— Сейчас мы найдем, — зашипел фельдфебель, подходя к нарам и всматриваясь в лица заключенных.
— Aufstehen! — заорал он.
Сергей, вздрогнув, проснулся. Он медленно встал, пошатываясь.
— Funf und zwanzig! — заорал фельдфебель.
Мертвенно-бледное лицо Сергея стало пепельно-серым, но ни один мускул не дрогнул.
— Передайте сейчас же полицаю, — сказал по-немецки фельдфебель Бергеру.
— Jawol! — рассеянно взглянув на Сергея, козырнул унтер-офицер.
— Выпороть сейчас же! — процедил уходя фельдфебель. Вслед за ним вышел из барака и унтер. Не прошло и минуты, как дверь распахнулась и вошел санитар.
— Сергей Суров, на осмотр к доктору! — крикнул он.
— Иди и не возвращайся, — шепнул Сергею тамбовец.
Сергей быстро надел шинель и вылетел из барака.
Через пять минут возвратился унтер в сопровождении полицая Мишки Пучка, маленького, круглолицего, в синем мундире вильгельмовских времен, стянутом русским офицерским ремнем. Должность полицая никак не шла ему. Лицо у него было добродушное, веселое, улыбчивое, в глазах всегда мелькали искорки-смешинки. На правой руке на ремешке у Мишки болталась плеть. — Который тут генеральский крестник? Выходи!
Все молчали. Унтер подошел к нарам Сергея, но там было пусто. Рядом, слегка посапывая, лежал Тимофей. Унтер не обратил особого внимания на лицо Сергея, но место, где тот лежал, приблизительно помнил.
— А, перелег, свинья, — пробормотал он. — Aufstehen! — заорал он на Тимофея.
Тимофей поднялся.
— Комм, — указал на скамейку унтер.
— За что это он тебя благословил? — спросил Мишка.
— Я и сам не знаю, — глухо пробормотал Тимофей. — Наверно, физика не пондравилась!
— Снимай штаны и ложись на скамейку!
— Охо-хо, на старости-то лет привелось, — простонал Тимофей, снимая штаны.
— Anfangen! Schnell! Schnell![11] — торопил сзади пучеглазый унтер.
Мишка взмахнул плетью и резко ударил. Тело Тимофея конвульсивно дернулось.
— 1, 2, 3, 4, - считал унтер.
Мишка делал вид, что плетку опускает с силой, на самом деле он опускал ее лишь сверху. Когда плетка почти прикасалась к телу, он сдерживал ее, чтобы смягчить удар.
Унтер, закурив сигарету, продолжал считать. Сзади тихо открылась дверь барака: возвратился фельдфебель. Лежавшие на нарах пленные делали Мишке едва заметные знаки, но он, увлекшись искусством хитрого сечения, ничего не замечал.
— 23, 24, 25, - закончил унтер и повернулся к двери, чтобы уйти.
— Verflueckte! Schweine![12] Разве так бьют! — заорал фельдфебель на Мишку. — А ну-ка, дай плетку! Я тебя сейчас научу, как порют в Великой Германии! Ложись сам!
— Герр фельдфебель, — умоляюще взвыл Мишка. — Простите ради Бога! Я из доходяг, у меня нет силы бить по-другому!
— Молчать, — заорал фельдфебель. — Ложись!
Покорно спуская штаны, полицай Мишка поплелся к скамейке, с которой Тимофея как ветром сдуло. Забившись в свой угол, он притаился, опасаясь, что его снова положат на скамью.
Фельдфебель снял с себя шинель, бросил ее на руку унтеру и по локоть засучил рукава мундира. Удар плетки со свистом рассек воздух, и когда плетка прикоснулась к телу, он слегка подернул ее на себя. Брызнула кровь, и сразу же вздулась багровая полоса.
— Вот так надо пороть, — прохрипел он. — 1, 2, 3, 4, с бешенством, взмахивая плеткой и опуская ее, считал удары фельдфебель. — 25, - хрипло закончил он и вытер рукавом мундира пот, выступивший на лбу.
Мишка со стоном поднялся и дрожащими руками стал натягивать штаны. Часть его тела, предназначенная для сидения, превратилась в кровавое месиво. С клочьев содранной кожи стекала кровь.
— В следующий раз будешь знать, как надо пороть, — бросая под ноги Мишке его плетку, злобно сказал фельдфебель и вышел, с силой хлопнув дверью.
Через полчаса, когда Сергей возвратился от доктора, Тимофей, ворочаясь с бока на бок на койке, буркнул ему сквозь зубы:
— Вернулся, философ!
— А что?
— А что? Ничего! — ответил Тимофей и отвернулся лицом к стене.
— Он тут за тебя порку принял, ты его не тревожь, пусть человек в себя придет, — ответил за него сосед с другой стороны, бывший моряк Федор.
