— Мне стыдно… Стыдно за наш кантон, стыдно за наш город… А главное, стыдно за самого себя.

Лицо его, обращенное к огню, было освещено только слева пламенем очага, так как очаг был сейчас единственным источником света. Мари не успела зажечь свечу. Левый глаз его неестественно блестел. Хриплым от гнева голосом он добавил:

— Дело не только в том, что город отказался помочь Блонделю, но еще дал приказ запретить ему вход в Морж если он прибудет сюда с детьми.

Вновь повернувшись к огню, бившему теперь ему прямо в покрытое каплями пота лицо, он вздохнул:

— Мне стыдно за них, но я не желаю, чтобы стыд этот падал и на меня. И хочется верить, что говорили они так лишь потому, что не видели этих несчастных крошек. Не заходя домой, я явился прямо к вам, но я знаю, что моя жена будет со мной согласна… Я все равно решил взять ребенка.

Он замолк, давая слушателям время хорошенько обдумать его слова, потом произнес вроде бы безразличным тоном, хотя чувствовалось, что в глубине души его уже зреет улыбка:

— Учитывая мой преклонный возраст, прошу вас дать мне самого старшего… Хочется мне еще успеть сделать из него славного подмастерья.

Бизонтен поднялся с места. Подошел к мастеру Жоттерану и дружеским жестом приобнял его за плечи своими огромными ручищами. Тут поднялась и Мари, и она проговорила:

— Мастер Жоттеран, разрешите мне вас поцеловать.

Старик плотник даже вздрогнул, до того растрогали его эти слова. Желая скрыть свое волнение, он сказал:

— Хотелось бы мне и сынка своего тоже поцеловать.

Пьер поспешил зажечь свечу, и все поднялись в спальню, где мирно спали младенцы. Стараясь не шуметь, старик разглядывал спящих при неверном огоньке, столь же слабеньком, как жизнь этих изголодавшихся бедняжек, потом вдруг опустился на колени и поцеловал самого крупного мальчика, который негромко пискнул со сна.

Когда Жоттеран поднялся с пола, Бизонтен заметил, что старик украдкой смахнул слезу. Но тут он потер ладонью поясницу и ворчливо заметил Бизонтену:

— Мог бы, кажется, догадаться, что отец будет преклонного возраста, и сделать нары повыше.

Он рассмеялся, и Бизонтен последовал его примеру, но все-таки отбил нападение:

— Это уж мой хозяин так отпустил мне материал. Ведь он малость скуповат и дал дерева в обрез, так что мне не удалось сделать ножки повыше.

Старик хлопнул Бизонтена по плечу, и они обнялись.

— Вот я тебе задам, — добавил Жоттеран, — ты еще смеешь меня скупцом величать, задам тебе хорошенько… Негодник ты, вот кто!

На что Бизонтен заявил:

— Ваш сынок задаст жару, мастер Жоттеран, вам и вашим денежкам… Сами увидите… Увидите сами…

Оба говорили разом, и оба пытались рассмеяться, но смех походил на сдерживаемые с трудом рыдания.

43

Долго они все вместе обсуждали, брать ли мастеру Жоттерану ребенка сегодня же или нет. И все-таки решили, что разумнее всего будет дождаться приезда Блонделя.

— Если в конце недели он не появится, — заключил Жоттеран, — тогда подумаем. Но пока суд да дело, позволю-ка я себе последовать вашему примеру — куплю козу, так что хорошего молока у малыша всегда будет вдоволь, тут уж воды никто не примешает, да еще от одной и той же козы пить будет. А это всего важнее.

Когда Жоттеран ушел, Бизонтен обратился к Мари:

— Нашелся все-таки хоть один, у кого с избытком хватит и любви, и пищи… А что касается других, я почему-то твердо верю, что Блондель сумеет уговорить советников и самого старейшину: мастер Жоттеран славный человек, всем взял, только нет у него такого дара, как у нашего Блонделя. А главное, нет у него… не знаю, как бы лучше сказать, короче, не может он, как Блондель, на вас посмотреть, так что дыханье перехватит… Вот в чем его секрет. И если кто готовится ему дерзостью ответить, пусть лучше на лекаря не глядит, а то слова у смельчака в горле застрянут, что твоя куриная кость.

