Фиалка едва сдержала улыбку. Камень-то непростой. Хорошо, что Торой и Алех так погружены в мысли о том, не собирается ли Фиалка обвести их вокруг пальца. Мужчины, мужчины… Как вы предсказуемы. Даже стыдно за вас временами.
— Сыночек… — тихо донеслось откуда-то издалека. — Мальчик мой, как ты повзрослел!
У Эйлана дыхание замерло в горле. Мама. Мама! Такой родной, такой дорогой голос. Где ты, мама? Мальчишка посмотрел туда, откуда могли бы доноситься обращённые к нему слова. Мама!
Она стояла прямо перед ним, живая и здоровая, а разделяла их лишь тонкая преграда стекла. Эйлан подбежал к зеркалу и прижался к нему холодеющими ладонями. Стекло оказалось зыбким и податливым, словно желе.
Фрида Дижан ласково улыбалась из смутных зеркальных глубин. На ней было привычное домашнее платье с васильками по подолу, и волосы убраны, как всегда, лишь одна прядка (тоже, как всегда) непокорно выбивалась из-за левого уха.
— Сыночек… — со своей стороны зазеркалья мама, чертя пальцем по дрожащей глади, стала неторопливо выводить какие-то знаки. Эйлан не знал, что она пишет, мальчик ещё не умел читать, лишь водил пальчиком по рябой поверхности зеркала, повторяя очертания то ли букв, то ли рун. Отчего-то он был уверен — мама пишет ему те самые слова, которые всегда говорила перед сном: «Люблю тебя, радость моя».
И с каждым новым завитком, выводимым на стекле, с каждым новым изгибом, ткань реальности истончалась и Эйлану, казалось, будто он уже чувствует тепло маминой руки. А потом что-то случилось, и неведомая сила выдернула мальчишку из сладкого самообмана, оторвала от желейного стекла, утянула по скользкому гранитному полу обратно к столу.
Торой почувствовал катастрофу слишком поздно — уже вершилось какое-то странное, древнее колдовство и он не знал, как ему воспрепятствовать. Эйлан, вместо того, чтобы разбить переливающееся всеми цветами зеркало, принялся водить пальцем по поверхности, выписывая неизвестные руны. Краем глаза маг увидел, как напряглась на своём месте Итель, всем телом подавшись туда, вперёд, наблюдая, а точнее заставляя мальчика писать то, что следовало. А с каким недоумением оглянулись на колдовское стекло её опешившие спутники!
«Ах, Фиалка, ах, лгунья. Да твои сподвижники и не ведают ни о чём» — промелькнуло в голове у волшебника. А потом сработала интуиция. Торой ещё не успел толком осознать, что делает, а уже захлестнул мальчика гибкой петлёй Силы и рванул на себя. Алех, поняв намерение мага, стремительным прыжком, на который способен только эльф, перемахнул через огромный стол и приземлился с другой стороны. Один из близнецов-чернокнижников упал со стула, отброшенный ведьмаком прочь. Юноша ещё не успел приложиться локтями о каменные плиты и болезненно вскрикнуть, а Алех уже поймал Эйлана, смягчая невероятной мощи рывок.
Мальчишка врезался в эльфа, сбил его с ног, и оба кубарем покатились под стол. Остроухий спаситель ударился затылком о холодный пол и, ослеплённый болью, выпал из реальности. Однако перед тем как кануть в темноту, порадовался, что сумел удержать Эйлана. Торой с такой силой дёрнул паренька от Зеркала, что, если бы не молниеносная реакция Алеха, мальчишку незатейливо расплющило бы о противоположную стену Залы собраний.
Маг (который в отличие от эльфа не был столь стремительным) только-только вскочил с места, костеря себя на чём свет стоит. Торой ошибочно решил, будто неведомая сила Зеркала не отдаст паренька без боя. Отдала. Хорошо хоть эльф со свойственной его племени стремительностью не допустил трагедии. А потом все мысли вымело прочь — Итель кошкой рванула к зеркалу, а следом за ней, быстрая, словно куница, метнулась и Люция.
Растерянные спутники фиалковой ведьмы едва успели приподняться с мест, на которых сидели, а Итель уже стояла у зеркала, пропав дрожащими ладонями к трепещущей волнами стеклянной глади.
— РОГОН!
Её Призыв был оглушителен и силён.
Торой, словно сражённый невидимой стрелой, осел на пол, зажимая руками уши. В голове гудело от боли. Маг и раньше знал, что сказанный с должным чувством Призыв ведьмы может убить, но и подумать не мог, будто слова эти окажутся настолько правдивы. Зов Ители, прогремевший, словно набат, повалил с ног привставших со своих мест чернокнижников. Пожалуй, из всех присутствующих не повредил этот громоподобный Глас только Тальгато, Люции да Нирин.
