Лили сидела за окном библиотеки и неторопливо, с подобающим достоинством считала билеты, врученные ей для продажи. Ее нисколько не заботили устремленные со всех сторон жаждущие, полные нетерпения взгляды.

Сухощавая, невысокая женщина, учительница местной школы, подошла к Русудан, заговорила с возмущением:

— Слыхала, Русудан? Кто-то увез песок, который мы, педагоги, своими руками просеяли для строительства нового клуба.

Русудан удивленно взглянула на учительницу.

— Кто увез? — поинтересовалась она из вежливости.

— Неизвестно. Полевой сторож говорит, что всю ночь с Берхевы доносился шум автомобильного мотора.

— Не беда, Нуца! — успокоила учительницу Русудан. — Все равно, пока дошло бы до постройки нового клуба, весь этот песок смыло бы половодьем. А так хоть кому-нибудь да пригодится, в дело пойдет.

Подошел Максим — весь растерзанный, с разорванным воротом рубашки и двумя недостающими пуговицами. Он принес два билета и извинился перед учительницей: знал бы, что она тут, купил бы и третий.

— Скорей, Русудан, пройдем в зал, а то все хорошие места займут и придется сидеть на корточках перед самым экраном.

Картина уже шла, когда появился Шавлего. Кинопередвижка была установлена прямо во дворе, против раскрытого окна клуба; механик, склонившись к аппарату, поправлял сместившийся кадр. Помощник его сидел на ящике с лентами, равнодушно прислушиваясь к глухому стуку генератора и тарахтению проекционного аппарата. Мальчишки, не сумевшие проникнуть в клуб, заняли на ветвях деревьев и на крышах все мыслимые позиции, чтобы хоть краешком глаза увидеть экран через окно. Те же из них, кому не хватило места и на галерке, убедившись, что им не дорваться до зрелища, устроили состязание по борьбе.

Шавлего осведомился, где продают билеты, и, когда ему показали на библиотеку, постучал в дверь.

Ответа не последовало.

— Сильней, сильней стучите! — посоветовали ему мальчишки, и Шавлего послушался их совета.

Дверь наконец приотворилась, и в щелку выглянул с угрожающим видом Маркоз. Увидев перед собой Шавлего, он отступил внутрь темной комнаты и извинился:

— Я думал, это ребятишки в дверь колотят. Прошу вас!..

Шавлего, войдя, спросил;

— Где продают билеты?.

— Билеты все уже проданы, и кино началось. Ну-ка, ребята, посторонитесь, дайте дорогу! Проходите внутрь, пожалуйста, — предложил он Шавлего.

В дверях, между библиотекой и клубом, теснились зрители. За спиной у них тоже толпилось немало народу. Переминаясь на носках и вытягивая шею, каждый старался увидеть хотя бы уголок экрана.

Шавлего хотел было уйти, но, поколебавшись с минуту, решил все же воспользоваться учтивым приглашением и протиснулся через дверь. Стоило ему очутиться в зале, как послышались недовольные возгласы, и он поспешно подался вбок, к стене, чтобы никому не мешать.

На экране бежали солдаты с автоматами. Одних скашивали пули, другие падали, ползли, поднимались, снова бежали и снова падали. Взмывали к небу черные фонтаны земли, разлетались в клочья от взрывов сплетения колючей проволоки, рушились под гусеницами танков извилистые ходы траншей, зияли темными дырами подземные укрепления с пробитой или сорванной крышей, выплевывали сгустки огня артиллерийские орудия, метали громы и молнии «катюши». Временами появлялось на экране снятое крупным планом орудие. Выпустив снаряд, оно откатывалось назад, как бы отступая на шаг, другой, чтобы оценить взглядом результаты выстрела. Свистели, ревели, с гулом и грохотом рвались снаряды, и этот нескончаемый гром сливался со скрежетом передвижки, доносившимся через окно.

Привыкнув к полутьме, Шавлего отвел взгляд от экрана и осмотрелся. В битком набитом зале иголке негде было упасть. Зрители сидели на сколоченных наскоро скамьях, прижатые друг к другу так тесно, как листья табака в связке. Менее удачливые, те, кому не удалось заполучить сидячее место, выстроились по обе стороны от скамей, притиснув друг друга к стенам. Впереди, под самым экраном, расселись прямо на полу ребятишки — они смотрели картину, запрокинув головы, как курица, пьющая воду.

