— Послушай, я не понимаю одного — зачем Ители понадобилось убивать магов? Это что, месть?

Алех не обернулся, лишь заложил руки за спину и ответил:

— Нет. Это не месть. Что-то другое. Не знаю, что именно. Я не видел её более трёх сотен лет. И даже не уверен, что в своём одиночестве она сохранила здравый рассудок.

Люция беспомощно посмотрела на Тороя, недоумевая, радоваться ей или горевать. Фиалка никак не вязалась в сознании девушки с бабкой. Или вязалась? Неужели не памятны неожиданно молодые глаза на старом сморщенном лице? Жена Рогона… Колдунка подошла к магу и, неожиданно для самой себя, спросила едва слышным шёпотом:

— Скажи, ты бы женился на настоящей ведьме, а?

Он смерил девушку серьёзным взглядом, в котором не было даже толики тепла, и ответил твёрдо и спокойно:

— Нет. Никогда.

Попытка придать лицу невозмутимость Люции не удалась, губы дрогнули, и пришлось поспешно отвернуться, чтобы не выдать себя часто заморгавшими глазами.

— На настоящей ведьме — ни за что на свете. — Повторил негромко Торой и пояснил. — Я уже нашёл себе ненастоящую.

Колдунка подумала было, что момент для поцелуя выбран совершенно неудачный. Но потом, когда Торой повернул её за подбородок и коснулся губами губ, поняла — неудачных моментов для поцелуев не бывает.

Вишнёвая заря окрасила небо ликующим румянцем. Первые солнечные лучи лизнули макушки елей, скользнули сквозь кроны, заставили глянцевито заблестеть мокрые камни гелинвирских тротуаров. Высоко в небе сиротливой грядой тянулись к северу истончившиеся, отдавшие влагу тучи. Утро обещало быть ярким и радостным.

Алех смотрел на сияющий восход. Сердце билось размеренно и ровно, а в горле пересохло от страшного, прямо-таки ужасающего предчувствия беды. Настоящей. Непоправимой. Ах, Итель, Итель… Знать бы, что ты задумала — прекрасная и бессмертная. К чему идёшь и чего вот-вот достигнешь?..

В комнате царила тишина, нарушаемая лишь сладким сопением мальчишек и тихим звуком поцелуя. Тактичный эльф предпочёл не оглядываться. Ему, уже переступившему рубеж бытия в несколько веков, многие загадки людских сердец открывались ещё тогда, когда и сами люди о них не ведали. Это ведь для человека, живущего несколько десятилетий, мир полон тайн. А для бессмертного секретов очень мало. И, конечно, чем старше и умудрённей становишься, тем скучнее с первого взгляда читать в людских глазах то, на понимание чего у человека уйдут часы, дни, месяцы или даже годы…

Торой, может быть, только сейчас осознал, что невзрачная любопытная ведьма давно и прочно обосновалась в его сердце, а вот Алех понял это ещё тогда, на поливаемой дождём улице. И теперь ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть как над головами влюблённых медленно и застенчиво крадутся друг к дружке две их магических сущности — зелёный болотный светляк и сияющий лепесток белого пламени.

Эльф улыбнулся. Оконное стекло всё же отразило, как две разнородных Силы примериваются для более близкого знакомства. Мол, что же это — наши хозяева обнимаются, а нам и дела нет? Вот лепесток белого пламени, рея в воздухе, подплыл к недоверчивому зелёному светляку ещё на чуть, а потом белое и изумрудное сияния, вздрагивая и искрясь, свились между собой. Одна волшебная сущность льнула к другой, будто проверяя — желанна ли, родна ли?

Алех тихонько кашлянул. Слава Силам Древнего Леса! Его услышали. У ведьмочки премило заполыхали уши, а вот Торой поглядел с досадой.

— Я приношу свои извинения, но, к сожалению, вынужден покинуть вас. Пойду в свои покои. — Эльф отвесил светский поклон и прошествовал к дверям.

Стоит ли говорить, что одного короткого взгляда, вскользь брошенного на двух влюблённых, Алеху хватило, дабы понять — эти двое тоже незамедлительно удалятся в какой-нибудь покойчик, но, конечно же, вовсе не для того, чтобы спать. В истинности подобного предположения эльф готов был поклясться собственными ушами.