Подняв отяжелевшую голову, Торой с ужасом воззрился на Фиалку и увидел как в зеркале, к которому она приникла, возникла смутная фигура неизвестного пришлеца. А потом рябь исчезла, и стекло показало… Рогона. Он стоял в обступившей его со всех сторон тьмы. И смотрел на Фиалку.
Итель тянула руки к мужу, но никак не могла дотронуться до него — пальцы вязли в неосязаемой пустоте, не находили, не нащупывали того, кого искали.
— Любимый мой… — срывающимся голосом шептала ведьма. — Я освобожу тебя. Протяни мне руку.
И Торой с ужасом увидел, как широкая ладонь Рогона медленно поднялась и нерешительно замерла в какой-то пяди от ладони Ители… Из вязких объятий Вечности, из могильного холода он вышел к ней, верный Зову и памяти. Он смотрел только на неё. И сколько муки было в этом молчаливом взоре! Из мира мёртвых смотреть в мир живых и видеть то, что давно забыл. Из пучин Тьмы и Безвременья на мгновенье заглянуть туда, где есть жизнь и любовь, тепло солнечного света и запах напитанной дождём земли? Он смотрел на свою Фиалку, и его глаза любили.
— Родной! — Итель скребла руками по податливому, словно мокрая ткань, стеклу. — Я знаю, знаю, как тебя вернуть. Взгляни на них, они самые могучие, их Силы будет довольно. А он, он такой же как ты… Только не исчезай!..
Её шёпот невнятный и безумный эхом отдавался в уголках залы.
Торой застонал — даже этот тихий шелест женского голоса причинял настрадавшимся от Призыва ушам невозможную боль. Но через долю мгновения пришло понимание сказанных ведьмой слов. И тут уж стало не до боли. Маг проклинал себя за недогадливость и беспомощность.
Вовсе не равновесие нужно было Фиалке, и не равенство между колдунами и магами, совсем не этого она добивалась столько лет, не к этому шла. Она хотела вернуть Рогона, ждала, когда появится на свет тот, в чьё тело можно будет перетянуть душу мужа из Мира Скорби. И тело это должно быть молодым и сильным, чтобы Рогон в новой оболочке не чувствовал себя ни ущербным, ни беспомощным. Торой не уступает мужу Фиалки в Силе, он молод, крепок и станет достойным вместилищем новой сущности. А эти колдуны и некроманты? Они нужны красавице-ведьме вовсе не как спутники или помощники, а как жертвенные. Их Сила, Сила некромантов и чернокнижников, умело почерпнутая Ителью прорвёт тонкую ткань реальности, позволит освободить Рогона. И снова Торой застонал, но на этот раз не от боли.
Ах, какой дурак! Гиа хотел вернуть умершую жену, но не сумел, поскольку не был волшебником. Тогда он спрятал Зеркало. Может, просто ждал удобного для обряда случая, а может, не захотел идти к поставленной цели такими средствами. А вот Итель средства как раз-таки не смущают.
Что же ты, Торой, такой непроходимый глупец?! Взвешивал и примерял этот мир на себя, мужчину. Но Фиалка-то — женщина, причём влюблённая женщина, которая ради своей безумной страсти пойдёт на всё — на убийство, предательство, подлость. Она подготовила этот мир к возвращению Рогона — убила и низложила магов, чтобы те не могли препятствовать её мужу своими интригами. Итель вернёт Рогона, а, возможно, даже сделает его бессмертным. Иначе, зачем столько жертвенных?
Колдунья подготовила всё для воскрешения своего давнего чувства. А Рогон, конечно, и думать не думал в своё время, что неизвестная ведьма, завладевшая зеркалом, окажется его собственной женой. Да, он, конечно, не знал, что Фиалка на самом деле бессмертная лефийка. И уж, тем более, не предполагал, что от одиночества и тоски по нему она сойдёт с ума.
Торой мутнеющим взором обвёл Залу — на полу корчились, зажимая руками кровоточащие уши чернокнижники, невредимая Нирин, охваченная ужасом, медленно пятилась к дверям, Алех лежал, запрокинув голову, под столом — бледный и неподвижный. Эйлан съежился рядом — то ли без сознания, то ли оглушённый Зовом. И лишь Тальгато, которому были чужды все эти волшебные хитросплетения, безостановочно рисовал в своём альбоме. Ему всё происходящее казалось представлением.