Тур региональных и местных выборов весной и осенью 1930 года показал возросшее влияние нацистов, в чем не было ничего удивительного. Правительственный кризис усугубился депрессией. Уже переживших катастрофу послевоенного времени немцев снова охватило отчаяние. Рабочие боялись остаться без работы, средний класс — потерять свою значимость, молодежь возмущалась утратой всех своих надежд. Как всегда бывает в таких случаях, во всем оказалось виновато правительство, которое снова довело страну до беды.

Дела шли все хуже, и немецкое правительство с каждым днем убеждалось в том, что ему все труднее контролировать ситуацию. Но там, где все другие политики терялись, Гитлер заряжался энергией. Он уже давно понял: его счастье не в развитии экономики, а в ее дестабилизации. И теперь он даже не сомневался в том, что по мере углубления кризиса все больше отчаявшихся людей будут прислушиваться к человеку, который пообещает национальное возрождение и увлечет нацию собственной убежденностью в том, что воля и вера способны преодолеть любые трудности. Он намеренно не говорил об экономических программах, так как это было бессмысленно и уже не действовало на массы. Насколько выросло его влияние, могли показать только новые выборы. И надо ли говорить, с какой радостью Гитлер воспринял в марте 1930 года известие об отставке так и не сумевшего выправить положение правительства председателя СДПГ Г. Мюллера. Сложилась интересная ситуация. Не было ни одной группы, которая могла бы сплотить вокруг себя большинство в рейхстаге, и фон Гинденбург имел возможность воспользоваться представленными ему статьей 48 Веймарской конституции чрезвычайными полномочиями и назначить канцлера президентским декретом. Однако в то время полномочия президента тоже не были безграничными. Назначенному им канцлеру не требовалась поддержка большинства в рейхстаге, но тем не менее депутаты могли выразить ему вотум недоверия. В таком случае президент мог распустить рейхстаг, обязав его в течение двух месяцев провести новые выборы. Среди ближайших советников президента были люди, искавшие способ разрешить это затруднение и создать истинно президентскую форму правления — выше партий и независимую от рейхстага. Но даже при таком положении вещей депутаты пока еще продолжали играть известную роль в политике и, даже не имея возможности создать рабочее большинство и сформировать правительство, они все еще могли влиять на ситуацию через вотум недоверия правительству.

Новым канцлером Германии стал лидер партии центра Генрих Брюнинг. Он очень надеялся на то, что сумеет убедить депутатов вместе искать выход из тупика и не раскачивать вотумом недоверия и без того шаткую политическую ситуацию. Брюнинг принялся за работу засучив рукава. Создавалось впечатление, что в марте 1930 года веймарский режим получил надежду на выживание.

Взбешенный Гитлер отдал приказ, в соответствии с которым отныне ни один член партии не имел права принимать участие в забастовке. Потрясенный трусостью и предательством Гитлера, Отто Штрассер вновь обрушился на него. На этот раз фюрер не стал врываться в офис Отто. Он пригласил его к себе.

И на этот раз Гитлер не придумал ничего нового, как обратиться к старому как мир способу — подкупу. Штрассер отказался, и потерявший терпение Гитлер обрушил на него целый шквал ругательств.

— Как ты не можешь понять, — брызгал он слюной, — что тон ваших газет позорит партию?! Твои статьи — это нарушение всех возможных понятий о дисциплине. Они наносят удар по программе партии. Мое терпение иссякло. Деятельность «Кампфферлаг» вынуждает меня прибегнуть к принудительной ликвидации издательства. Если вы не согласитесь со мной, то я буду бороться с вами всеми доступными мне средствами!

После этой тирады Штрассер поднялся с кресла, но Гитлер удержал его.

Гитлер явно намекал на статьи, которые приносил в газету Штрассера Эрнст. Ревентлов, и таким образом предлагал Отто откреститься от своих авторов. Однако тот снова огорчил его, заметив, что, кто бы ни приносил свои статьи, окончательное решение об их публиковании принимает он, а не «ретроград» Ревентлов.

