Но разве можно было строителям, каменщикам забывать один из главных секретов каменного строительства — секрет раствора?! Что же это за строители такие?

Русские строители! Очень, надо сказать, способные, талантливые люди. Они за трое суток, не на спор, а просто так, по привычке, рубили резные терема неописуемой красоты, они тепло дерева, его возможности, его душевную ценность знали лучше всех в мире. Разве что японские да китайские мастера могли на равных с ними соперничать в искусстве деревянного зодчества. Но давно уже пришло на Русь время камня, кирпича — материала более прочного, хотя и более трудоемкого. Еще со времен Ярослава Мудрого поняли люди ценность этого материала. Время! С XI века стоят на Руси каменные храмы. Около тысячи лет приходят в них люди, приносят сюда свое самое лучшее, самое доброе, а храмы хранят это доброе в себе…

До 1238 года русские люди владели секретом каменного храмостроения. А в 1471 году митрополит Филипп не мог найти на Руси людей, сохранивших секрет раствора извести! Жидкую какую-то известь делали Ивашка Кривцов с Мышкиным. Но хоть жидкий, а все же раствор! Надо работать. Отказываться никак нельзя.

К 1474 году «к весне… церковь виделась «чудна вельми и превысока зело», уже была доведена до сводов, которые осталось только замкнуть, чтобы на них соорудить верх большой — среднюю главу»[130]. Ну уж с этой задачей как-нибудь да справились бы русские мастера, если бы их раствор не подвел. Он их подвел и, скажем прямо, вовремя подвел. 20 мая на закате вдруг рухнула северная сторона храма и половина западной стороны.

Какая незадача! Строили-строили, и на тебе — падают стены сами по себе, не дождавшись, пока над ними соорудят верх большой. В чем же дело? Кто виноват в катастрофе?

Кто-то из летописцев сваливает все на землетрясение, которое якобы случилось в тот час. Кто-то упрекает мастеров за то, что они клали стены по старинке (возводился своего рода каркас из внутренних и внешних стенок, между ними укладывались камни, заливаемые раствором). Но этот старинный метод, между прочим, применяется по сию пору в некоторых случаях, и ничего, стоят дома! Некоторые во всем обвиняли высокую лестницу, пристроенную к несчастной северной стороне.

А мастера из Пскова посмотрели на работу своих коллег, похвалили (стены, мол, красивые, гладкие) и принялись ругать раствор. Но когда им предложили возвести знаменитый храм, они наотрез отказались, довольствуясь другими заказами — церквями помельче. Почему? Плохой раствор извести не позволял им соорудить громадный храм? А может быть, что-то более существенное повлияло на их решение? В Пскове и в Новгороде они возводили церкви, красивые, надежные, но не без помощи немцев. Успенский же собор, задуманный митрополитом, был при всей своей внешней простоте сооружением чрезвычайно сложным! Увеличение размера, а значит, и объема здания требовало применения небывалых еще приемов строительства. Тут одними золотыми руками, волей, желанием ничего не сделаешь. Тут нужен был многовековой опыт строительства сооружений таких масштабов.

В конце июля 1474 года Иван III отправил в Венецию Семена Толбузина (первого посла русского происхождения в Западной Европе). Тот справился с заданием и на следующий год вернулся на родину с Аристотелем Фиораванти — знаменитым зодчим, инженером. Он был единственным из многочисленных венецианских мастеров, кто согласился поехать в Восточную Европу учить русских строительному делу и другим премудростям, выпросив себе при этом ежемесячное жалованье в 10 рублей — очень солидное по тем временам.

Семен Толбузин рассказывал об этом человеке были-небылицы. Мол, позвал однажды Аристотель его к себе в гости и показал ему чудо рукотворное. Слуга хозяина дома принес медное блюдо на четырех яблоках, тоже медных и начищенных до блеска. На блюде стоял кувшин, похожий на умывальник. Аристотель открывал краник, а из него то вода чистая, колодезная лилась, то вино, а то и самый настоящий мед — пей чего хочется душе твоей. Русские-то люди поначалу не верили рассказам Толбузина, но когда Аристотель (по некоторым данным, его звали Муролем) приступил к делу, то даже самые отъявленные неверующие поверили, что этот человек может и кувшин с разными хитростями придумать.

