Мариана вскочила, голос зазвенел от гнева:
– Гадина, вот кто ты, а не советский человек. Такое доверие, оказали, а вы? Предатель… А еще туда же старшим шел.
– Предатель? Да ты что? За такие слова, знаешь…
– Трус – то же, что и предатель. Жаль, не разглядели вовремя… А ну, руки вверх!
Петр Афанасьевич растерялся. Он не ожидал такого поворота.
– Доченька! Я ведь, я…
Молчать!… Жаба в болоте тебе “доченька”…
– Пожалей старика. Грешен я, не проверил своих сил, не знал, что нервишки у меня никуда не годятся.
– Зачем же тогда согласился? Насильно никто ведь не заставлял?
– Не знал себя, видать… Не приходилось такое переживать. Сам же я попросился. А оно, выходит, что человек смел, пока не видит своими глазами смерть, – оправдывался Кравченко.
– Не человек, а тварь, – прервала его Мариана. – Такое дело доверили, а он о своей шкуре печется.
– Родину ты лучше не трожь, а не то… Я за себя не ручаюсь. Нервы мои израсходовались – вот она причина-то проклятая.
“Что делать? Оставить его – опасно, – думала Мариана. Попадет в лапы первому встречному немцу, – выдаст с головой… Скоро рассвет. А ну, как найдет кто-нибудь парашют или батареи, что тогда? Не миновать беды… Нет, его от себя нельзя отпускать”. Ну, нечего отсиживаться. Пошли… Куда же идти? Тут на каждом шагу рискуешь головой!
– Куда велю, туда и пойдете.
Так начался первый день разведчицы в тылу у врага. Вокруг царила мертвая тишина, каждый шорох настораживал. Но все же это была своя земля. “А в своем доме и стены помогают”, – вспомнилось Мариане. Она шала, что на оккупированной гитлеровцами территории находились сотни и тысячи советских граждан, готовых прийти на помощь Красной Армии. Многие из них искали связи с партизанами, помогали им, укрывали. Ей рассказывали, что люди, заслышав в ночи звук советского самолета, не сбросившего бомбы, выходят встречать парашютистов. И все-таки надо быть очень осторожной. А дядя Петя, как назло, то громко чихал, то кашлял. Он часто спотыкался, ему все мерещились немцы…
– Кто-то перешел дорогу, – испуганно шепнул он, останавливаясь. Остановилась и Мариана. Они притаились на кювете. Долго длились минуты ожидания. Мариана не выдержала:
– Что вы панику зря поднимаете? Возьмите, наконец, себя в руки. Предупреждаю, чтобы это было в последний раз…
Они разулись и в одних чулках двинулись дальше. Мариана шла, согнувшись под тяжестью груза. В одной руке она держала наготове браунинг. Впереди шел дядя Петя. Он как-то семенил и был похож на наказанного мальчишку.
Наступил рассвет. Парашютисты двигались уже около четырех часов. Стороной обошли первое селение. По всем расчетам, от места приземления их разделяло примерно восемь-девять километров. Компас показывал, что держались они нужного направления.
– Утром пойдем на встречу с “Тополем”, – предупредила Мариана своего напарника, невольно занимая место старшего. – Но смотрите, если и там струсите, первый же фашист, который нас заметит, арестует наверняка. Тогда уж, действительно, не миновать того, чего вы страшитесь.
– Ладно, не беспокойтесь! Будь по-твоему, – ответил он, оправившись немного от первых приступов страха
На востоке загорелась утренняя заря. Парашютисты свернули с дороги и укрылись в зарослях кукурузы.
– Отдохнем немного и сориентируемся…
Дядя Петя растянулся на земле, а Мариана присела на рюкзак и задумалась. Не верилось, что только вчера она была среди своих, расхаживала свободно, разговаривала громко, не боясь, что ее услышат. А сейчас надо глядеть в оба, остерегаться каждого кустика. Да еще с напарником повезло, как утопленнику… “Забрали б лучше его обратно и дело с концом”, – подумала девушка, с отвращением взглянув на бледное лицо Кравченко.
– Надо двигаться дальше, пока окончательно не рассвело.
Кравченко неохотно повиновался.
К селу, раскинувшемуся в широкой долине, подошли уже утром. Кое-где над хатами дымились трубы. Прохладный ветерок доносил острый запах горелого кизяка.
– Укройтесь вон тут, за кустом, и ждите, пока я разыщу какую-нибудь яму или другое подходящее место, – приказывала Мариана.
