Ксендз приходит с вином и пищей.
Отшельник (с деланной веселостью)
А грустных песенок ты, ксендз, не любишь?
Ксендз
Много
Я песенок таких слыхал по воле бога.
Но надо жить, надежды не теряя,
Что за печалью — утешенье близко!
Отшельник
(Поет.)
И расстаться неохота,
И вернуться трудно что-то![48]
Простая песенка, но мысль в ней не плохая!
Ксендз
О ней — потом. Сейчас заглянем в миску.
Отшельник
Простая песенка! В романах — есть получше!
(С улыбкой, беря книги из шкафа.)
А! Элоизы жизнь тебе известна?
И для тебя, отец мой, интересны
Рыданья Вертера и пламень его жгучий?
(Поет.)
Много, много видел я несчастья,
Только смертью скорбь я успокою.
Если я кого обидел робкой страстью,
Этот грех своей я кровью смою![49]
(Достает кинжал.)
Ксендз (удерживает его)
Что делаешь?.. Безумный! Разве можно!
Эй, прочь оружье! Что в руке сжимаешь?
Ты христианин? Мысль твоя безбожна!
С Евангельем знаком?
Отшельник
А ты несчастье знаешь? (Прячет кинжал.)
Ну, ладно! Надо вовремя все делать!
(Смотрит на часы.)
Здесь три свечи горят. А время — ровно девять.
(Поет.)
Много, много видел я несчастья,
Только смертью скорбь я успокою.
Если я кого обидел робкой страстью,
Этот грех своей я кровью смою!
Почему же ты мне всех милее?
Между многих ты была одною.
Ах, зачем в глаза взглянул тебе я?
Ведь обручена ты не со мною!
Ах, если Гете знаешь ты в оригинале,
То голосок ее под звуки фортепьяно
Тебе услышать бы! Но ксендз поймет едва ли!
Он предан лишь одним обязанностям сана!
(Перелистывает книгу.)
А книжки светские ты тоже любишь все же…
Ах, эти книжки! Сколько зла, безбожья!
(Сжимает книгу.)
О, юности моей и небо и мученье!
В тех муках исковерканы жестоко
Вот этих крыльев основанья.
Годятся крылья лишь парить высоко,
И нет в них силы долу устремиться.
Влюблен лишь в сновиденья и в мечтанья,
От скучных дел земных хотел я отстраниться.
Бесстрастна к существам обыкновенным,
Любви божественной душа моя искала,
Которой не было в подлунном мире этом,
Которую лишь в гребнях мнимой пены
Дыханье страсти раздувало
И озаряло выдуманным светом.
И в наших днях не видя идеала,
Из современности стремился я в былое,
О золотом мечтая веке;
Парил в придуманных поэтами высотах,
Гонясь за нею неустанно;
И, обойдя в конце концов все страны,
Бросаюсь я в утехи, словно в реки,
Чьи воды мутны, как вода в болотах…
Бросаюсь и оглядываюсь все же…
И что же? Наконец ее нашел я
Вот здесь, возле меня — она, что всех дороже!
Вблизи себя ее нашел я,
Нашел… чтоб потерять навеки!
Ксендз
Несчастный брат!
Тебе вполне я верю…
Но есть же средства…
Я тебя жалею…
Давно ли ты болеешь?
Отшельник
Я? Болею?
Ксендз
Давно ли плачешь о своей потере?
Отшельник
Давно ль? Дал слово, что молчать я буду.
Но ты спроси о том кого-нибудь другого,—
Хотя бы друга, что идет за мной повсюду…
(Осматривается.)
Здесь так тепло, светло под этим мирным кровом;
А где-то за дверьми, на холоде суровом,
Стоит он, в одиночестве глубоком,
Приятель бедный мой! Дрожит он, ожидая.
Гонимы вместе с ним мы беспощадным роком.
Прими его, отец! Пускай нас будет двое!
Ксендз
Несчастных не держал за дверью никогда я!
Отшельник
Так подожди, отец! Сам приведу его я!
(Уходит.)
Ребенок (ксендзу)
Ха-ха-ха-ха! Отец, что это значит?
Он мечется, вопит. Совсем — пустоголовый!
