— Обожженная малютка еще слишком слаба и к тому же еще не поправилась, поэтому и речи не может быть, чтобы ее с собой брать. Пусть останется дома с Клодией. А всех остальных ребятишек мы уложим в корзину. Эх, если бы нам удалось раздобыть ручную тележку.

— У нас на стройке такая есть, — заметил Бизонтен.

— Прекрасно, значит, нужно за ней пойти. И я тоже пойду, хочу увидеть вашего друга Жоттерана. Значит, времени терять нам нельзя.

Он уже распахнул было дверь, но тут Мари остановила его.

— Но ведь вы ничего так и не поели!

Он махнул рукой, как бы говоря, что все это пустое, и вышел. Бизонтен последовал за ним, не успев даже зашнуровать ботинки.

— Эй, подождите минуточку! — крикнул он. — Куда это вы так спешите?

— К твоему Жоттерану, черт побери!

— Но это совсем в другую сторону. Дайте мне хоть ботинки дошнуровать.

Он поставил ногу на тумбу, и, пока возился с ботинком, лекарь нетерпеливо топтался за его спиной и объяснял, что им придется делать. Слушая его, Бизонтен думал про себя: «Совсем рехнулся! То, что он задумал, — это же чистое безумье. И я, я тоже иду с ним, и даже слов нету у меня, чтобы хоть попытаться его образумить!»

Они пустились в путь, и всю дорогу Бизонтен старался удержать Блонделя, который несся чуть ли не бегом.

— Неужели вы хоть одного дня не дадите себе передохнуть как следует? — обратился он к лекарю.

Блондель поднял на него удивленный взгляд.

— Передохнуть, — повторил он. — А что это, в сущности, значит? Разве детишкам, что ждут меня под развалинами домов, под бездыханными трупами своих родных и односельчан, разве долго осталось им дышать. А разве дышат те тысячи и тысячи детей, которых уже долгие годы убивает война, опустошающая наш родной край?

Они заглянули к Жоттеранам, Блондель завел с ними беседу и говорил все с тем же пылом, что в доме Бизонтена. Потом отправились на стройку и привезли домой расшатанную тележку. Когда они наконец добрались до рынка, Блондель широким жестом руки обвел необъятный простор озера и пристань, уже пробуждающуюся под первыми лучами солнца. И голосом, перехваченным радостью, он бросил:

— Эта заря — видение райских рассветов. День, что родится в небесном свете, не может нас обмануть! Создатель с теми, кому он освещает путь.

44

Мари и Бизонтен первыми отправились на рынок и прихватили с собой Леонтину, они держали ее с обеих сторон за ручки, а она то и дело подгибала ноги, и тогда ее приходилось нести.

— Мама, — кричала она, — у тебя меньше силы. Ты меня не так высоко подымаешь.

Она хохотала. Мари поглядывала на Бизонтена и читала в его глазах: «Если бы ты только знала, как я тебя люблю!»

А глаза Мари отвечали: «Знаю и люблю тебя так же крепко».

Решено было, что Блондель с тележкой прибудет позже их. А дядюшка Роша, Пьер и маленький Жан пройдут через Соляной двор, чтобы попасть на Рыночную площадь с противоположного угла. Зато цирюльник, которому как раз в этот день выпало дежурить, в сердцах отправился в больницу, огорченный, что не может пойти с друзьями.

Когда они пришли на место, на рынке было уже полно народу, и, хотя примораживало, деревенские жители и местный люд, видимо, не собирались торопиться. Народ задерживался перед лотками, прицениваясь к товару или просто болтая со знакомыми. В рядах продавали ткани, чуть подальше — меха, а там — домашнюю птицу, которую приносили в клетках, сплетенных из ореховых прутьев. Один конец площади облюбовали себе мясники, колбасники, сыровары, и даже кое-кто из местных жителей уже разжигал жаровни, из огромных котлов валил аппетитный запах капусты и сосисок с печенкой. Когда толчея была в самом разгаре, а люди все прибывали, Бизонтен сказал:

— Он к нам сюда должен подойти. Здесь, под аркой, самое удобное место. А корзину может на тумбу поставить.

