Последним, что вспыхнуло в его памяти перед тем, как окружающий мир померк, были строки Омара Хайяма:
Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете.
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом…
Снова, как и тогда, в апреле, завертелся какой-то сюрреалистический калейдоскоп: вот его на плащ-палатке тащат в «вертушку», военный медик в вертолете ставит ему капельницу, подвесив прозрачный полиэтиленовый пакет с жидкостью прямо к стойке… Потом вдруг увидел себя со стороны — как его несут на носилках по аэродрому, везут на «таблетке», потом — госпиталь. Перекладывают на стол, все выходят — щелчок, и картинка исчезла…
И снова вспышка света — он по-прежнему лежит на столе, рядом люди — это санитары, соображает Хантер. Они сдирают с него окровавленную форму, снимают кевларовый бронежилет, разрезая «липучки» скальпелями и ножницами, потому что все, что было на нем, слиплось от пота и крови.
— Ну ты посмотри! — удивляется один из санитаров, демонстрируя бронежилет остальным. — Четыре прямых попадания!
Слышно, как расплющенные пули падают на пол.
В конце концов санитары снимают и уносят все: обувь, нательное белье, даже часы, остается только цепочка на шее с личным номером.
— Капитан наш все равно не жилец, — ухмыляется один из них, с любопытством разглядывая капитанский «Ориент». — Слишком большая кровопотеря! Раньше б на полчаса…
Компания мародеров удаляется.
Хантер с полным равнодушием разглядывает себя откуда-то сверху — голый, в потеках засохшей крови, иссиня-бледный, заросший. Это тело не вызывает у него никакого сочувствия — случилось то, что должно было случиться. В то же время он слышит редкие удары собственного сердца — оно работает, легкие качают воздух, кровь продолжает бежать по сосудам, в желудке голодный спазм. Все его органы целы. Оцинкованный стол холодит спину, и он это чувствует. Он жив, он хочет жить!..
И эта картинка смазалась, свет исчез.
Снова щелчок — две медсестрички обтирают его тело ватой, смоченной смесью спирта с йодом. «Из экономии, — вяло догадывается он, — спирт можно пить, а йод — нет…» Девушки держат вату длинными хирургическими зажимами… Потом его накрывают простыней и везут на каталке в операционную. Там простыню снимают, две медсестры одновременно подхватывают его и перекладывают на операционный стол. Входят хирурги, свет опять меркнет…
— Милый, не умирай! — Он по-прежнему под потолком, поэтому голос Афродиты доносится снизу. Она врывается в операционную и, отталкивая врачей, бросается к нему, пытаясь обнять всего целиком. Горячие слезы капают ему на лицо, он ощущает их горько-соленый привкус, но никак не может постичь: как это возможно — ведь видит он все сверху, а жгучие капли чувствует так, словно и в самом деле лежит на операционном столе?
— Что, что с ним?! — захлебываясь, допытывается у врачей Афродита. — Он должен жить, вы понимаете — должен!
— Серьезных проникающих ранений нет, Галина Сергеевна, — спокойно отвечает невысокий широкоскулый хирург в золотых очках. — Пулевое слепое в правое предплечье, множественные осколочные того же предплечья, переломы трех ребер и ключицы. Проблема в другом: ваш муж, находясь во время боя под действием промедола, не заметил, что потерял много крови, слишком много…
— Сколько нужно? — Едва сдерживая слезы, Афродита рвет на себе рукав, оголяет руку. — У нас с ним одна и та же группа, вторая, резус отрицательный! Сколько потребуется, столько и берите!
— Это опасно, Галочка, — пытается урезонить врач. — Речь идет о литре, а возможно, и больше…
— Какая разница! — отрезает Афродита. — Он должен выжить, как вы не понимаете?!
