К женам Рюриковичи относились с некоторым прагматизмом: они не допускались к участию в политической жизни, то есть не заседали в военных советах, не имели права голоса на соборах и в Думе, их главным предназначением было рожать Рюриковичей, и этой своей миссией они должны были быть удовлетворены. И все же влияние женщин на политику князей было немалое, хотя непосредственно государственными делами занималась в Киевской Руси лишь одна княгиня Ольга, мать Святослава.
София Палеолог тоже влияла на политику Ивана III Васильевича. И дело даже не в том, что она, согласно легендам, энергично вторгалась в политику — в эту знакомую ей с детства сферу деятельности, но и в самом Иване, не пренебрегавшем ничьим мнением и не раз просившем у своей матери, а позднее у своей жены, совета.
В тот день, правда, он ни с кем не советовался. К нему во дворец явились послы Ахмата, показали великому князю басму: кланяйся, мол. Иван III взял изображение хана и неожиданно для всех рассвирепел, всегда очень осторожный, изломал образ, бросил куски его на пол и, не обращая внимания на послов, бояр, князей и слуг, стал топтать ненавистное всем русским изображение. Ярость Ивана III была откровенной, дикой, похожей на чисто женское отчаяние. Но женщины устроить прилюдно эмоциональный взрыв не присоветовали бы никогда. В ярости женской — слабость женская, это они знали. Мужчинам по-женски свирепеть никак нельзя. Стыдно. Смешно. Страшно.
Искореженная, изломанная басма с изображением Ахмата валялась под ногами князя, похожего в те мгновения… нет, не на женщину и даже не на избалованное дитя, но на уставшего вконец русского человека: надоело ему дань платить да услужливо кланяться послам и баскакам, ханам и ханшам, басмам и болванам, надоело. Возненавидел Иван III и его соотечественники двухсотлетнее унижение, покорность данников. Надоело. Надоело делать несчастные физиономии, надоело корчить из себя покорных придурков, жить абы как, потому что на иную жизнь — настоящую, полнокровную — был наложен негласный запрет ханами, всегда готовыми изъять «излишки» в свою казну. Двести сорок лет на Руси не желали «излишков», не хотели ничего чрезмерного, ничего слишком хорошего и красивого… Это очень длительный период, без излишеств жить не интересно человеку разумному, рожденному Творцом, чтобы творить, а не прозябать: день протянул, и ладно. Излишества приносят радость творцу. Русские смертельно устали жить по-звериному, им захотелось познать радости творчества. Пора настала сборщиков дани гнать в шею.
Но действительно ли настала? Хан Ахмат заручился поддержкой Казимира, и эти два врага могли натворить много бед на Руси. Может быть, стоило повременить с топтанием басмы? Примерно так думали свидетели сего акта, с волнением и удивлением наблюдавшие за разбушевавшимся князем. Да, Русь уже в шестидесятые годы XV столетия освободилась от жесткой опеки Орды, что подтверждает монументальный и величественный Успенский собор в Кремле, дерзко воздвигнутый на Боровицком холме. Такое дорогостоящее удовольствие мог позволить себе только народ, освободившийся от психологического рабства, переставший испуганно оглядываться по сторонам из-за боязни наказания за любой самостоятельный шаг. Приглашая в Москву Аристотеля и других мастеров из Италии, Иван III мечтал о великих стройках, о великолепии града Москвы. Не жалея на это средств, он чувствовал, что русский народ окончательно созрел для самостоятельного творчества, для красоты и на ее создание тоже не пожалеет ни сил, ни средств.
Совсем распалившись, топча ногами басму, краснея в гневе, он грозно глянул на всех и вдруг приказал… убить послов, убить гостей в собственном доме, кроме одного, которому он крикнул, еще не успокоившись от тяжкой работы: «Передай Ахмату, что если он не оставит меня в покое, то я с ним сделаю то же самое. Уходи!»
Историю с топтанием басмы не все признают реальной: она слишком не вяжется со сложившимся образом Ивана III, который отличался сдержанностью, мог просчитывать ответные ходы противников, наперед предугадывать возможные последствия любых действий. Таким бешеным и неуправляемым его видели не часто. И не женщины, конечно же, повлияли на то, что он вдруг изломал и истоптал басму Ахмата. Женщинам, кстати, еще предстоит сказать свое слово в этой истории.