Одежда странная и так смешно надета!
Ксендз
Смеющийся над горем — сам заплачет!
Не смейся! Человек больной и бедный это…
Дети
Больной! А бегает, как будто и здоровый!
Ксендз
Здоров с лица, но в сердце ранен тяжко.
Отшельник (тянет ветку елки)
Эй, брат, иди, иди!
Ксендз (детям)
С ума сошел, бедняжка!
Отшельник (к елке)
Ксендза не бойся, брат!
Нет! Нрава он не злого!
Дети
Отец, смотри: он сук еловый тащит!
Он — как разбойник с палицей еловой!
Отшельник (ксендзу, указывая на елку)
Друзья отшельника в лесной таятся чаще!
Тебя смущает вид его чудесный?
Ксендз
Чей вид?
Отшельник
Приятеля!
Ксендз
Приятель? Сук древесный?
Отшельник
Да! Он, как я сказал, в лесной воспитан чаще!
Ну, поздоровайся!
(Поднимает елку.)
Дети
Злодей! Побойся бога!
Отца не тронь, разбойник! Прочь с порога!
Отшельник
Да, детки! Он разбойник настоящий!
Но сам себя убьет он — вот и только!
Ксендз
Опомнись, брат: зачем же эта елка?
Отшельник
О голова, ученая без толка,
Не елка — он! Получше приглядишься,
Увидишь: это — ветка кипариса,
Сказать иначе, сувенир прощальный,
Девиз судьбы моей многопечальной!
(Берет книги.)
Ксендз, в книги загляни! Припомни, что когда-то
У греков два растенья были святы.
И если кто любил счастливо, без печали,
Те миртовым венком чело свое венчали.
(После паузы.)
Ветвь кипариса! Снова ты и снова
Напомнишь мне слова прощанья:
«Будь здорова!» Я взял ту веточку.
И служит она верно.
Бесчувственна она, но знаю я наверно —
Душевностью она людей стократ богаче.
Не скучно ей от слез, не тошно ей от плача;
Из всех моих друзей она одна осталась,
Моими тайнами сердечными владея!
Ты расспроси ее. Поговорите малость,
Тебя наедине я оставляю с нею.
(К ветке.)
Поведай, как давно я плачу о разлуке
С моей любимой! Помню, взял я в руки
Тот кипарисовый листочек,
Едва приметный стебелечек;
Поведай, как его унес и посадил в песках далеких,
И поливал соленым морем горячих слез.
Смотри, как хорошо он рос,
Побегов сколько дал высоких,
Когда от слез моих воскрес!
О, если б только удалось,
Когда убит я буду горем,
Закрыть могилу тенью этих кос,
Чтоб не видать бушующих небес,
Когда ты, боже, разъяришься!
(С нежной улыбкой.)
Ах, вот таков был цвет ее волос,
Как эта ветка кипариса!
Ты, хочешь — покажу?
На, посмотри скорей!
(Ищет на груди.)
Нет, оторвать я эту прядь не смею.
(Еще с большим усилием.)
Прядь нежную… Девических кудрей.
Но только положил ее на грудь себе я —
Как власяница, обвилась вокруг
И в грудь впилась… и тело жадно гложет…
Задушит, загрызет! Терплю я много мук,
И — поделом! Велик мой грех, о боже!
Ксендз
Мой сын! Послушай голос утешенья.
Я вижу, велики твои страданья,
Но знай: господь твои земные прегрешенья
Зачтет на небесах, все примет во вниманье!
Отшельник
Но в чем грехи мои — спросить осмелюсь все же?
Невинная любовь достойна ль муки вечной?
Создатель красоты, господь, отец предвечный,
Ведь и любовь он создал тоже!
И, души почерпнув из кладезя сиянья,
Сковал их звеньями очарованья
Одну с другой тогда еще, в начале,
Покуда не надел на них одежд печали.
И вот сейчас, когда нас гнет людская злоба,
Те звенья растянулись, но не рвутся!
Преграду эту чувствуем мы оба,
Не можем воедино мы сомкнуться,
Но наши души связи не порвали,
В одной орбите все-таки несутся.
