Холмс оказался смелее меня. Плотно прижав ко рту платок, он осмотрел тело в лупу, хотя и тщательно избегал всяческих прикосновений. Через несколько секунд он отпрянул – лоб в каплях пота, глаза прищурены от отвращения. Было понятно, что он не в состоянии дольше находиться рядом с гниющим трупом.

Некоторое время мы молчали, я лишь почувствовал, что слезы застилают мне глаза. Мне было от души жаль этого бедолагу, кем бы он там ни был, как бы ни прожил свою жизнь, поскольку ни один человек, ни грешник, ни святой, не заслуживает подобного конца. Можно было подумать, что все адские хвори вселились в тело неизвестного, разрушив его изнутри.

Адские хвори. Слова эти эхом отдались в моем мозгу, по телу мурашками пробежало смутное воспоминание. Струны памяти задрожали, и вот я перенесся в аудиторию Лондонского университета: я смотрю в иллюстрированный учебник, а профессор Линдстрем своим пронзительным голосом в мельчайших деталях описывает главную иллюстрацию на странице: «Похоже на дьявольские козни, верно? Воистину адская хворь!»

– Господи всемогущий! – произнес я негромко, и будто ледяная рука сжала мне сердце. – Господи!

Оба моих спутника встревоженно посмотрели на меня.

– Что такое, Уотсон? – участливо произнес Холмс.

Я посмотрел на него в упор:

– Это бубонная чума.

– Что? – воскликнул Лестрейд. – Так что… что это такое…

– Заразное бактериальное заболевание, которое принято считать побежденным, характеризующееся появлением на коже бубонов – воспаленных нарывов, – ответил я, почти дословно цитируя учебник, который штудировал в юные годы.

– Она свирепствовала в Лондоне в тысяча шестьсот шестьдесят пятом году, погубив почти всех жителей. Прекратил эпидемию лишь Великий пожар, разразившийся на следующий год, – добавил Холмс.

Лестрейд уставился на обезображенный труп с еще б́ольшим ужасом и повторил единственное слово, которое ножом врезалось ему в мозг:

– Заразное, – произнес он. – Вы говорите, оно заразное?

Я мрачно кивнул:

– Да. В меньшей степени здесь, в холодном помещении, но даже и тут опасно длительное время находиться рядом с трупом.

Лестрейд поперхнулся и шагнул назад.

– Вы уверены? – спросил он. Вся краска схлынула с его лица.

Я кивнул:

– Совершенно уверен. Труп необходимо сжечь. Причем немедленно, прежде чем инфекция начнет распространяться. А если это произойдет, болезнь уже будет не остановить. Она подобна пожару в австралийском буше: против нее нет средств. Уничтожает все на своем пути.

Инспектор старательно закивал:

– Поверю вам на слово, доктор. Вы меня убедили. Распоряжусь, чтобы это проделали немедленно. Идемте, джентльмены, давайте покинем это помещение. У меня и так мурашки бегут по коже.

Через пятнадцать минут мы вновь сидели у Лестрейда в кабинете и пили крепкий горячий чай. Инспектор успел распорядиться, чтобы труп уничтожили, и приказал всем, кто будет этим заниматься, завязать рты и носы платками, а также надеть перчатки. И вот он сидел напротив нас, нервно позвякивая чайной ложкой, бледный как полотно.

– Чума… – проговорил он с недоверием, скорее самому себе, чем нам с Холмсом.

– Откуда, Господи прости, она могла взяться? И кому пришло в голову убивать человека, которого уже почти прикончила болезнь? – недоумевал я.

– Вы это о чем? – не понял Лестрейд.

– У него перерезано горло, – проговорил Холмс. – Его убили. По всем признакам, труп пролежал в воде недолго, значит, убийство совершено недавно. Кровь на горле едва успела запечься. Скорее всего, убийство произошло прошлой ночью, причем этот несчастный уже был безнадежно болен. То есть в любом случае стоял на пороге смерти – зачем же было его убивать? Какой тут возможен мотив?

– Избавить его от страданий, – предположил я.

– Не исключено. Но это предполагает, что о нем хотели позаботиться. Зачем же потом бросили труп в воду? Если горло перерезали для того, чтобы положить конец мучениям, почему было не закопать тело? А вместо этого его бросили в Темзу, где труп в любом случае рано или поздно обнаружили бы.

