибытия сюда.

Под медным котелком тихонько потрескивал огонь. Ортанс подняла на Бизонтена глаза. Улыбнулась ему и сказала:

— Знаю, знаю, о чем вы думаете.

— Верно, — подтвердил он. — В первый вечер я вас не далеко увез. А сам все время думал, чем-то кончится наше путешествие.

— И однако при любых обстоятельствах вы находили в себе силы посмеяться.

Они остановились около костра. Ортанс подняла крышку котла и помешала похлебку деревянной ложкой.

— Что верно, то верно, когда чувствуешь, что гроза вот-вот разразится, нужно уметь найти в себе силы рассмеяться, — отозвался Бизонтен. — Но труднее всего сделать так, чтобы смех прозвучал не слишком уж фальшиво.

Ортанс взглянула в сторону озера, чье зеркало угадывалось за строем тополей и зарослями кустарника, усеянного птичьими гнездами.

— В такое утро, — заметила она, — грозы быть не может.

— Это правда. Никогда в это время года я не видывал, чтобы Принц Голубое Око так сиял, как сейчас.

46

Под давлением толпы пять членов Совета, выслушав речь Блонделя, дали согласие на то, чтобы детишек, которых привезла с собой Ортанс, поместили временно в доме, отведенном для беглецов из Франш-Конте, при условии, что в дальнейшем лекарь побеседует с Советом во время одного из регулярных общих собраний. Старейшина дал понять, что Совет не будет возражать против того, что сюда привезли младенцев, и против того, что многие жители Моржа хотели бы их усыновить, однако он не видит, каким образом можно им миновать карантин, коль скоро речь идет об уже принятом высшими властями Берна законе. Блондель спросил, где именно находится этот самый карантин, и Бизонтен подробно рассказал ему о селении Ревероль. Возвратившись домой, Блондель застал женщин за работой — они возились с вновь привезенными младенцами; он присел в сторонку и задумался. А вечером, когда вернулись со стройки мужчины, они сразу поняли, что Блондель их поджидал. Он возбужденно шагал по комнате и все говорил, говорил, а обе женщины, Клодия и даже маленькая Леонтина слушали с упоением, словно бы опьяненные красноречием лекаря. Увидев Бизонтена и остальных, Блондель возликовал.

— Друзья мои, — начал он, — мы уже вступили на путь, что приведет нас прямо к великому свету. Не к свету небесному, но к свету нашей земли. Есть благодетельное солнце братства и подлинного милосердия. Солнце исцеляет все раны и осушает все слезы.

Бизонтен сразу понял, что начало это того гляди разрастется в длинную речь, и поэтому присел в уголок, предоставив свободное поле для неустанной ходьбы Блонделю. Все прочие последовали его примеру, а лекарь продолжал вещать:

— Мертвое селенье, где помещается карантин, — именно смерть возродит его к жизни, как это ни покажется вам нелепым.

Очевидно, ему доставило удовольствие удивление слушателей. Он перестал вышагивать по комнате, повернулся спиной к очагу, и волосы его в яркой игре огня казались какими-то воздушными и стояли вокруг головы на манер нимба. Бизонтен припомнил те речи, что он держал еще тогда, в лесу, и подумал: «Сейчас он скажет нам ту речь, что завтра вечером намеревается повторить перед членами магистрата. И они решат то же самое, что я. Они решат: берегитесь этого человека, ведь он безумен. Но они, так же как и я сам, выслушают его и в конце концов с ним согласятся».

— Да, — продолжал Блондель, — с божьей помощью и помощью всех людей доброй воли мы превратим это лежащее в развалинах селение в приют надежды и радушия. После чумы там царило небытие, но дети, не знающие семейного очага, не имеющие отчизны, дети, вырванные из костлявых рук смерти, вдохнут в него новую жизнь.

Глаза его сияли. Он еще не видел этого селения, но для него оно уже превратилось в обиталище счастливого спасенного им народца. Он подошел к Бизонтену, с минуту постоял перед ним, покачивая головой, потом заговорил медленно и глухо:

— И для того, чтобы ожило это селенье, каждый из нас внесет в это дело свою лепту. Под твоим началом, Бизонтен, будут вестись работы. Ибо потребуются хорошие, прочные, а главное, пригодные для жилья дома, а я знаю, что те, что там есть, гибнут в забросе.

Он приблизился к Пьеру, который сидел на чурбаке и держал на коленях Жана:

— А ты, возчик, ты доставишь туда весь нужный материал. И когда там соберутся дети, будешь возить им провиант.

И он каждому разъяснил возложенную на него задачу. Ибо он предвидел, что начатое им дело будет длиться до скончания веков. Для начала один-единственный дом в этом селенье станет прибежищем, где будут жить дети, пока за ними не придут те, что решат их усыновить. А потом, когда другие мужчины и женщины присоединятся к ним, согласятся дать приют на этой земле несчастным младенцам, тогда селенье совсем оживет. А в тот день, когда одного селенья окажется недостаточно, найдутся другие, и найдутся города, которые примут и помогут сироткам. И придет наконец такое время, когда при каждом городе этого края будет селенье, превращенное в пристанище света, в приют воскрешения.

Он внезапно замолк, видимо сам пораженный тем словом, что сорвалось с его уст. Он даже вскинул руки, как бы желая объяснить, придать осязаемую форму этому свету, этому огню. Еле слышно он несколько раз повторил про себя:

— Воскрешение… Воскрешение…

Повернувшись к Ортанс, впивавшей его речи, он проговорил:

— Странно все-таки, что я раньше не подумал об этом. А ведь это единственно верное, ключевое слово. Единственное, настоятельно необходимое для того огромного дела, которое мы создадим.

Ортанс промолчала, но по лицу ее было видно, что она одобряет предложение Блонделя. Да какое там одобряет — казалось, всем пылом, всем порывом своего существа она тянется к этому человеку. Бизонтену не без труда удалось подавить в душе укол раздражения.