Свет гаснет…
С этого момента Александр уже не покидал свое тело — он чувствовал, как через вену на сгибе левой руки в него вливается новая жизнь. Мощная теплая волна, распространяясь все дальше и дальше, согрела сердце, легкие и мозг, потом ласковое крыло коснулось всего тела, приятно пощекотав в паху… Кровь любимой буквально на глазах творила чудо — сердце заработало в привычном ритме, он снова почувствовал руки и ноги, голову, грудь, бедра… Но вместе с жизнью вернулась и боль. Жестоко ныли сломанные ребра, стальная спица, вставленная хирургами в ключицу, казалась раскаленной, все мышцы дрожали странной внутренней дрожью, словно он в одиночку вырыл километровую траншею в афганских проклятых грунтах четвертой категории…
— Владыко Вседержителю, святый Царю! — донесся до него голос Гали. — Наказуяй и не умерщвляяй!
С трудом разлепив веки, Александр увидел Афродиту, сидевшую над ним, кутаясь в знакомую персидскую шаль. Глаза девушки были закрыты, она слегка покачивалась в такт словам молитвы, словно это мерное движение наполняло ее слова особой силой.
— Утверждаяй ниспадающая и возводяй низверженныя, телесныя человеков скорби исправляй. Молимся Тебе, Бог наш, раба Твоего Александра немоществующа посети милостию Твоею!.. — продолжали звучать в палате удивительные и таинственные старославянские слова.
Его рот был занят загубником — чтобы не западал язык, сообразил Саня; в ноздрях торчали какие-то трубки, правая рука была привязана к телу, а к левой тянулась еще одна трубка — от капельницы.
Осторожно избавившись от загубника, капитан повернул голову. Он находился в палате на четверых, в госпитальном модуле, — это было понятно с первого взгляда. На соседней койке лежал парень с осунувшимся небритым лицом, но Хантер не сразу признал в нем своего подчиненного — старшего лейтенанта Данилова. Остальные койки тоже были заняты, очевидно, это была палата для тяжело раненных офицеров. Но Галя, не обращая ни на кого никакого внимания, продолжала упорно молиться над любимым:
— Прости ему всякое согрешение, вольное или невольное. Ему, Господи, врачебную Твою силу с небесе ниспошли, прикоснися телеси, угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач раба Твоего Александра!..
Секретарь комсомольской организации, член партии, чьи «апологеты» начисто отрицали бытие Божье, она, несмотря ни на что, упорно молилась, чтобы возлюбленный выжил, выкарабкался из жестокой передряги, в которую в очередной раз угодил. Понимая, что сейчас нельзя перебивать девушку, обращавшуюся к Богу с молитвой о нем, он почувствовал, как непрошеные слезы подступили к глазам.
— Воздвигни его от одра болезненного и от ложа озлобления цела и всесовершенна, даруй его Церкви Твоей благоугождающа и творяща волю Твою, — шептала девушка, крепко стиснув руки на груди. — Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь! — Галя перекрестилась.
— Аминь! — повторил Хантер, проглотив сухой комок, застрявший в горле, — должно быть, он слишком долго молчал.
— Любимый, ты проснулся?! — Галя обрадовалась как девчонка и стала осыпать его лоб, губы, глаза и щеки поцелуями, смешанными с горячими слезами. — Как ты? Как ты себя чувствуешь? Что болит? — посыпались вопросы.
Сама Афродита выглядела неважно — она заметно похудела, щеки впали, у глаз и вокруг рта залегли морщинки, глаза — почти на половину матово-бледного лица.
— Спасибо, спасительница, — попробовал улыбнуться Александр. — Только благодаря твоей крови я остался жив… Если б не ты…
— Откуда ты знаешь?! — Глаза у Галины раскрылись еще шире. — Ты же три дня пролежал без сознания! Как ты догадался?
— А я все видел и слышал, кровиночка моя. И то, как ты ворвалась в операционную, и как рукав закатывала, требуя, чтобы твою кровь немедленно перелили мне, а врач упирался — мол, опасно, нужен целый литр. А сколько на самом деле теперь во мне твоей крови, Афродита?
— Не может этого быть! — пораженно встряхнула головой девушка. — Ты буквально слово в слово описываешь все, как было в действительности… Но ведь это невозможно! Мне приходилось читать о таких казусах, но я все равно не верила. Ты же находился в медикаментозной коме!