Председатель долго молчал, рассматривая свои руки, сложенные на столе.

— Ты, конечно, прав, Элизбар… Только придется нам все же сначала скопнить солому на краю участков. С пахотой задерживаться нельзя. И надо еще вовремя позаботиться об отборе семенного зерна. С одним только триером не управимся — придется посадить женщин, чтобы руками перебирали. Закончим уж с семенным зерном, засыпем его и скинем с плеч эту заботу.

— Только не будем больше хранить его в старой церкви, а то опять придется осенью покупать семена в Акуре или в Ахалсопели.

— А где же его хранить, дочка, другого-то места у нас ведь нет!

— Амбар нужен. Надо построить сухое зернохранилище. В церкви одно-единственное окошко, да к тому же до того узкое, что сквозь него и воробей не протиснется. Сырость там такая, что за неделю зерно прорастает.

— Русудан права. Нам необходим амбар, хоть для семенного зёрна.

Председатель даже не оглянулся на Реваза — словно и не слышал, что тот сказал.

— Женщин созвать поручаю тебе, Сико. Скажи Марте Цалкурашвили, пусть будет за старшую. Она уже, должно быть, поправилась. Ну-ка, Тедо, что там у тебя еще?

Рыжеволосый бригадир растерянно заморгал и прочел скороговоркой:

— Сенокос на горе Пиримзиса.

— Да, на это дело не легко будет народ подобрать. Косить умеют далеко не все, а молодежь и не старается научиться. Ну, Эрмана, говори — кто из твоих комсомольцев поедет в горы траву косить?

— Так сразу не сумею сказать. Кто там у нас из ребят умеет косить, ума не приложу. Вот, может, Джавахашвили справится.

— Какой Джавахашвили?

— Дата.

— Это один. Еще кто?

— Coco умеет, сын Тонике, да он не поедет.

— Почему не поедет?

— Откуда я знаю? Не поедет, и все.

— Кому же знать, как не тебе? — нахмурился председатель. — Ты секретарь, комсомольцы — твои.

— Да не поедет этот парень, балованный он.

— Зря мы время теряем — так ничего не выйдет. Надо послать тех, кто ездил в прошлом году.

— А старшим поставим Сабу Шашвиашвили.

— Очень уж сдал Саба, совсем постарел. Куда ему нынче в горы ходить.

— Так назначим Годердзи Шамрелашвили. Он и в прошлом году этим делом ведал.

— Согласен. И уж поручим самому Годердзи косцов подобрать. А ты, Элизбар, повидай завтра Левана и скажи ему от меня, что две большие сноповозные арбы нам сейчас нужны позарез. А ту пару колес, как только покроют кузницу крышей, оттащи к Миндии, пусть сдерет обручи с ободьев и поставит другие, потоньше, а то эти так толсты, что молодые буйволы арбу с места не стронут. Много там заявлений, Тедо?

— Прежде чем мы станем рассматривать заявления, я хочу сам заявить тут, на собрании: на складе мало медного купороса, и надо как можно скорее его достать, чтобы своевременно провести опрыскивание виноградников. С этим необходимо поторопиться, а то как бы не пришлось покупать на стороне. Рыночная цена всемеро, а то и вдесятеро выше государственной. — Реваз с озабоченным выражением лица почесывал свернутой в трубку газетой широкий подбородок.

— А ведь привезли купоросу не мало — куда же он делся? — удивился бригадир первой виноградарской бригады.

— Вот Лео, наверное, знает.

— Лео, Лео! Чего вы все от меня хотите? Может кто-нибудь сказать, что он просил купоросу и я ему не отпустил? Сколько я принял, столько у меня и было. Пока весь не выйдет, я обязан каждому отпускать.

— Вот, Лео, говорят, совсем мало купороса осталось. Куда ушли так быстро три тонны?

— Не забрал же я этот купорос к себе домой! Шашлыка из него не изжаришь и хлеба не испечешь. Ступайте посмотрите — сколько осталось, все там на месте.

Председатель не стал продолжать этот допрос. Он глянул искоса на бухгалтера, сразу же отвел от него глаза и сказал:

— Ладно, пока есть, выдавай. Ну, Тедо, зачитывай заявления.

— А купорос?

— Читать или излагать содержание? — спросил Тедо.

— Как тебе удобней. Впрочем, ты ведь их уже читал, так что можешь пересказывать. Скорее окончим собрание.

— А купорос?