Ксендз
Не людям разлучить, что бог связал вначале.
Быть может, радостью закончатся печали.
Отшельник
А, что там! Может быть, расставшись с плотью грубой,
Сольются наконец душа с душой, как прежде;
Но здесь, — ты видишь, ксендз, — я разлучен с подругой.
Надежда умерла, и не ожить надежде!
(После паузы.)
Я помню осень, поздний час, прохладу…
Перед отъездом я блуждал по саду!
В молитвах, в думах я искал спасенья,—
Брони, чтоб сердце было под защитой,
Такое мягкое от века, от рожденья…
Ведь не хотел упасть я, как убитый
Прощальным взглядом… Ночь была прекрасна,
Дождь кончился, и в небе стало ясно.
Я шел меж зарослей, куда глаза глядели…
Росинки землю в мягкий блеск одели;
Как снег, лежал туман кой-где в долине;
Но снова тучи встали, как буруны;
Меж них метался бледный серпик лунный
Там, где тонули звезды в бездне синей…
Взглянул я ввысь… А звездочка востока,
Как и всегда, блестит среди тумана!
Взглянул кругом… И от беседки недалеко —
Ее увидел я нежданно
Меж черных веток в белом одеянье —
Совсем как над могилой изваянье.
Взглянула… Вздрогнула… Уйти она решила?
Нет! Только очи долу опустила.
Она грустила. Подступаю ближе..
Слезинки на глазах я вижу.
Сказал я: «Еду на рассвете!»
«Ну, будь здоров!» Слова я помню эти:
«Забудь меня!..» Забыть? Смешное повеленье!
Легко приказывать! А собственною тенью
Моя любимая повелевает?
Тогда скажи ей: пусть она растает.
Пусть за тобой она не ходит всюду!
Легко приказывать: «Забудь!» Нет, не забуду!
(Поет.)
Не рыдая, не тоскуя,
Разойдемся, путник встречный.
Буду помнить тебя…
(Обрывает пение)вечно (кивает головой, поет)
Но твоей быть не могу я!
Ах, только помнить?.. «Завтра уезжаю!»
…Хватаю за руки ее и обнимаю.
(Поет.)
Хороша, как будто ангел рая,
Милая, прелестная девица.
Взор небесный, — так лишь солнце мая
В вешних водах может отразиться.
Поцелуй божественно прекрасный!
Как лучи сплетаются с лучами,
Как, в один напев сливаясь ясный,
Голоса двух лютен зазвучали,—
Так пылают и уста и лица,
И душа сливается с душою.
Млеет небо, и земля ложится
Возле ног разбившейся волною![50]
Нет, ксендз! И не поймешь ты моего рассказа!
Ведь к сладостным устам возлюбленной ни разу
Не прикасался ты! Пусть светский богохульник
Кощунствует, пускай молокосос-разгульник
Безумствует, — но жреческое сердце,
Окаменев, не может разогреться…
…О, были будто в небе мы, живые,
Когда устами сблизились впервые!
(Поет.)
Поцелуй божественно прекрасный!
Как лучи сплетаются с лучами,
Как в одни напев сливаясь ясный,
Голоса двух лютен зазвучали!
(Хватает ребенка, хочет поцеловать; тот вырывается.)
Ксендз
Он — человек, как ты! Ненадобно пугаться!
Отшельник
Ах, от несчастного все убежать стремятся,
Как будто вышел он из ада!
Так и она, моя отрада:
«Прощай!..» — и перед тем, как скрыться,
Она блеснула, как зарница,
И в мраке улицы исчезла.
(К детям.)
А почему? Кому известно?
Чем оскорбил ее я? Взором?
Быть может, жестом? Разговором?
Хочу я вспомнить.
(Старается вспомнить.)
Нет, напрасно…
Такое головокруженье…
Нет! Все это я помню ясно,
Я помню каждое движенье.
Ведь только два сказал я слова…
(С грустью.)
Ксендз! Лишь два слова:
«Будь здорова!»
«Прощай!» — она мне отвечает
И эту веточку вручает:
«Вот все, что здесь нам
(указывает на землю)
остается!»
Сказала так и, как зарница,
Блеснула, скрылась, не вернется!
