— Нет.

— Ну ничего. Как говорится, вырастешь большой, позабудешь.

— Вырасти-то я, может, еще и вырасту, а вот забыть… Никогда не забуду! Среди тысячной толпы узнаю этого дьявола и по лицу и по голосу. Ничего, авось когда-нибудь еще встретимся…

— Глупости! Теперь слушай меня. Что ты собираешься делать?

— Ничего. Скопил немного деньжат, хочу истратить их с умом.

— А все-таки?

Парень ответил не сразу. Он пожевал папиросу, переместил ее из одного угла рта в другой и задумался.

— Хочу машину купить.

— И возить пассажиров?

— Может, и так.

— Брось валять дурака, Вахтанг! Жить на свете надо умеючи. Столько переплатишь денег автоинспекторам и всяким другим бездельникам, что навряд ли самому что-нибудь останется. Да к тому же будешь в районе на дурном счету. Вот что я тебе скажу, сынок. Этот мир — курдюк. Надо так сало с него срезать, чтобы и тебе польза была, и никто ничего не заметил. У волка такая повадка: если не может добраться до скотины, идет за нею следом, жрет с голодухи навоз. У тебя, слава богу, дела еще не так плохи. Силен мир, против него не попрешь — это сказано людьми поумнее нас с тобой.

Дядя Нико подумал с минуту, потом поднял голову и взглянул в глаза своему гостю:

— Что скрывать, одно время махнул я на тебя рукой, думал: почему я не выронил стервеца, когда держал над купелью?.. Но теперь сдается мне, что из тебя может выйти толк. Задумал я начать этой осенью одно дело и хочу, чтобы ты им занялся. А машину я сам тебе продам.

Вахтанг перегнулся через стол к собеседнику:

— «Победу» продаешь?

— Да, хочу продать.

А сам без машины останешься? Председатель-и ходит пешком?..

Дядя Нико улыбнулся:

— Стар я стал, сынок, чтобы пешком ходить.

— Так как же?..

— Да ведь не обязан я по колхозным делам свою машину гонять! Видел мой дом? Балкон недоделан, и сзади еще одну комнату пристроить надо. Если я все это сделаю, и притом сохраню машину, люди скажут, что я колхоз по бревнышку растащил. Так что, хочешь не хочешь, надо «Победу» продавать.

— А все же, как ты без машины обойдешься?

— Секретарь райкома обещал, если мы уберем урожай вовремя и без потерь, премировать наш колхоз легковой автомашиной.

— Даром, значит, получишь?

— Да нет, почему даром?

— Какая же иначе премия?

— Каждому председателю нужна машина. А на весь район дают каждый год одну или две. Будут их распределять, достанется моему колхозу, мы и купим. Все равно будет моя.

Вахтанг сунул докуренную папиросу в пепельницу, погасил, раздавил в ней окурок.

— Покрышки у тебя хороши? Знаешь ведь, достать их нельзя.

— Об этом не беспокойся. Вчера счетовод поехал в Тбилиси, привезет новенькие.

— Ну ладно… А какая цена?

— О цене мы договоримся.

— Сейчас?

— Сейчас! — Дядя Нико встал, подошел к полке с книгами, вырвал из лежавшей там тетрадки листок и положил его вместе с ручкой и чернилами перед гостем. — Пододвигайся поближе и пиши заявление на имя правления, чтобы тебя приняли в члены нашего колхоза.

Вахтанг вскочил, схватился за шапку и нахлобучил ее так глубоко, что реденькие брови его нависли над самыми глазами.

— Спасибо за ласку и уважение! И пусть не пойдет тебе впрок все то добро, что ты видел от моего отца!

Парень бросился к выходу и боком протиснулся в дверь, слишком узкую для его грузного тела.

Дядя Нико даже бровью не повел — не вскочил с места, не стал удерживать гостя. Он только глянул искоса ему вслед, и уже на лестнице убежавшего настигли спокойные напутственные слова председателя:

— Что же, ступай, желаю удачи! Только знай — приведет тебя назад мой хлебный ларь.

5

На диво вытянулись, взметнулись ввысь тополя. Мощные их тела, заросшие плющом, были как бы закутаны в зеленые покрывала.

Старые толстоствольные раскоряки лозы, поднявшись над живой изгородью из трифолиата, раскинули среди тополей частую сеть своих ветвей и побегов. Из светло-зеленой чащи зубчатых листьев, словно любопытствуя, выглядывали уже наливающиеся виноградные гроздья.