— Купорос у нас на исходе, дядя Нико. Как бы не кончился в самое неподходящее время, — напомнила Русудан.

— О купоросе Лео позаботится.

— Сын Датии Коротыша Автандил просит выделить ему приусадебный участок. — Тедо водил веснушчатым пальцем по строкам. — Говорит, что отделился от отца и хочет ставить свой дом.

— В чьей он бригаде?

— В моей, — поднялся с места Маркоз.

— Как работает?

— Ничего, работает неплохо.

— Удовлетворим его просьбу?

— Надо удовлетворить. Парень стоящий.

— Давай сюда заявление. Дальше!

— Дальше тут акт.

— Какой акт?

— На птицеферме околело от воспаления легких двадцать восемь цыплят. Просят списать.

— Дальше?

— Опять акт.

— А это о чем?

— Опять с птицефермы. Пятнадцать курочек сдохли от гнойного воспаления яичников.

Тихий смех пробежал мелкой рябью по рядам присутствующих.

— Что там у вас случилось, Нато? Что за мор вдруг напал на кур? Врачу не могла сказать?

Женщина средних лет отвернула большую голову к окну.

— Дохнут — что ж я могу поделать? От смерти рукой не загородишь. Вон, посмотрите, в конце акта — подписи и ветврача, и ревизионной комиссии. Давно уж дохнут.

Тедо передал председателю оба акта и взял со стола новый листок с заявлением.

— Ефрем заявляет, что в его участке нет законных двадцати пяти сотых гектара. Просит добавить ему недостающие четыре сотки.

Ефрем поднялся с места. Дядя Нико смерил его взглядом с головы до ног.

— Кто тебя сюда приглашал — с какой стати ты расселся тут, словно почетный гость? Может, ты член правления, или бригадир, или активист, или хотя бы усердный колхозник? Не мог на дворе подождать?

Ефрем опустил голову и стал мять в руках войлочную шапчонку.

— Я ничего… Ежели к слову сказать… Так я выйду… — Он поднял на председателя простодушный взгляд.

— Теперь уж поздно! Садись, куда ты? А впредь знай: заседание правления — это не общее собрание. Что там за участок ты просишь?

— Не хватает мне до нормы, Нико.

— Так ведь у тебя давно не хватает — или ты только сегодня догадался?

— Да нет, какое там! Уж сколько времени заявление летжит наготове — сына я попросил, он и написал. Мал у меня участок, Нико, надо бы прирезать…

— Не для того ли, чтобы было где поставить новую печь?

— Какую там печь… После той несчастной ярмарки мне на гончарный круг даже смотреть противно.

Председатель вдруг оживился:

— Кстати, как там твой суд?

Ефрем ответил не сразу.

— Уже был, — ответил он, немного поколебавшись.

— Ну и как дело вышло?

— Да никак. Свидетели подтвердили, что осел и ослица перебили мою посуду.

— Заплатили тебе за нее?

— Какое там! Приговорили обоих хозяев заплатить.

— Сколько?

— Шестьсот рублей.

— Когда ты их получишь?

— Почем я знаю. Хозяйка осла отказалась платить половину, сказала, что возьмет на себя только двести рублей.

— Это почему? — удивился дядя Нико.

— Поди спроси! Говорит, мой осел ломал посуду двумя ногами, а ослица — четырьмя.

Нико откинулся назад и разразился громовым хохотом — казалось, опрокинулся кузов груженного камнем самосвала.

Те, кому уже довелось слышать об этой истории, присоединились к нему.

— Уф, дай бог тебе радости на том свете, Ефрем, за то, что ты меня развеселил. Значит, мой, говорит, осел двумя ногами ломал? Вот потеха! Давай сюда заявление, Тедо! — Дядя Нико положил перед собой листок и размашисто черкнул поперек заявления несколько слов. — Двумя, говорит, ногами, а?.. Так вот, получай в свое распоряжение три ряда, что отрезаны от. виноградника Сабеды Цверикмазашвили. Ступай, владей и хозяйствуй.

Реваз, который сидел упершись локтями в колени, вдруг выпрямился и насторожился.

— Никакие три ряда у Сабеды Цверикмазашвили не отрезаны, и никто там хозяйствовать не будет!

Дядя Нико, казалось, ожидал этого. Молча обвел он глазами притихшее собрание, приостановился на бухгалтере и наконец упер взгляд в бригадира, сидевшего в углу.