Как давно это было! Чернокнижие, некромантия, обряд Зара, на который маг и пошёл-то ради того, чтобы перешагнуть таинственный рубеж, заглянуть в Мир Скорби, увидеть подругу детства да попрощаться с ней, навсегда отпустив из памяти и сердца. А ещё попросить прощения за то, что его — надёжного друга и защитника — не оказалось рядом в тот самый момент, когда надо было спасти из холодных цепких объятий смерти.

В сегодняшнем сне, точь-в-точь как тогда, во время обряда, Тьянка вышла из чернильной темноты, просияла лучезарной улыбкой, беспечно почесала острый кончик вздёрнутого носа и сказала на просьбу о прощении то же, что и много лет назад:

— Глупый. А ведь смерти и нет вовсе. Есть иные рубежи, куда шагнёшь и подивишься.

Торой попытался ухватить подружку за локоть, и ему это даже удалось — пальцы скользнули по тёплой руке. Но девчонка вывернулась, взметнув тяжёлой косой, и спросила капризно, как спрашивала всегда, когда собиралась осадить задавалу-магика:

— Ну? Чего припиявился?

— Как шагнёшь? — спросил взрослый Торой в своём сне.

Этот вопрос казался ему особенно важным.

— Как шагнёшь? — повторил волшебник.

И подруга, которая так навсегда и осталась девчонкой пятнадцати лет, ответила на столь нелюбимом чародеем просторечье:

— Ты ж некромант. Поди, и сам знаешь. Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам.

Он ни единого слова, ничегошеньки из сказанного не понял и в отчаянье крикнул:

— Постой! Объясни!

Но Тьянка лишь пожала плечами, подивившись его непроходимой бестолковости, и поспешила куда-то, подобрав обтрёпанный подол простенького платья. Побежала прямо в непроглядную беспамятную черноту, растворяясь в ней, пропадая… Но всё-таки сжалилась, крикнула из неведомого далёка:

— Девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп.

Он проснулся в поту.

Старая Ульна поднялась как всегда ранёхонько, ещё и коров в поле не выгнали. Вся деревня спала, а её — дряхлую — словно демоны какие погнали с сонного ложа. И снова бабка неспешно оделась, снова пошла на кухню, снова налила себе топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, взяла сладкий пирожок и села у окна. На столе перед ней в нарядной чистой миске тихо мерцал неземной огонёк.

Экая благодать с этим послушным светляком! Хоть до поздней ночи делай дела — чини ли одёжу, пряди ли пряжу, вяжи ли, вышивай ли — всё светло, как днём. И горит он исправно, и слова человеческого слушается. Вся деревня радуется этакому дару. Ульна отхлебнула молока и улыбнулась, эх, знать бы, как там волшебник со своей девонькой? Добрались до Гелинвира? Вызнали, чего там приключилось?

Нежный рассвет подрумянил небо, дождя, словно не бывало. Ещё чуть и начнёт просыпаться деревня, сноха пойдёт доить коров, мальчонки поведут кормилиц на выпас и начнутся каждодневные хлопоты. И правда, лишь повыше поднялось солнце — запели петухи, загудела деревня, заскрипели ворота, замычали коровы, ожил дом. Казалось, должен был этот день стать одним из многих, но не стал.

Солнце ещё не поднялось в зенит, когда вошли в деревню странники. И только глупец не распознал бы их по чёрным хитонам, страшным татуировкам на руках, пронзительным взглядам. Пришлецы появились с той стороны, откуда давеча пришёл волшебник с девушкой и мальчиком, словно шли по чётко оставленному магом и его спутниками следу.

Не встретить чужаков было нельзя, слишком могущественными и грозными они казались, несмотря на свою молодость. Общим числом путников явилось полдюжины, все молчаливые и с виду спокойные, но глаза у многих холоднее студёной водицы Зелёного Озера. И хотя незнакомые странники, по всему видно, с раннего утра ехали верхом, лошади их были свежи и полны сил.

Двое из пришлых оказались близнецами, едва ли не юношами, и среди прочих смотрелись самыми безобидными. Да только даже эта безобидность мнилась обманчивой. Остальные колдуны были менее приметны, но взгляды у всех настороженные, колючие. Так смотрят люди, не ждущие от других ни добра, ни участия. Ульне неожиданно, против всякого благоразумия, стало жалко диковинных пришлецов. Это какой же была их короткая, молодая жизнь, если каждый теперь эдак враждебно и люто щерился?