Не прошло и двух минут, как явился Блондель со своей тележкой, подпрыгивавшей на булыжниках, звеня железом и грохоча пересохшими досками. Он издали еле заметно улыбнулся им, Бизонтен кивком головы показал на тумбу в углу арки, а лекарь кивнул головой, мол, понял. И занял указанное ему место. Поставил тележку рядом с тумбой, утер потный лоб длинным шерстяным шарфом, которым обматывал шею — с нее от худобы складками свисала кожа, — потом переждал с минуту, чтобы перевести дух. В тележке ничто не шевелилось, но, когда он поднял одеяло, один из малышей запищал, а за ним и второй.

Тут Блондель взял самого старшего младенца — он как раз и не плакал, — взобрался на тумбу, прислонился спиной к стене, младенца он прижимал к груди, медленно покачивая его вправо и влево. Уже начали сходиться люди поглазеть на странного человека и на его тележку. Бизонтен понял, что лекарь из Франш-Конте уже ведет с ними разговор, ведет пока только глазами. Он притягивал людей поближе, как бы задерживал здесь, влек к себе. Казалось, он ласково, но с какой-то страшной силой говорит им: «Придите. Вам же ничего не грозит. Стойте там, где стоите. Сейчас я вам покажу нечто удивительное».

Две-три минуты протекли в молчании, потом Блондель глубоко вздохнул, заговорил, и голос его, казалось, легко доходит до противоположного конца площади:

— Подходите, добрые люди кантона Во! Мне нечего вам продать… Денег я не хочу. Хочу только рассказать вам одну историю. Историю, которая куда ужаснее всех самых ужасных легенд… Историю о ребенке, не имеющем имени.

Он замолк, чтобы дать возможность подойти новым зевакам, потом, когда почувствовал, что первые ряды уже начинают нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, продолжал:

— Да, я не знаю, как его зовут. И никто никогда этого не узнает, потому что нет у него ни родителей, ни соседей, ни друзей, ни отчизны. Совсем ничего. У него только хилое тельце, столь долго оставался он без капли еды, что невольно приходит на ум, уж не каждое ли его дыхание — это предсмертный вздох. Откуда он? Из Ревермона. Из поселка виноградарей, который был неотличимо похож на ваши, пока не прошли через него орды убийц.

Он снова замолк, и взгляд его с несказанной силой обежал толпу любопытных. Вокруг него как бы встала завеса тишины, а те, кто держались в задних рядах, шикали на подходивших, и вся площадь наконец затихла. Когда Блондель снова заговорил, голос его звучал уже не с такой силой, но зато гораздо тверже. Голос этот, казалось, клокотал где-то в самых потаенных глубинах его существа, чтобы затем обрушиться на слушателей тяжелыми звонкими волнами, бегущими одна вслед за другой. И чем тише звучал его голос, тем все плотнее становилась стена молчания. Вскоре уже был слышен лишь один его голос, и даже младенцы перестали хныкать.

— Дитя это, — говорил Блондель, — я нашел под грудой трупов. Среди этих трупов, возможно, лежали его отец и мать, его братья и сестры. Лишь чудо спасло его от солдатской пули, и кровью было залито все его тельце и личико… Кровью его родных!

По толпе пробежал шепот.

— Да, да, — бросил Блондель сдавленным голосом. — Там, по ту сторону гор Юры, уже долгие годы убивают, жгут, насилуют, режут, морят голодом, грабят. И потому, что крохотные младенцы чаще всего падают первыми и их как бы прикрывают своими телами убитые, случается, что они остаются живыми в самом средоточии этой бойни… Итак, я спрашиваю вас, добрые люди, об одном, имеет ли человек право бросить на погибель невинное существо возле тела его растерзанной матери? Прошу вас только ответить на этот вопрос.

Молчание. Тяжкое молчание, длившееся несколько секунд, затем Бизонтен крикнул:

— Нет, не имеет.

И Мари сдавленным голосом повторила те же слова, и ей вторили и Пьер, и кузнец, и даже Жан, которые стояли поодаль, к ним присоединили свои голоса мастер Жоттеран с супругой, очутившиеся сзади них. И тотчас же сотни голосов подхватили: «Нет, не имеет», и крикнули так громко, что задрожали оконные стекла.

И тут все увидели, как по исхудалым щекам Блонделя заструились слезы, и он поднял вверх свою тонкую белую кисть.