Хан Золотой Орды, узнав о случившемся, воскликнул: «Так поступает раб наш!» Он решил сурово наказать ослушавшихся рабов. Только жестокой, изощренной казнью, показательной и массовой, искупали рабы всех стран и времен свою вину, когда проявляли дерзость и своеволие.
Хан решил напасть на Русь вместе с Казимиром с двух сторон и жечь, и грабить, и брать в полон, и цепями тяжелыми оковывать русских и Русь. Литва и Орда изготовились к прыжку.
Русские тоже собирали войска. Союзник Ивана III, крымский хан Менгли-Гирей, напал на литовскую Подолию, отвлек Казимира. Взаимоотношения русского царя и крымского хана говорят о мудрой дипломатии первого. Иван III сумел разными способами привлечь на свою сторону победителя этого отколовшегося от Золотой Орды ханства, натравливал его то на Ахмата, то на Казимира, не суля, в общем-то, взамен великих благ Менгли-Гирею. Крымский хан, надо сказать откровенно, свой союзнический долг исполнял честно, несмотря даже на то, что Москва приютила его брата и врага — Нордоулата.
Иван III, видимо, оттого, что имел в то время большие финансовые средства и располагал крупными людскими ресурсами, дерзнул пойти на риск: надежно защитив границы своих владений вдоль Оки, он послал дружину во главе с Нордоулатом и князем звенигородским Василием Ноздреватым… на Орду! Это был вызов — давно забытый русскими князьями прием борьбы со степняками. Бить противника на его территории, его же средствами, в данном случае используя для налетов небольшие мобильные отряды, — подобный прием часто помогал разным народам мира одолевать своих врагов. Так было, в частности, во время войны Древнего Китая с племенами хунну, когда полководец Ли Му научил китайцев воевать со степняками «по-хуннски» и выиграл важную для народов Поднебесной войну.
Ахмат вывел почти все свое войско из Орды. Остались там старики, дети, женщины — народ небоевой, победить его несложно. Нордоулат и Ноздреватый затем ушли по Волге на юг, чтобы грабить, жечь, убивать всех, кто окажет хоть малейшее сопротивление, — Орду бить надо по-ордынски. Пришел черед русским внушать страх Орде. Иван III явно шел на риск… Но оправдан ли он был? А вдруг Ахмату и Казимиру удастся выиграть войну? Что сделают они с русскими, узнав о злодеяниях Нордоулата и Ноздреватого? Великий князь всея Руси поставил страну на край пропасти.
Хан Ахмат прямиком на Москву не пошел, не решился форсировать Оку с боем и повел войско к реке Угре — притоку Оки. Здесь он рассчитывал соединиться с Казимиром и общими усилиями разгромить войско Ивана, истоптавшего басму повелителя своего.
И тут-то великий князь испугался! Под Новгородом такой решительный и самостоятельный, он вдруг оставил войско во главе с сыном Василием на берегу Угры, а сам вернулся в Москву, расположился лагерем в селе Красном, объявил удивленным согражданам о том, что приехал он в столицу посоветоваться с матушкой, духовенством и боярами (семью свою он предусмотрительно отослал из столицы). Посоветоваться с нужными людьми всегда полезно, но в данном случае это было бессмысленно. Русское войско, стоявшее на Угре, никаких альтернатив не имело — нужно было биться за Русь, за Москву, за Успенский собор. Это прекрасно понимали все, в том числе и Иван III. Но страх — это кратковременное помешательство разума — бывает трагически капризен, налетает на человека подчас в самые ответственные моменты. Кого не посещала неуверенность, на кого не накатывала минутная слабость в самый решающий момент жизни?
Бояре, духовенство и матушка явились к Ивану III, струсившему, сказали в один голос: «Иди смело на врага!» Сын его, призванный отцом в Красное село, отказался покинуть войско, ответив: «Ждем татар. Дождемся и будем биться». Даже родные братья, с которыми он постоянно ссорился, осознали серьезность положения, забыли обиды, решили драться вместе с общим врагом. Иди, Иван, на врага! Деваться тебе некуда, на Новгород ты ходил сам, а на Орду с Литвой идти боишься?