Аристотель-Муроль работал не спеша. Тщательно осмотрел он развалины храма, похвалил каменщиков за гладкость кладки, по примеру псковских мастеров поругал известь, очень «неклеевитую», да и камень признал рыхловатым для такого важного дела. В общем, пожурил он, мягко говоря, русских мастеров, а затем принялся крушить ими возведенные и чудом уцелевшие после «странного землетрясения» стены.

Поставил Аристотель-Муроль около одной стены высокий — из трех сосновых бревен — треножник, повесил на него на канатах дубовую дубину с носом, окованным железом, привязал с другой стороны веревки прочные, и, раскачивая с их помощью дубовую толстую дубину, стали рабочие крушить стены. Эка невидаль! За 25–30 веков до рождения Аристотеля-Муроля такими «баранами» пользовались и греки, и римляне, и китайцы, и другие народы. И ордынцы при взятии многих русских городов использовали «бараны». Это русские люди должны были помнить. Забыли напрочь. Ходили они на стройку, как на концерт.

Аристотель уже в начале июня начал копать траншеи под основание храма, после чего соорудил кирпичный заводик неподалеку от Андроникова монастыря. Русские мастера старательно запоминали секреты и новинки итальянского мастера, и дело быстро продвигалось вперед. Он научил их работать с кирпичом, показал, как делается раствор извести, который, если вечером его замесишь, утром тверже камня станет.

Обо всех тонкостях и хитростях этого гения говорить надо в других книгах, но почему так отстали русские от своих европейских соседей?! Почему хоть и не погасла свеча, да нить знаний, навыков мастерства прервалась? Потому что Орда мешала русскому народу жить. Она ворвалась на Русь великим ураганом, смела все подчистую, увела в плен всех мастеров. Ну это бы ладно, подобные ураганы народы не убивают. Но затем Орда на двести с лишним лет нависла густым смогом над Восточной Европой, погрязшей к тому же в феодальных раздорах, измученной чумой. А вот выжить в смоге, сохранив при этом свое лучшее, удавалось далеко не всем оказавшимся в подобном несчастном положении народам. Русские люди чуть было не забыли свой собственный русский вклад в культуру Евразии, и говорить об этом снова и снова нужно хотя бы потому, что нет-нет да и появляются разные теории о благотворном влиянии «ордынского присутствия» в Восточной Европе, о великой пользе этой самой данности, которая — не нашествие Батыя, а именно дань, данность, ярмо на шее — чуть было не превратила русский народ в стадо покорных овец. Ордынская дань столетиями лишала людей — и чернь, и великих князей — жизненного стимула, так необходимого роду человеческому. Она мешала мыслить творчески, всеохватно. Она не позволяла думать о будущем и творить это будущее.

Гнусное и античеловечное состояние — данная зависимость — отбросило русский народ в начало XI века, когда он, очарованный красотой православных храмов, начинал создавать самостоятельно в городах своих и селениях эту неземную красоту. Спустя четыре с половиной века он все начинал сначала, с «барана», разбивающего старые стены. Это тяжелый труд — начинать все сначала.

Иван III Васильевич и митрополит Филипп, как когда-то Калита и Петр, очень вовремя поняли, что волну «уныния и страха» можно сбить радостью творчества, созидательным трудом. Они прекрасно распорядились имеющимися у них средствами, когда не пожалели денег на зарубежных мастеров. Вместе с величественным Успенским собором росли радость и гордость людей, которые готовились к важнейшему событию — к освобождению от ордынской зависимости.

Впрочем, великий князь Иван III Васильевич деньги в Орду давно не возил и не собирался делать этого впредь.

Конец Господина

С приездом царевны Софии в Москву Русь, как это ни печально было для папы римского Павла II, не перестала быть православной, напротив, восприняла из Византийской православной империи многое, в том числе и государственную символику. Например, двуглавый орел — герб Восточной Римской империи — стал гербом Русского государства. А Иван Васильевич, укрепляя единовластие и во дворце, и в стране, по словам Н. М. Карамзина, стал первым русским самодержцем.