Сильный и нежный запах цветов струился из сада. К нему примешивался сладкий дух созревших летних плодов — абрикосов и ранних груш.

Шавлего обошел кругом изгородь, остановился перед калиткой и заглянул внутрь.

Пес, дремавший под яблоней, вскочил и залаял.

Все тот же маленький дощатый домик, осененный миндальным деревом. Перед домом — все та же чистенькая галерейка с аккуратно подметенным земляным полом, и рядом — ладная кухонька. Все тот же трехногий пень для рубки хвороста, со всаженным в него топором. Все тот же заросший густой муравой двор с тропинкой, протоптанной от калитки к дому…

Пес в неистовстве лаял, рычал, временами хватал зубами ненавистную цепь и яростно грыз железо; слюна, стекавшая из розовой пасти, блестящими бусинками висла на его шерсти.

Шавлего, не обращая внимания на собаку, поставил завернутую в газету стеклянную банку на столб ворот, схватился за верх высокой дощатой калитки и окинул взглядом сад.

Из-под густого лиственного свода виноградной беседки вышел старик. Он остановился под абрикосовым деревом, посмотрел из-под ладони по сторонам и, вытирая большие темные руки синим передником, направился к воротам.

Рука у старика была еще твердая, сильная — Шавлего, пожимая ее, с удовольствием посмотрел на широкие мозолистые пальцы с узловатыми суставами. Потом дружески потрепал садовника по плечу.

— Здоровье у тебя, вижу, крепкое, дядя Фома, а вот усы побелели.

Фома, впустив гостя, запер ворота и прикрикнул на собаку.

— Какое там здоровье, дружок, мне ведь уже под восемьдесят. Стар стал, залубенел, как дерево в осенние заморозки.

Шавлего, осторожно ступая по мягкому газону, с восхищением рассматривал пестрые, искусно засаженные клумбы и цветники.

Садовник повел его в яблоневую аллею.

— Как ты это сделал, дядя Фома? — изумленно воскликнул Шавлего при виде яблони, которой фантазия старика придала неожиданную, причудливую форму.

Ствол этого примерно двенадцатилетнего дерева был закручен спиралью наподобие рулетки на высоте тридцати сантиметров над землей. Он служил сиденьем, а ветви яблони образовали спинку и ручки этого странного кресла.

Старик углубился вместе с гостем в аллею и вывел его к дальней части сада, за домом.

— То пустяки. Посмотри-ка лучше сюда.

На высоких столбах были протянуты в два ряда шпалеры. Виноградные лозы, пущенные по ним, сомкнув свод вверху, образовали туннель длиной в полсотни шагов.

— Эти два куста — «пальчики», черные и белые. Вот это — «хариствала», а это — «будешури», старинные наши сорта. Там — дальше — бескосточковый и кишмиш. Десять лет этой аллее, и собираю я с нее столько, сколько с изрядного виноградника. Я и твоего старика давно уговариваю устроить такую — кажется, сумел убедить. Ведь двор-то у него пустой, ничем не засажен — только свиньи под забором копаются. Ни одной пяди земли нельзя оставлять неиспользованной! За этими лозами я и Топрака вместе ухаживаем. И лесины на столбы они мне привезли. Видишь — даже дорогу мы приспособили… Лозы растут рядом с изгородью, места им мало, и проулок как раз пригодился: есть где протянуться побегам, свесить виноградные кисти.

Посреди сада была устроена красивая беседка из вьющихся растений. На зеленой стене пестрели своими розовыми и голубыми раструбами цветы вьюнка. В каждом углу беседки стояло по одному «креслу» из яблони или сливы. Замысловато изогнутые деревья были осыпаны плодами, свисавшими со спинок и с поручней.

В беседку садовник провел воду из родника. Тонкая струя с журчанием падала в маленький бассейн.

— Это он от жары пересох, а обычно воды бывает побольше. Уж сколько времени ни единой росинки с неба не падало! Вчера вечером собрались было тучи, я уж поглядывал на них с надеждой, думал, будет дождь, да нет, к утру ни одного облачка не осталось, все ушли за горы. Плохо, если пойдет сейчас на засуху. И виноградникам туго придется, и кукуруза зачахнет. Наши ведь второй прополки еще не закончили.