Пуще же всего прочего среди прибывших выделялся воин с обожжённым лицом и щедрой проседью в русых волосах. Его Ульна особенно испугалась — могучие руки от самых кончиков пальцев покрывала затейливая вязь татуировки, рисунок исчезал под домотканой рубахой и снова возникал уже из-под ворота, скользил по шее к подбородку и затылку, лизал изуродованную ожогом кожу, словно чёрное пламя.

Однако самой первой, верхом на красивом гнедом скакуне, ступила на деревенскую улицу молодая девица — красивая, будто из сказки. Держалась она осанисто и горделиво, а ехала поперёд спутников так, что даже грозный воин почтительно отставал от неё на несколько шагов. Высыпавшие к тому времени на улицу деревенские сочли за благо отвесить красавице поясной поклон. Девица с достоинством спешилась и поклонилась в ответ. Ульна же подивилась лицу диковинной гости, было оно прекрасным, даже совершенным, но каким-то… беспокойным, словно снедала пришелицу страшная неумолимая болезнь.

— Через вашу ли деревню держал путь волшебник с девушкой и мальчиком? — спросила красавица и голос её, чистый и нежный, прозвенел, словно бубенец.

Деревенские начали переглядываться — кто смелый, кто ответит? Тут бы старосту вытолкать, да и шагнул он уже, вот только можно ли говорить правду? Староста — кряжистый сильный мужик — вышел навстречу незнакомой красавице и ответил согласно, приняв единственно верное решение:

— Через нашу. — Склонил голову да замер посреди улицы.

Нешто станешь отпираться, когда имеешь дело с этакими «гостями»? Волшебника уже и след простыл, а деревенские все тут — ну, как разнесут колдуны деревню по брёвнышку, с землёй сравняют?

Красавица улыбнулась. Тёплой, доброй улыбкой. У кого-то, может, и дрогнуло сердце, а уж у молодых парней наверняка, но старую Ульну эта улыбка не обманула. Наоборот, бабке захотелось закричать, замахать руками, отгоняя страшное видение. Неправильная то была улыбка. Не понимала Ульна, что в ней не так, знала только одно — неправильная. Опасная.

— У кого останавливался? — снова полюбопытствовала красавица.

Спросила ласково, учтиво, но Ульна почувствовала, как потекли по сгорбленной спине капельки холодного пота.

— Кто приветил?

Староста молчал, пряча глаза в землю, и всё ниже склонял голову. Странница терпеливо ждала ответа, а её жеребец переминался с ноги на ногу, подёргивая ухом. Над улицей повисла тишина. Вот по размокшей после вчерашнего ливня дороге ступил вперёд огненно-рыжий конь, стукнул копытом, а всадник (тот самый — в татуировке) повторил вопрос.

— У кого останавливался?

Все молчали. Молчали и чуяли как растёт, словно снежный ком, невидимая опасность. Но всё же ни стар, ни млад не размыкали уст, не поднимали руки с указующим перстом. Стояли, испуганные, да глядели в землю, клоня без вины виноватые головы. Ульна шагнула вперёд.

— Я пригласила его, красавица. У меня и вечерял.

Бабка снизу вверх посмотрела на рослую пришелицу, щуря слезящиеся глаза.

Девица медленно перевела взгляд на старуху. И был этот взгляд пронзительный, острый, зрящий в самую душу. «Да это же ведьма!» — ахнула про себя Ульна, поняв, наконец, с кем имеет дело. Красавица тем временем бросила поводья своего жеребца в руки одного из близнецов и сказала:

— Идём, бабушка, покажешь, где гости твои ночевали.

Стоящие вдоль улицы деревенские тихо зашумели — шутка ли отпускать бабку с неизвестной колдуньей! Но ведьма обвела толпу тяжёлым опасным взглядом, и перечить ей не осмелились. Ульна засеменила к дому, спиной чувствуя испуганные и растерянные взоры соседей.

— Ступай за мной, милая, ступай.

Ведьма пошла. А за ней поспешил и грозный воин с обожжённым лицом.

Они так и не вошли в дом. Пришелица остановилась во дворике и сладко улыбнулась, она смотрела на старую яблоню. То ли красавица увидела под кроной раскидистого дерева что-то особенное, неподвластное обычному взору, то ли почувствовала. Но блаженная улыбка сбежала с её лица. А когда странная гостья повернулась к Ульне, той захотелось кричать от ужаса. Теперь-то она поняла, что пугающего было в облике юной прелестницы. Глаза! Редчайшей красоты, нежного фиалкового цвета, они были совершенно безумными.