— Я не могу! Не могу! — вскричал Эрос и, вдруг вонзив меч в своё сердце, упал мёртвым.

Антоний встал и долго смотрел на него.

   — Это благородно сделано, Эрос! — произнёс он. — Ты выше меня и дал мне хороший урок!

Он встал на колени и поцеловал умершего, затем, быстро вскочив, вытащил меч из сердца Эроса, воткнул его в свой живот и с громким стоном упал на ложе.

   — О, ты, Олимп! — вскричал он. — Боль выше сил моих! Прикончи меня, Олимп, прошу тебя!

Жалость охватила моё сердце, но я не мог убить его! Я вытащил меч из кишок, остановил поток крови и, позвав слуг, прибежавших на шум, приказал им привести из моего дома старую Атую. Она сейчас же пришла и принесла с собой трав и живительное питье. Я дал лекарства Антонию и приказал Атуе идти скорее, насколько позволяли ей старые ноги, к Клеопатре в гробницу и рассказать ей об Антонии.

Она ушла и скоро вернулась, говоря, что царица жива и зовёт Антония умирать в своих объятиях. С ней вместе пришёл Диомед. Когда Антоний услышал слова Атуи, его слабеющие силы вернулись к нему.

Я позвал рабов, которые, спрятавшись за занавес и колонны, смотрели на умирающего великого человека/— с большими усилиями мы понесли все вместе Антония и положили к подножию мавзолея.

Клеопатра, боясь предательства, не хотела отворить дверей и выкинула из окна толстую верёвку, к которой мы привязали Антония. Горько плача, Клеопатра вместе со своей Хармионой и гречанкой Ирой изо всей силы тянули верёвку, в то время как мы поддерживали Антония, который с тяжёлым стоном повис в воздухе, а кровь лилась ручьём из его раны. Дважды он был готов упасть на землю, но Клеопатра со всей силой любви и отчаяния тянула верёвку, пока не втащила его в окно. Все, видевшие это ужасное зрелище, горько плакали и били себя в грудь, все, кроме меня и Хармионы.

После Антония я с помощью Хармионы взобрался в гробницу и втянул верёвку за собой.

Там я нашёл Антония на золотом ложе Клеопатры. Она с обнажённой грудью, с лицом, залитым слезами, с волосами, разметавшимися около лица, стояла на коленях около Антония, целуя его и вытирая кровь из его раны своим платьем и волосами. Как описать мой стыд, мой позор! Я стоял, смотря на неё, и прежняя любовь проснулась в моём сердце, безумная ревность закипела во мне — я мог погубить их обоих, но не мог уничтожить их любовь.

   — О, Антоний, любовь моя, супруг мой, бог мой! — рыдала Клеопатра. — Жестокий Антоний, как можешь ты умереть, оставив меня одну с моим позором? Я скоро последую за тобой в могилу, Антоний! Очнись, очнись!

Он поднял голову и попросил пить. Я дал ему вина с лекарством, которое могло немного успокоить жгучую боль его ран. Выпив, Антоний велел Клеопатре лечь на ложе рядом с ним и обнять его. Та исполнила его желание. Антоний ещё раз выказал себя благородным мужем. Забыв свою ужасную боль и свои несчастия, он давал ей советы, заботился о её спасении, но Клеопатра не хотела слушать его.

   — Времени осталось немного, — сказала она, — будем говорить о нашей великой любви, которая длилась так долго и продолжится за пределами смерти. Помнишь ли ты ту ночь, когда ты в первый раз обнял меня и назвал меня своей любовью? О счастливая, счастливая ночь!

Жизнь хороша, даже когда кончается так горько, если в жизни была хотя одна такая ночь!

   — О египтянка, я хорошо помню всё и часто вспоминаю эту ночь, хотя с этой ночи счастье отлегло от меня и я погиб, погиб в твоей любви, о ты, красота мира! Я помню, — добавил он, — как ты выпила жемчужину и твой астролог сказал тебе: «Час проклятия Менкау-ра близок!» Долго потом эти слова преследовали меня, да и теперь звучат в моих ушах.

   — Он давно умер, любовь моя! — прошептала Клеопатра.

   — Если он умер, то я следую за ним! Что значили его слова?

   — Он умер, проклятый человек! Не будем говорить о нём! О, повернись и поцелуй меня! Твоё лицо бледнеет, конец близок!