В тот день они проговорили целых семь часов, и отдельные отрывки из их беседы могут показаться весьма интересными, поскольку проливают некоторый свет на казавшуюся многим таинственную личность Гитлера. Вот как эту беседу описывал сам Отто Штрассер.

«Гитлер долго ходил из угла в угол, что он любил делать, затем сказал:

Я ответил, что я как непрофессионал в области искусства считаю его выражением души народа и уверен, что оно подвергается разнообразным влиянием. Я обратил внимание Адольфа на искусство Древнего Китая и Египта.

— Ты проповедуешь затрепанный либерализм, — сказал в ответ на это Гитлер. — Я повторяю, никакого ненордического искусства не бывает. И китайцы, и египтяне не были монолитными народами. Все их шедевры создавались высшими слоями общества, принадлежавшими к нордической расе, в то время как большинство населения принадлежало к низшей расе.

Я стремился перевести разговор на политику, которая занимала меня куда больше. Когда Адольф увидел, что я никак не реагирую на его странные искусствоведческие теории, он, как я и надеялся, перешел к обсуждению статьи Бланка «Верность и предательство».

— Как вы можете защищать теории Бланка? — спросил он. — Его концепция верности, которая разграничивает Вождя и его Идею, подталкивает членов партии к неповиновению.

— То, что ты говоришь, — полная чушь, — заметил Гитлер. — Ты хочешь дать членам партии право решать, остался ли фюрер верен так называемой Идее или нет. Это — самая мерзкая разновидность демократии, и мы не хотим иметь с этим ничего общего! Для нас Идея — это фюрер, и каждый член партии должен быть верен именно фюреру.

— Не совсем так, — ответил я, — то, что вы говорите, абсолютно верно по отношению к католической церкви, которая стала вдохновителем итальянского фашизма. Но я утверждаю, что для Германии именно Идея имеет решающее значение, а отдельная личность призвана решать вопрос, нет ли противоречий между Вождем и Идеей.

Гитлер снова взял меня за руки, точно так же, как два года назад. Его голос был глухим от рыданий, а по щекам текли слезы.

— Дисциплина, господин Гитлер, — это лишь способ сохранить единство уже существующей группы людей, но она не способна создать подобную группу. Не позволяйте низким льстецам и подхалимам, которые вас окружают, вводить себя в заблуждение.

— Я запрещаю тебе порочить моих друзей! — заорал Адольф.

— В конце концов, господин Гитлер, мы говорим как мужчины. Мы не на митинге. Многие ли люди из вашего непосредственного окружения способны на самостоятельные суждения? Им не хватает ума, не говоря уже о характере. Даже мой брат был бы менее сговорчивым, если бы по характеру своей службы он не был бы финансово зависим от вас.

Отто Штрассер выдвинул несколько условий, попросил время на размышление.

Лишь громадным усилием воли я взял себя в руки, думая при этом в первую очередь о Грегоре, для которого мой окончательный разрыв с Адольфом будет означать еще большее отдаление от меня.

На это раз Гитлер не скрывал ярости.

Я был ошеломлен этими идеями и прямо сказал об этом Гитлеру.

Но Гитлер, не слушая меня, продолжал говорить так, как будто он выступает на митинге:

На этом первая часть переговоров была закончена. На следующий день Гитлер продолжил беседу с Отто Штрассером в присутствии Рудольфа Гесса, Макса Аманна, Ганса Хинкеля и Грегора Штрассера. Вот как описывал ее Отто Штрассер:

«Я хотел бы обсудить с вами несколько вопросов, господин Гитлер. Разделяете ли вы мою уверенность в том, что наша революция должна иметь тотальный характер, затрагивая политическую, экономическую и социальную сферы? Предполагаете ли вы, что эта революция будет с одинаковой силой противостоять как марксизму, так и капитализму? И не признаете ли вы в таком случае, что наша пропаганда должна с одинаковой силой атаковать и тех и других, чтобы добиться победы германского социализма?