Затем я изложил ему пункты программы Штрассера в той форме, как они были записаны в Ганновере, и рассказал о нашей идее национализации промышленности.

— Это марксизм! — вскричал Гитлер. — Более того, это большевизм! Демократия уже превратила наш мир в руины, и вы еще хотите распространить ее действие на экономическую сферу. Это будет гибелью германской экономики. Вы хотите положить конец прогрессу человечества, который может быть достигнут исключительно личными усилиями великих ученых и великих изобретателей.

— Я не верю в неизбежный прогресс человечества, господин Гитлер. За последние несколько тысяч лет человек не изменился. Возможно, изменился его внешний вид и условия жизни. Но не думаете же вы, что Гете был бы более счастлив, если бы ездил на автомобиле, а Наполеон — если бы мог выступать по радио? Ступени эволюции человечества повторяются в жизни отдельных людей. Тридцатилетний человек уверен, что относительно своих двадцати лет достиг существенного прогресса в жизни; такими же иллюзиями человек живет и в сорок лет. Но в пятьдесят человек уже редко говорит о прогрессе, а в шестьдесят он уже навсегда закрывает эту тему.

— Теории, голые теории, — ответил Гитлер. — Человечество движется вперед, и его прогресс является результатом деятельности великих людей.

— Но роль этих великих людей совсем не та, как вы об этом говорите, господин Гитлер. Люди не создают и не изобретают великих исторических эпох; наоборот, они — эмиссары и орудия судьбы.

Адольф Гитлер стал холодным и высокомерным.

На это Гитлер ответил длинной тирадой. Он старался доказать мне, что капитализм как таковой не существует; что идея автаркии (экономической политики, направленной на обособление страны от экономики других стран. — А.У.) — это безумие, что европейская нордическая раса должна будет организовать мировую торговлю на основе товарообмена и, наконец, что национализация, или социализация, в том виде, как я себе ее представляю, — это обыкновенный дилетантизм, если даже не большевизм.

Замечу, между прочим, что социализация, или национализация, имущества — это тринадцатый пункт программы самого Гитлера.

— Допустим, господин Гитлер, завтра вы приходите к власти. Что вы будете делать с Круппом? Оставите вы его в покое или нет? — поинтересовался я.

— Конечно, я оставлю его в покое, — закричал Гитлер. — Не считаешь ли ты меня сумасшедшим, способным разрушить великую германскую промышленность?

— Если вы хотите сохранить капиталистический режим, то не имеете права говорить о социализме, — твердо сказал я. — В глазах ваших приверженцев вы являетесь социалистом, и в вашей программе содержится требование социализации частных предприятий.

— Но при Муссолини проблема отношений труда и капитала остается нерешенной. Она даже не ставится. Она просто игнорируется. Капитализм остается целым и невредимым, и вы тоже предлагаете оставить его в покое.

— Господин Штрассер, — сказал Гитлер, рассерженный моими ответами, — существует только одна экономическая система, и эта система предполагает власть вышестоящих, а также их ответственность за результаты. Я попросил господина Аманна взять на себя ответственность за работу своих подчиненных и использовать для этого всю свою власть над ними. Аманн вызвал к себе менеджера и попросил его взять на себя ответственность за работу машинисток и использовать для этого всю свою власть; эта система действует на всем протяжении иерархической лестницы вплоть до самой низшей ее ступени. Так было на протяжении тысяч лет, и так будет всегда.

— Но не существует причин для того, чтобы давать рабочим право на долю доходов их предприятий и тем более давать им право голоса при решении проблем этих предприятий, — ответил Гитлер, глядя на часы и проявляя признаки явного нетерпения. — Сильное государство должно следить за тем, чтобы производство отвечало национальным интересам. Если же интересы нарушаются, государство может приступить к национализации такого предприятия и к смещению его. администрации.