И с тех пор они стали жить ожиданием. Мужчины, как и обычно, каждый день отправлялись на работу, но Мари из дому не выходила. Каждый вечер являлась чета Жоттеранов полюбоваться на своего малыша, и старик всякий раз добавлял:

— Видишь, Бизонтен, я же знал, что правильно сделал, купив лес. Те стволы, что ты отметил, их мой молодец свалит. Видишь, мы для него все приготовили.

Бизонтен то и дело бросал взгляд на Мари, баюкавшую на руках обожженную малышку. И думал: «Как же и когда она приступит к этому разговору?»

И вот как-то вечером, когда они сидели одни в своей комнате, Мари заговорила:

— Если Ортанс с Блонделем не приедут, просто представить себе не могу, что с младенцами будет, но ведь малышка-то все-таки обожженная… Наша малышка… Ей-богу… Если бы ты только знал, до чего она миленькая… Бедная моя детка… При таком калечестве…

Бизонтен нарочно сердито нахмурил брови:

— Малышка, малышка… Ну и что? Что, я спрашиваю? Не могла по-человечески сказать, так, мол, и так, хочу ее себе оставить? Значит, ты хочешь, чтобы наш первый ребенок был не от меня и не от тебя? Ослица ты, вот ты кто, неужто я нары сбивал, чтобы они пустые стояли. Честное слово, издеваешься ты надо мной, что ли!

Оба они расхохотались, а когда они сообщили эту новость остальным, те охотно присоединились к их смеху.

— Стало быть, — сказал Пьер, — когда наш Чудесный Безумец явится, у нас останется всего трое ребят…

Бизонтен прервал его.

— Дурачок! — воскликнул он. — Неужто ты воображаешь, что те двое явятся с пустыми руками? Голову даю на отсечение, они еще новых привезут, и я уже давно подумываю, не отправиться ли мне вот прямо сейчас за досками: по-моему, пора нам еще вторые нары сбить.

Говорил он шутливо, но и впрямь опасался, что Ортанс и Блондель явятся с новой партией младенцев. Да и Мари тоже встревожилась не на шутку, так что Клодии пришлось ее успокаивать: глядя на Мари простодушным взором, она твердила:

— Ты его еще плохо знаешь. Он все может. Всего, чего он хочет, он непременно добьется.

— Я тоже его хорошо знаю, — добавил Бизонтен, — такой сумеет в открытые ворота войти, и никто его даже не заметит.

Бизонтен не ошибся. Блондель постучал в дверь на рассвете следующего дня.

И Бизонтен даже испугался, увидев его изможденное лицо. При такой худобе глаза его, казалось, приобрели еще большую силу, а взгляд почти неестественную остроту. Протянув к хозяевам руки, казавшиеся при свете очага совсем прозрачными, он воскликнул:

— Друзья мои! До чего же я рад вас всех видеть!

Он подошел поближе и спросил:

— А как детишки?

Мари указала ему на второй этаж.

— Наверху, им там тепло…

Только после этих слов Блондель расцеловался с хозяевами и сказал им, что решил отправить Ортанс вперед на повозке, так оно было безопаснее. Поскольку стража запретила ей въехать в город, так как она везет еще девять ребятишек, она поехала в обход. А он один без вещей спокойно вошел в город в толпе крестьян, идущих на ярмарку.

Бизонтен рассказал гостю о том, что здесь у них происходило, и лекарь чуть не до слез растрогался, узнав, что Жоттераны и Мари решили взять себе — старики старшего мальчика, а Мари бедняжку обожженную девочку. Тут он обхватил голову обеими руками, оперся локтями о стол и задумался. Даже в складках морщин залегла неистребимая усталость, а длинные волосы, откинутые назад, казалось, еще больше прошили седые пряди. Неподвижно глядел он на пламя очага сквозь парок, подымавшийся из миски с горячей похлебкой, которую только что подала ему Клодия.

— Да вы кушайте, — твердила Мари, — подкрепитесь хоть немножко.

Блондель машинально проглотил ложки две-три, потом, словно над головой его раздался удар грома, выпрямился, поднес руки к вискам, потом протянул их вверх повернутыми ладонями к небесам.

— Знаю, — воскликнул он. — Знаю теперь, что делать. Вы мне поможете, и все будет хорошо.

Он перешагнул через скамейку, так ему было удобнее говорить, меряя комнату неровными шагами.