Люция лежала, свернувшись калачиком, словно котёнок — такая же маленькая, беззащитная и трогательная. Одну руку она подсунула под мягкую подушку, а другой надёжно прижимала к себе скомканное одеяло. В результате этих узурпаторских действий Торой оказался и вовсе раздет, но не мёрз. Он удобно устроился на боку и обнимал тихо сопящую ведьму. Та приютилась в колыбели его рук и жалась голой спиной к тёплому мужскому телу.

Маг улыбнулся и подумал — всё-таки прав был Золдан, говоря наперснику, что любовь человек выбирает не рассудком, но сердцем. Вот и выбрало сердце, и полюбило. И не смутил его даже голос разума, который упорно твердил, что магу и ведьме ни в чём не найти согласия.

А ведь чего только не натерпелся Торой от вредной колдуньи — и обманула, и предала, и околдовала, и приворожить пыталась… А потом сама же спасла и выходила. Тогда же не смутившееся приворотным колдовством сердце вдруг поняло — без хитро-наивной, гневливой и обидчивой Люции не жизнь ему, а страдание. И всё бы хорошо, если не опустошение Гелинвира да грядущее пришествие древней колдуньи!

Он вздохнул и задумчиво поцеловал худое плечико Люции. Колдунка прижалась к волшебнику ещё плотнее, а он уже унёсся мыслями далеко-далеко, возвращаясь к рассказу эльфа.

Надо же, казалось бы, столько лет прошло, ан, нет, всплывают-таки давно знакомые имена и люди. Точнее нелюди.

Ёлис.

Вот же старый конь! И вправду — борозды не испортит, но и новую не вспашет, всё те же интриги, всё та же тяга к власти, прежняя беспринципность да жестокость. Подумать страшно — отправил на смерть собственного ученика! Того, кого растил и пестовал! Того, кто стал едва ли не сыном! Хотя, чего с них взять, с этих эльфов. Вон ведь, пожертвовал Ёлис невесткой, равнодушно рискнул жизнью собственного отпрыска (пускай и слабоумного) да ещё и новорожденным потомком. А следом попытался умертвить помощничка блистательной махинации — Тороя. И ведь, если бы не Лита…

Да, у Ёлиса была богатая предательствами и обманами жизнь. Торою в припадке гневных воспоминаний даже сладко помечталось, мол, вот бы прервать её окончательно и бесповоротно, в отместку за все гадости. Хотя, к чему теперь? И так остался остроухий ни с чем — без Силы, без влияния, без власти. А это для него, пожалуй, пострашнее самой мучительной смерти.

Тут, наверное, можно было бы даже порадоваться, но кроме Ёлиса пострадали ещё сотни и тысячи людей. Как им жить без привычной магии? Как лечить скот, если придёт из диких земель неизвестный лекарям мор? Как сохранять посевы в скупое на дожди лето? Как получать диковинные снадобья, заглядывать в прошлое и будущее, оберегать границы и противостоять первородному колдовству? Что теперь ждёт государства с разом обессилевшими армиями? Как властителям уберечь подданных от паники, предотвратить восстания, угомонить воспрянувших колдунов и простых бандитов, которых теперь уже не изловишь при помощи магии? Очень, очень безрадостное будущее маячит впереди, а сдержать поднимающуюся волну бедствий можно только сильной уверенной рукой, безжалостно и жёстко.

А ещё хотелось знать, что при этом на уме у Ители? Зачем она руками кхалаев убила старика Баруза и семью Эйлана, зачем расправилась с магами? Да, много смертей взяла на свою совесть красавица Фиалка. Как-то отмоется теперь? Ведь непохожа по рассказам Алеха на жестокую душегубку, и вот, на тебе, разошлась почище Аранхольда и того же Ёлиса. К чему только? Что нужно хитрой колдунье? Или есть у зеркала ещё какая-то загадка, ещё какой-то запас гадостей? От одной этой мысли по спине волшебника поползли мурашки. Ай, да Итель, ай, да ведьма! Нагнала такого страху, какого и сотня сильнейших магов не смогла бы вселить.

Торой ещё думал о злокозненной колдунье, но мысли становились всё более вязкими и тягучими, терялись в сладкой дремоте, уплывали, ускользали, меркли — волшебник, словно по крутой ледяной горке, скатился в мир сновидений. Впервые за многие годы ему приснилась Тьянка, такая же вертлявая и ловкая непоседа, большеглазая и остроносая. А ведь Торой думал, что вовсе позабыл её проказливые черты.