Дядя Петя не заставил себя долго просить и сразу вытянулся на жухлой, покрытой инеем траве.
– Смотри, не заблудись, упаси бог, – напутствовал он девушку, заботясь не то о себе, не то о ней. В его словах звучала неподдельная тревога.
Мариана смягчилась. “Может, он все же преодолеет страх”, – с надеждой подумала она. Вслух сказала:
– Не беспокойтесь. Только не подымайтесь и не демаскируйтесь. Я вас найду.
Вернулась она спустя полчаса.
Они закопали мешок с батареями. Затем Мариана набрала немного глины в мешок. В другом месте зарыла рацию, гранаты, автомат. Пистолет она вложила в небольшую сумку, которую спрятала в мешке с глиной. Покончив с этим, разведчица раскрыла карту.
Вот и две церкви: одна в середине села, другая в северной части. Северо-западнее Диканьки находилось другое село – Васильково.
– Приземлились мы неплохо. Находимся сейчас недалеко от цели, – сказала Мариана. – Теперь надо связаться с центром, дать знать о себе и можно приступать к выполнению задания.
Старик вдруг вскочил и, видимо, позабыв, где находится, громко заговорил:
– Ну, что мы здесь можем сделать? Подумай сама, кругом немцы…
“Он предатель или свихнулся?” – Мариана сурово приказала:
– Ложитесь, немедленно ложитесь и разговаривайте шепотом, идиот…
Старик послушно припал к земле.
Наступил день, суливший бог весть какие неожиданности. Требовалось разумно обдумать каждый шаг, каждый поступок, а тут – на тебе. Мариана не знала, как поступить со своим напарником или как его назвать теперь.
– Ну что мне теперь с вами делать? Вы знаете права разведчика в тылу у врага. Прежде, чем вы попытаетесь меня предать, я пристрелю вас, и концы в воду…
– Я не предатель, клянусь, – взмолился дядя Петя. – Говорю, нервы у меня никуда не годятся. Прости ты меня, дочка. Видно, не помощник я тебе. Об одном прошу, оставь меня здесь. Устроюсь где-нибудь в селе или потихоньку перейду линию фронта.
– Значит, бороться здесь, когда уже приземлились, страшно, нервы не выдерживают, а переходить линию фронта не страшно?
– Страшно, дочка, но не хочу тебе мешать…
Ей странно и неприятно было видеть, как по изборожденному морщинами лицу Кравченко текли слезы. Мариана поняла, что от старика проку не будет и решилась.
– Ладно, идите. Устройтесь возле какой-нибудь солдатки и ждите наших. Но зарубите себе на носу: к фронту ни шагу. Не с вашей храбростью туда соваться. И постарайтесь забыть обо всем прежнем. Имейте в виду – за вами будут следить наши люди. Если что замечу – разыщу из-под земли.
С запада подул ветерок. Запах дыма напомнил, что село давно проснулось, что пора двигаться. Мариана протянула дяде Пете измазанную глиной руку:
– До свиданья.
– Прощай, дочка.
– До свиданья, говорю. Не вздумайте оставаться здесь. Ну, идите…
Кравченко поплелся на восток. Мариана несколько минут глядела ему вслед. Еще вчера вечером на аэродроме и ночью в самолете он, вооруженный, с парашютом на груди, шутил, строил большие планы. Будучи много старше ее, Петр Афанасьевич казался смелым товарищем, надежной опорой. И только иногда, когда Мариана ловила его на хвастовстве, настораживалась: “Цыплят по осени считают”.
А вот сейчас он шагает по-стариковски согнувшийся, с непокрытой головой. Руки как-то нескладно висят вдоль туловища. И этот неуверенный шаг… босиком по крапиве и то лучше пройдешь. Ничего уж не могло в нем выдать парашютиста, и все же он опасливо озирался по сторонам. Мариана со злостью подумала:
“Вот такой попадает в руки гестапо, струсит и вы даст, как пить дать. Как изменился за ночь человек, вчера еще такой бравый, а сегодня – мокрая курица. Черт его знает, что у него на уме, как бы не напакостил.
Она подумала – не перенести ли груз на другое место? Но менять планы было уже поздно. Наступил день. Из села потянулись подводы, люди. Кто с лопатой, кто с сапой на плече. Босые, с покрасневшими от холода ногами девочки выгоняли на луг тощих коров. Две женщины в поношенных фуфайках, низко повязанные платками, направлялись за глиной.