– Возможно, убийца был в состоянии аффекта и не мог мыслить рационально, – сказал я.

Холмс кивнул:

– Возможно, вы и правы, Уотсон.

Я улыбнулся про себя. Когда Холмс с такой легкостью соглашался с моими предположениями, это всегда значило, что у него есть собственное, иное объяснение.

– Меня заботит другое, джентльмены, – вступил в разговор Лестрейд. – Закончена на этом история или нет? Одно нераскрытое убийство для Лондона пустяк. Возвращение чумы – другое дело. А что, если убийца одновременно и переносчик заболевания? Как мне надлежит поступить?

Холмс удрученно покачал головой.

– Боюсь, мой совет не вернет вам душевного спокойствия. В настоящий момент вы ничего не можете сделать. У нас в руках ни улик, ни нитей, так что придется набраться терпения и ждать развития событий.

Лестрейд взъерошил волосы.

– Я… ощущаю свою полную беспомощность.

Холмс встал и жестом предложил мне последовать его примеру.

– Когда появятся новые факты – а они, скорее всего, появятся, – немедленно сообщите. Я в тот же миг брошу любое свое расследование и поспешу вам на помощь.

На измотанном лице инспектора засветилась грустная улыбка.

– Благодарю вас, мистер Холмс. Хоть какое-то утешение.

Мы оставили инспектора одного в его мрачном кабинете – он в оцепенении уставился на бумаги, которыми был завален стол, да так и застыл. Я почувствовал облегчение, когда мы вышли из здания, подавляющего всей своей атмосферой, и вновь оказались на свежем воздухе, оставив позади жуткое зловоние смерти, которое все еще будто бы преследовало нас. В привычной суете и толкотне Лондона, среди цоканья копыт и назойливых криков торговцев, тягостные мысли, порожденные гниющим трупом, постепенно растаяли. Похмелье мое как рукой сняло.

– Давайте-ка пройдемся вдоль реки. Мне нужно подумать, – негромко предложил Холмс.

Мы перешли через дорогу к набережной Виктории и некоторое время шагали по ней в молчании. Я ощущал, как рядом катит свинцовые воды Темза, неся на своих плечах большие и малые суда – некоторые из них отплывают в заморские страны, другие везут в наши порты самые невероятные грузы. А может, не просто невероятные, но и смертоносные. Я содрогнулся от этой мысли.

Холмс шагал со мной рядом, низко наклонив голову и нахмурив лоб, погруженный в размышления. В воздухе чувствовалось изначальное дыхание осени, первые жертвы ночных холодов уже падали с деревьев, озорной ветерок сбивал их в небольшие кучки. Время от времени Холмс рассеянно взмахивал тростью, создавая у своих ног завихрение из желтых и бурых листьев. Через некоторое время мы остановились и облокотились на парапет набережной.

– Очень темное дело, – проговорил наконец мой друг. – Если мы не отыщем источник этого страшного заболевания, городу будет грозить страшная опасность.

– Я, как врач, прекрасно сознаю последствия вспышки бубонной чумы, – ответил я без обиняков.

– Ну, разумеется, друг мой. Простите, если мои слова прозвучали высокомерно и чересчур театрально. Это были лишь мысли вслух. Необходимо что-то предпринять.

– Согласен, но что? Вы же сами сказали Лестрейду, пока у нас ни улик, ни нитей. Придется подождать, пока не появится что-либо осязаемое.

Холмс обреченно вздохнул, повернулся спиной к реке и прислонился к парапету, закинув трость за плечо.

– С нашим приятелем Лестрейдом я был не до конца откровенен. Одна тоненькая ниточка у нас есть.

– Что?

– Ну, она действительно очень тоненькая, так что я хотел сначала размотать ее, а потом уже подключать к делу официальную полицию. Возможно, нить просто оборвется, но не исключено, что она приведет нас к истине. В любом случае, тут необходим хладнокровный и продуманный подход. Лестрейд – человек энергичный, но никогда не отличался умением действовать хладнокровно и продуманно.

– Понятно, – ответил я ровным голосом. – А мне будет позволено узнать ваш секрет?