Весь зал тихонько шевелился, как нива под ветром, — это безостановочно колыхались платки и газеты, которыми обмахивались зрители.

Зал клуба напоминал огромный котел, и все эти люди, так стремившиеся туда попасть, казалось, варились в нем на собственном пару.

Оглянувшись, Шавлего заметил вдруг совсем близко от себя девушку-агронома. Прислонившись к стене, она не сводила глаз с занавеса, служившего экраном. Стоявший рядом с нею высокий юноша с любопытством поглядел на Шавлего.

Вдруг девушка обернулась к соседу и сказала, сдвинув брови:

— Пойдем, Максим!

Шавлега хотел было дать ей дорогу, но девушка протиснулась стороной.

Но не успела Русудан добраться до дверей, как посреди зала раздался громкий треск — одна из скамей подломилась и рухнула. Послышались крики, визг; люди барахтались на полу, пытаясь выбраться из общей кучи.

Задние ряды зашумели, заволновались: потерпевшие катастрофу, встав на ноги, совершенно заслонили собой экран. Поднялся отчаянный гомон. В конце концов весь этот ряд заставили опуститься на корточки.

Едва успел стихнуть поднявшийся из-за этого происшествия переполох, как возникла новая суматоха. Мальчишки, оставшиеся из-за недостатка мест на дворе, сумели после долгой возни открыть снаружи ставни окна, выходившего на дорогу, столкнули с полдюжины зрителей, устроившихся на подоконнике, прямо на головы тем, кто сидел на полу, и всей ватагой хлынули в зрительный зал.

Завизжали, завопили ребятишки, на которых навалилось сверху столько людей, заволновались задние ряды, а передние повскакали с мест и попытались, вступив в бой, отразить это нашествие. Но нападающие не испугались контратаки, приняли сражение, и то, что делалось в зрительном зале, стало как бы продолжением происходящего на экране.

Шавлего, осторожно, шаг за шагом, прокладывая себе дорогу, снова протиснулся в дверь и выбрался наконец во двор.

Около кинопередвижки механик и его помощники спокойно, невозмутимо возились с лентами — вставляли новую бобину в аппарат.

Шавлего, пересекая двор, видел, как мальчишки обстреливали окна клуба каменными снарядами своей карманной артиллерии.

Выйдя за ворота, он зашагал по дороге, перешел через мост и стал спускаться вдоль каменистого русла Берхевы…

Вернувшись домой, Шавлего застал дедушку Годердзи уже в постели.

Мать хлопотала на кухне.

Шавлего вынес во двор тахту и, как обычно, приставил к ней стул, чтобы удлинить постель: на стуле укладывались мутака и подушка.

— Постели мне, мама! — крикнул он матери, а сам вернулся в дом и направился в комнату, которую после женитьбы занимал его старший брат, погибший на войне.

Через открытую дверь он увидел маленького Тамаза, спавшего в своей кроватке. Мать Тамаза, невестка Шавлего, сидела у окна, опустив голову на подоконник. Плечи ее вздрагивали от беззвучных рыданий.

Шавлего взглянул на стенку, где обычно висел портрет брата, и все понял.

Десятый год был на исходе, а безутешная вдова все не могла примириться со смертью мужа, все исходила слезами. Улучив свободную минуту, она прижимала к груди снятый со стены портрет в траурной рамке и, плача, поверяла ему все, что накипело за день на сердце.

Шавлего тихо подошел и остановился возле нее.

Так ласково и нежно, с такой любовью шептала что-то бедная женщина, видимо, все еще живому в ее воображении мужу, что сердце Шавлего наполнилось жалостью. Он осторожно коснулся плеча невестки:

— Довольно, Нино! Посмотри, на кого ты стала похожа!

Женщина подняла голову и, увидев склонившегося к ней деверя, долго смотрела на него затуманенными от слез глазами. Потом встала, посмотрела на портрет, снова перевела взгляд на Шавлего и, еще раз убедившись в совершенном сходстве обоих братьев, уронила голову на грудь деверю и разрыдалась.

— Ну, ну, не надо, Нино, довольно! Хоть мать мою пожалей. Если она сейчас войдет и застанет тебя в слезах, разольется ручьем, потом уж не остановишь. Погляди в зеркало, во что ты превратилась: исхудала, истаяла! Не щадите вы себя обе, и ты и мама.