— Это кто же тебя просил? — гневно накинулся на Тимофея Сергей.
— На войне как на войне. Сам погибай, а товарища выручай, — добавил улыбаясь Федор.
Глава VI
Тринадцатый апостол
Открылась дверь, и в барак вошел остролицый австриец Вилли.
— Guten Abend, kamraden![13] — весело крикнул он с порога.
— Добрый вечер, Вилли, — со всех сторон ответили пленные.
— Что это вы такой веселый сегодня? — спросил дневальный.
— О! У меня сегодня праздник: завтра еду на фронт, а это смех сквозь слезы. А впрочем, как говорится, wszystko jedno. Фронт так фронт. Там, на войне, открытое убийство, а здесь тихое убийство. Где есть Сергей?
— А там, на своем месте! — махнул в конец барака дневальный.
— Я вот сигарет принес. Это на всех камарадов! — сказал Вилли дневальному, отдавая пачку сигарет.
Потом он подошел к нарам, где лежал Сергей. (Сергей хорошо говорил по-немецки, чем и заслужил расположение Вилли).
— Я к вам с большой просьбой, Сергей, — заговорил он тихо по-немецки. — Завтра я еду на фронт, а там всякое бывает. Говорят, что ваши якобы убивают пленных. Я, конечно, в это не верю, но… допускаю. Есть всякие люди и у вас. Один мой товарищ, уезжая на фронт, взял у русского пленного записку, в которой говорилось о его хорошем отношении к русским заключенным. Недавно я был в отпуске и узнал, что его мать получила через швейцарский Красный Крест письмо, в котором он сообщил, что находится у вас в плену. Мол, живет хорошо. Будь добр, дай мне такую записочку, — шептал Вилли.
— С удовольствием, хоть десять. Только нет ни бумаги, ни карандаша.
— У меня все есть. — Вилли протянул Сергею карандаш и тетрадь. — Десять записок мне не надо, а две-три пригодятся. Я через час приду к тебе. Только осторожнее, чтобы никто не увидел, — добавил Вилли, поднимаясь, и внезапно с нарочитой веселостью, обращаясь ко всем, сказал:
— Да! Да! Я на фронт завтра, а вы тоже на фронт скоро поедете. Сегодня приехала из Берлина комиссия — один большой генерал и много офицеров. Среди них и ваши русские офицеры из армии Власова. Все русские будут проходить комиссию.
— Это правда, Вилли? — изумленно спросил Сергей.
— Да! Да! Об этом говорил сам обер-арцт.
— Нэхай воны сами воюють! — крикнул сверху какой-то украинец.
— Не может быть! Мерзавцы! Вот это да! Знать, до ручки докатились, если нас за них на фронт воевать посылают, — взволнованно загалдели кругом.
— Ну, теперь они нас подкармливать будут, с голода не подохнем, — сказал курносый белобрысый солдат и добавил: — Пусть мне только винтовку дадут, а кого из нее стрелять, я сам знаю.
— Э, милок! Ты только возьми эту винтовку, и тогда тебя так заарканят, что пойдешь и стрелять будешь в кого им надо, а не будешь — пулю сам от них получишь, — возразил ему лысый, заросший щетиной старик. — Тебя так в окружение возьмут, что сны твои читать будут.
— Ну это, положим, дудки, — возразил курносый и замолчал.
С утра на лагерную площадь действительно согнали всех русских пленных. Среди немецких офицеров на помосте стояли и офицеры-власовцы.
— Коспота! — обратился к пленным генерал, отдавший вчера приказ о порке Сергея. — Германски прафительство пошель нафстречу фашим шеланьям фоевать за сфопота. Сетшас перет фам путет гофорить русский полкофник.
— Товарищи! Господа! — громко заговорил высокий, полный, широкоскулый человек в форме полковника немецкой армии, выправкой и жестами явно подражавший немецким офицерам. — Германское правительство дает возможность вам, русским военнопленным, выступить с оружием в руках против большевиков. Известно ли вам, что у нашего правительства пленных нет? Есть только изменники Родины. Поэтому оно не вступило в Международный комитет Красного Креста и не оказывает вам никакой материальной помощи, как это делают правительства других стран. Вот почему среди вас, советских военнопленных, такая ужасная смертность. Я сам был в Советской Армии полковником. Я не был трусом и не сдался в плен. Я честно сражался и выполнял долг солдата. Но на войне как на войне, сказал когда-то Наполеон. Войн без пленных не бывает. Обстоятельства сложились так, что я попал в плен. Для нашего правительства я стал изменником Родины. Изменниками считают всех нас! Всем нам путь на Родину закрыт! Но мы вернемся! И только с оружием в руках! Я призываю всех последовать нашему примеру!