Антоний поцеловал её в губы, и несколько минут они лежали у порога смерти, шепча друг другу нежные слова страсти, подобно влюблённым новобрачным. Даже мне, с ревностью, кипевшей в сердце, было страшно смотреть на них. Скоро я заметил тени смерти на его лице. Его голова упала назад.

   — Прощай, египтянка, прощай, я умираю!

Клеопатра приподнялась на руках, тихо взглянула на его искажённое лицо и с криком упала без чувств.

Но Антоний ещё был жив, хотя уже не мог говорить. Тогда я подошёл к нему, встал на колени и, делая вид, что помогаю ему, прошептал на ухо:

   — Антоний, Клеопатра любила меня и от меня перешла к тебе. Я — Гармахис, астролог, который стоял позади твоего ложа в Тарсе, я был главной причиной твоей гибели! Умри, Антоний! Час проклятия Менкау-ра настал!

Он приподнялся, с ужасом уставившись на моё лицо, затем, бормоча что-то, с громким стоном испустил дух.

Так совершилось моё мщение Антонию-римлянину, владыке мира.

Затем мы привели в чувство Клеопатру, так как я не хотел, чтобы она умерла теперь. С дозволения цезаря мы с Атуей взяли тело Антония, искусно набальзамировали его, по нашему египетскому обычаю закрыв лицо золотой маской по его чертам. Я написал на груди его имя и титул, нарисовал внутри гроба его имя и имя его отца и образ Нуты, сложившей крылья над ним. С большой пышностью Клеопатра положила его в алебастровый саркофаг, поставленный в склепе. Саркофаг был сделан такой большой, что в нём оставалось место для другого гроба: Клеопатра хотела лежать с Антонием.

Через короткое время я получил известие от Корнелия Долабелла, благородного римлянина, служившего цезарю. Тронутый красотой Клеопатры, имевшей силу смягчать все сердца при одном взгляде на неё, он сжалился над её несчастиями и приказал предупредить меня (я как врач имел право доступа в гробницу, где она жила), что через три дня она будет отослана в Рим со всеми детьми, кроме Цезариона, которого Октавий уже убил, чтобы следовать за триумфальной колесницей цезаря. Я сейчас же отправился к царице и нашёл её, как всегда теперь, погруженную в какое-то оцепенение, с окровавленным платьем в руках, тем самым платьем, которым она вытирала кровь из раны Антония. Она постоянно смотрела на него.

   — Смотри, как они бледнеют, Олимп, — сказала Клеопатра, поднимая своё печальное лицо и указывая на кровяные пятна, — а он так недавно умер! Благодарность не исчезает скорее! Какие новости? Дурные вести написаны в твоих чёрных глазах, которые напоминают мне что-то забытое...

   — Да, вести дурные, царица! — отвечал я. — Я получил их от Долабеллы, а он — от секретаря самого цезаря. Через три дня цезарь пошлёт тебя в Рим с князьями Птолемеем и Александром и княжной Клеопатрой, чтобы увеселять глаза римской черни и следовать за триумфальной колесницей цезаря в Капитолий, на троне которого ты клялась сидеть!

   — Никогда! Никогда! — вскричала она, вскочив на ноги. — Никогда не пойду в цепях за колесницей цезаря! Что мне делать? Хармиона, что мне делать?

Хармиона встала и стояла перед ней, смотря из-под длинных ресниц своих опущенных глаз.

   — Госпожа, ты можешь умереть спокойно! — произнесла она.

   — Да, правда, я забыла, я могу умереть! Олимп, есть у тебя яд?

   — Нет, но если царица желает, завтра я приготовлю яд, такой сильный и приятный, что сами боги, выпив его, наверное бы заснули!

   — Приготовь мне его, властитель смерти!

Я поклонился и ушёл. Всю ночь работали мы со старой Атуей, изготовляя страшный яд. Наконец всё было готово. Атуя вылила его в хрустальный фиал и поднесла к огню. Он был прозрачен, как чистейшая вода.

   — Ля, ля! — запела она пронзительным голосом. — Напиток для царицы! Пятьдесят капель этой водички, пропущенной через прелестные губки, отомстят за тебя Клеопатре, о, Гармахис! Как хотела бы я быть там, чтобы видеть гибель губительницы! Ля! Ля! На это, должно быть, приятно посмотреть!

   — Месть — это стрела, которая часто попадает в голову стрелка! — отвечал я, вспомним слова Хармионы.