Ксендз
О юноша! Ужель твоей не вижу боли!
Но тысячи людей бедны гораздо боле!
А скольких проводил я к вечному покою?
Отца и мать похоронил давно я,
На небо взяты двое деток малых.
Расстался я с возлюбленной женою —
Моей подругой в счастье и в недоле.
Ну, что же делать? Дал господь и взял их!
Пусть все вершится по господней воле!
Отшельник (громко)
Жена?
Ксендз
Ах, сердце рвется, вспоминая!
Отшельник
Куда ни обернись, повсюду плач о женах!
Но я не виноват — твоей жены не знаю.
(Спохватываясь.)
Утешься же, один из многих огорченных:
Жена твоя была мертва еще живая!
Ксендз
Как?
Отшельник (еще громче)
Дева, нареченная женою,
Как будто заживо сокрыта под землею!
Ведь от отца, от матери, от брата
И ото всех, ей дорогих когда-то,
С чужого отреклась она порога!
Ксендз
Туманом слов ты горе одеваешь,
Но все ж она жива, она, о ком рыдаешь?
Отшельник (с иронией)
Жива? Да, есть за что благодарить мне бога!
Не веришь? Думаешь, что это — бред бессвязный?
И если поклянусь и присягну я,
Что к жизни ее больше не верну я?
(После паузы, медленно)
Послушан… смерть бывает разной!
Смерть весьма разнообразна:
Ежедневно, ежечасно Умирают старцы, дети.
Так обычны смерти эти —
Будничное умиранье:
Умер, и похоронили!
Так и умерла Марыля,
Та, что пела на поляне.
(Поет.)
Там, где Неман разветвленный
Омывает луг зеленый,
Что за славный бугорочек?
У подножья, как веночек,
Розы, бузина, малина…
(Перестает петь.)
Ах, унылая картина,
Если красота в расцвете
Умирает, покидает все на свете!
Видишь, видишь: сумрак в спальне…
Будто без кровинки в теле
Девушка лежит в постели.
У постели — ксендз печальный
И ксендза печальней — слуги,
Слуг печальнее — подруги,
Мать печальна еще больше,
А жених — скорбит всех горше!
Девушка — на смертном ложе.
На лице тускнеют краски,
Западают, гаснут глазки,
Но еще мерцают все же.
Видишь: ротик приоткрылся,
Видишь: стали бледны губы,
Будто лепесток пиона сорван грубо,
И завял он, и покрылся
Неживою синевою…
Головою покачала,
Голова ее упала,
Руки стынут, а сердечко биться вовсе перестало.
Искра духа отблистала…
Бот и нет ее, не стало!
А блистали эти очи солнца жарче!
Видишь этот перстень, отче?
Грустное воспоминанье!
Диамантов этих ярче
Было глаз ее сиянье.
Искра духа отблистала!
Так в алмазе, в сердцевине
Гаснут пламени крупинки,
Так на веточках — росинки
Превращает стужа в иней!
Головою покачала,
Голова ее упала,
Руки стынут, а сердечко биться вовсе перестало,
Искра духа отблистала…
Вот и нет ее, не стало!
Дитя
И умерла? Вот горе-то какое!
Знакомая твоя? Сестричка молодая?
Не плачь! Ты не вернешь ее, рыдая!
Она достигла вечного покоя!
Теперь мы будем за нее молиться.
Отшельник
Такой бывает смерть.
Но, дети, рядом с нею
Есть и другая смерть, во много раз страшнее:
Она не сразу нас берет, а длится!
Не одного — двоих она хватает
И убивает постепенно.,
Но только лишь мои надежды убивает,
А той, другой, вреда не причиняет.
И та особа, как обыкновенно,
Живет, слезинки мелкие роняет,
Потом у ней ржавеют чувства,
И сердце, где мертво и пусто,
Становится немым гранитом…
Убиты двое! И — одновременно?
Нет! Лишь надежды у меня убиты,
А та особа все еще в расцвете!
Кто умер так? Ах, толку нет в ответе!
Но это очень страшно, дети,
Когда вот так стоит он перед вамп —
Мертвец с раскрытыми глазами!