— С моей точки зрения, это ничего не меняет, господин Гитлер. Если вы готовы в случае необходимости экспроприировать частную собственность, то зачем использовать для этого местные власти и оставлять этот вопрос в их компетенции? Зачем рисковать, отдавая все право на произвол людей, которые могут быть неправильно информированы? Зачем верить сомнительным информаторам вместо того, чтобы установить право вмешательства государства в деятельность частных компаний как неотъемлемую часть нашей экономики?

— Здесь, — лицемерно вздохнул Гитлер, — мы совершенно расходимся. Разделение доходов предприятия среди рабочих и их право на участие в управлении заводом — это марксистские принципы. Я считаю, что право отказывать влияние на деятельность частных предприятий должно принадлежать только государству, которым руководит высший класс…»

На этом в высшей степени знаменательная беседа Гитлера и Отто Штрассера закончилась. Если еще раз внимательно просмотреть ее, то складывается впечатление, что победил в этом теоретическом споре Штрассер. Но это далеко не так. Пройдет всего несколько лет, и Германия превратится в могучее капиталистическое государство с передовой экономикой, которая позволит ей начать европейскую войну.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Во время своей последней встречи с Отто Штрассером Гитлер ни разу не повысил голоса, не спорил и не оскорблял собеседника, что для такого импульсивного человека и игрока казалось странным. Но именно это спокойствие и насторожило Штрассера. Судя по всему, Гитлер принял решение, он был для него уже отработанным материалом, и никакое выяснение отношений больше не интересовало фюрера.

Так оно и было. Уже в конце июня Гитлер приказал Геббельсу исключить Отто Штрассера и его сторонников из партии. Давление на Штрассера росло с каждым днем, и в конце концов тот заявил брату:

— Грегор, я выхожу из партии…

— А я должен остаться, — ответил брат.

Грегор не решился на разрыв с Гитлером. Он не только отказался от своих газет, но и публично осудил поведение брата.

Гитлер с помощью Геббельса ответил хорошо поставленной пропагандистской кампанией. На этот раз он сам взялся за перо и обозвал Отто «сомнительным бездарным писакой и скрытым большевиком». Геббельс договорился до того, что Отто Штрассер… состоит на жалованье у Сталина. Не остались в стороне и региональные лидеры СС и СА, объявившие, что каждый, кто осмелится поддерживать Отто Штрассера или читать его газеты, будет немедленно исключен из партии.

Одних газет Гитлеру показалось мало, и он натравил штурмовиков. 10 июля 1930 года на Отто Штрассера и сопровождавших его людей напала группа «хулиганов». Избив спутников Штрассера, они быстро исчезли.

— Я знаю их всех. Это штурмовики… — сказал тяжело раненный инвалид войны Брем, занимавший ответственный политический пост в своем округе.

— Я в этом и не сомневаюсь, — ответил Штрассер.

Однако ни устроенная Гитлером пропагандистская кампания, полная клеветы и оскорблений, ни ночные нападения на сторонников ненавистного Отто не дали желаемого результата, и тогда Гитлер решил разорить Штрассера, изъяв доли его брата Грегора и Ганса Хинкеля в «Кампфферлаг».

Но загнанный в угол Отто Штрассер не сдавался. Ему удалось объединить в свой «Черный фронт» всех, кого не устраивали ни Веймарская республика, ни нацисты. Главную свою задачу он видел в постоянном отпоре нацистам, и его «Черный фронт», по словам самого Отто, превратился в «невидимую, но вездесущую силу, внушавшую ужас Гитлеру и его приспешникам даже тогда, когда мне пришлось уехать за границу».

«В последующие месяцы, — писал в своей известной книге «С Гитлером — к власти» Отто Дитрих, — фюрер на своем лимузине объехал всю Германию. Встречи устраивались повсюду: и в столице, и в провинции — в первом случае в отеле «Кайзерхоф», во втором — на тихих лужайках под открытым небом. Необходима была конспирация, чтобы не давать материала прессе…»